Ненароком

Ненароком

(рассказ)

Звездным январским вечером накануне Рождества в пивном зале на Тверской собрались старые друзья, однокашники, лет пятнадцать не видевшие друг друга и воспылавшие вдруг, как это иногда бывает, желанием повидаться, чтобы посмотреть, кто во что превратился. Первоначальная скованность, обычно сопутствующая такого рода встречам, скоро улетучилась. Подали вторую пару чешского пива с закуской в виде перламутровых ломтиков сырокопченой сардинеллы на кружках жареного козьего сыра, и уже через час разговор вошел в то русло, в каком обычно он протекает между пожившими, остепенившимися, спокойными за свой житейский статус, давно знакомыми собутыльниками. Посмеялись, поболтали о работе, о женщинах, о футболе, стравили все, какие знали, байки, перебрали тех, кого еще помнили, и плавно переместились в сферу душевных признаний, согретых пьянящими парами первосортного хмеля. После мисливецких колбасок с картофельными галушками, запеченными с кинзой и брынзой, разговор коснулся сокровенного.

Отставной майор Бекасов, сутулый мужчина с пухлым лицом, на котором, словно на клею, порочной щеточкой сидели тонкие усики, в клетчатом пиджаке с засаленным воротом и при дорогих часах на запястье, грузно осел на локти и осмотрел своих друзей.

Вот гляжу я на вас, братцы мои: все вы женатые, все семейные, один я записной холостяк, перекати-поле, — сказал он с тяжелым, артистическим вздохом. — Вечный Жид, бродяга… Вам не понять. Небось вы в тепле, в заботе. Небось хорошо вам. Вечером ужин на кухне горячий, утром — завтрак. Жена небось рядом, как палец на руке. По дому хлопо-ты, туда-сюда, праздники. И все вместе. Хорошо. Всегда можно и поговорить, и поделиться, так сказать… А я? Аки перст, бесприютный. Припрешь задницу в свою конуру — ни тебе тепла, ни уюта, ничего. Котлеты полуфабрикатные да пиво из холодильника. И на диван, к телевизору. Мусор на полу, беспорядок… Завидую вам, ребята, светлой завистью завидую. По правде сказать, мне и самому иногда хочется махнуть на все рукой, да и к вам, к женатикам. Но мешает чего-то, привычка, что ли, какая. Да и забот не оберешься. Я ведь работаю в канцелярии при транспортном ведомстве. Работаю без продыху. Нет времени подумать. А куда денешься? За место держаться надо. До того дело дошло, что, из карьерных, так сказать, соображений даже пришлось наступить себе на одно место и связаться с начальницей моей, Полиной Аркадьевной, чтоб с работы не вылететь. Некрасивая, наша ровесница, бррр. Пришлось, а то бы выжила. Так и кувыркаюсь… Впрочем, у меня и молоденькие бывают. — По пухлому лицу Бекасова растеклось масло. — Этим летом в Геленджике такая подвернулась вдовушка, я вам доложу, хоть куда, и без комплексов. Из Петрозаводска. Поначалу даже думал съездить, навестить, но не получилось, да и лень… А чего мне? Перекати-поле, бродяга…

Бекасов стих, как стихает на полуслове человек с разрушенной судьбой, и всех обуяла какая-то грусть. Довольство своим положением куда-то улетучилось, и каждому вдруг показалось, что жизнь его полна скрытых изъянов и требует настоятельного ремонта. Хотелось жаловаться. Кликнули еще пива.

А вот я, как женился двадцать пять лет тому назад, так и не изменил ни разу, — с видом неудачника сообщил Петухов, банковский бухгалтер катаральной наружности с пластырем на лбу на месте выдавленного фурункула. — То есть не было у меня любовницы, вот как у тебя. Хорошо ли это?

Ну, любовницу всегда можно как-нибудь сообразить, — заверил Бекасов.

Не скажи, — поднял голову Петухов и звонко икнул. — Сразу видно, что ты не был женат и не знаешь, что это такое. Любой надзиратель в колонии строгого режима покажется тебе добрым приятелем в сравнении с родной женушкой, когда дело заходит о получении тобой хоть малой капельки личной свободы. Это такая зависимость, я тебе доложу. Да вон, спроси у ребят, много ли у них любовниц. Проблемища ж неподъемная! — где? куда? когда? А ты выбира-аешь. — Петухов залил икоту доброй порцией пива и продолжил расковыривать несуществующую рану с нетрезвой досадой в голосе: — Подумаешь, мусор на полу. Да я мечтаю о мусоре на полу! О незастеленной постели! О пиве в холодильнике и праве выпить его в любую минуту, когда я того захочу! Вот. В прошлые выходные она потащила меня убирать снег в детском саду. А в эти запланировала визит к своей мамаше, которая живет в Апрелевке в доме, который меня еще заставят чинить, а за это — покормят. И попробуй не согласиться — ты получишь все прелести сосуществования с оскорбленным хамелеоном на сорока пяти квадратных метрах собственного террариума. Он будет молчать и только менять цвет в зависимости от того, о чем ты его спросишь.

Вот трюк с начальницей мне по душе, — вмешался Холкин, офисный работник какой-то невыговариваемой организации, задумчиво поглаживая раннюю лысину. — Ловко ты ее нейтрализовал. У меня что-то в этом роде на работе происходит. Правда, она не женщина, а мужчина. Но кислород он мне перекрывает не хуже любой бабы. Надо бы с ним поговорить по-мужски, но не могу, руки потеют.

Положим, так, как в моем случае, у тебя вряд ли выйдет, — заметил Бекасов, и оба, разинув рты, грубо захохотали.

Между тем стол оживился густой похлебкой из говяжьих хвостов с сырными фрикадельками, копченым мясом и свиными ребрами, сдобренной зеленой сметаной и посыпанной свежим луком. Отдельно выставили блюдо с горячими тминными булочками и слегка подсушенными ломтиками ржаного хлеба, натертого чесноком. Вдыхая эти ароматы, быстро допили пиво и заказали свежего.

Да ничего хорошего нет в холостой жизни, — настаивал захмелевший Бекасов, теребя свои усики, и, в общем-то, было видно, что его занимает не столько идея, сколько игра с нею на публике. — Вот взять хотя бы меня. Какое мое продолжение в этой жизни? Никакое. А попросту сказать, пустоцвет я, братцы. Иду иной раз по улице, а навстречу — семейство: отец, мать и дети. Ну, и что мне думать, а? В среду приходила ко мне уборщица, так выгребла такую гору мусора, что я глазам не поверил. Жениться вам надо, говорит, перезрел уже, листья сыплются. Вам, говорит, и стакана воды подать некому.

Петухов махнул рукой:

Да ну тебя, жалобщик. К нему, видите ли, уборщица ходит, а он жалуется. Я вон все сам за собой убираю. У меня слуг нету, как любит повторять моя жена.

А начальница на что? — спросил Холкин, ухмыляясь.

Ее только пусти, — отмахнулся Бекасов. — Паллиатив. Я жениться хочу. Натурально. Мечтаю. Семью хочу. Только помани — побегу, задрав штаны, за мечтой. Хватит уже. Нагулялся. Желаю толстую, заботливую жену. Точка.

Незаметно, легким движением руки официант навесил на края пивных кружек стопочки с ароматной розовой настойкой.

Если говорить начистоту, то я бы даже влюбиться мог, — отважно заявил Петухов и огляделся. — Ей-богу, окажись под рукой какая-нибудь сдобная блондиночка, только бы меня и видели. Была одна, из финансового отдела. Так уволилась. Я к ней полтора года клинья подбивал, все шутил, с отчетами помогал. До вечера засиживались. И она вроде так, ко мне с пониманием. Но вот кандалы эти супружеские так мозги мне натерли, что до дела так и не довел. Да и она, чего уж тут, скромна не в меру, ну и я дурак. С таким сожалением увольнялась, будто чего сказать хотела. Вот бы тогда мне рвануть… Эххх! Никогда бы уже не женился. Так бы и жил с ней, как Бекасов с Полиной Аркадьевной.

Полина Аркадьевна — это, я тебе доложу, крокодил. Голову откусит и не поморщится. — Бекасов подмигнул даме за соседним столиком, однако безрезультатно.

Я, ребята, должен бы этой скотине в рожу плюнуть! — хлопнул кулаком по столу Холкин. — Держит, собака, на привязи, дышать не дает. Мне б его по загривку, по морде, по морде!.. Но и карьера тогда — тю-тю. Что делать?

К моменту появления свиной вырезки, запеченной в брусничном соусе вместе с копченым окороком под сыром камамбер, разговор уже зашел в ту стадию, когда каждый старается говорить более с собой, нежели с окружающими, но пока еще слышит голоса и даже готов на них откликаться.

Мечта моя голубая, — закатив глаза, говорил Петухов, — развестись к чертовой матери с этой м-мегерой! и жить одному, на своей территории, т-тратить деньги, как захочу, гулять, когда па-ажелаю, пить, веселиться, водить баб, никому не отчитываться. Ни в чем! Вот оно, щасье! Ничего не понимает старик Бекас.

А хорошо, хорошо, когда дома ждет любимое существо… — постанывал Бекасов.

Неожиданно подал голос четвертый участник застолья, который до этого молча ел и молча пил, анестезиолог Антон Чекирис, в облике которого запоминались лишь похожие на пенсне, золотые очки с блистающими стеклами, и только. Допив свою кружку пива, он вытер губы и вдруг отрывисто выпалил:

На рыбалку хочу.

Что? — не понял Бекасов.

Рыбу ловить. Окунька там, подлещика, щучку. Сейчас, знаете, как клюет? Добрый балансир, балда, двухкрючковая мормышка — ничего больше и не надо. А если на безмотылку, так вообще одно удовольствие. В январе — лучший клев. Я на зимней ни разу не был. Очень хочется.

После небольшого молчания Бекасов встрепенулся:

А ведь сегодня, ребята, Рождество, между прочим. Бабуля моя говорила: чего пожелаешь, того и сбудется. Давайте-ка чокнемся, что ли, за Рождество и за сбытие мечт, как полагается. Самое время. Ну, по-гусарски! Ура!

Отяжелевшими руками они сдвинули кружки, изо всех сил, до самой селезенки, желая полнокровного, полноценного, исчерпывающего сбытия этих самых мечт. И пустили в прицеп розовую настойку. На рульку в сдобном тесте уже никто не смотрел.

В благостнейшем расположении духа, когда всем хочется говорить только приятные вещи, только то, чего желают от тебя слышать, Бекасов выхватил, как пистолет из кобуры, телефонную трубку и, улыбаясь, пролепетал: «А дай-ка сейчас позвоню-ка своей… кому же?.. мм?.. а Полинке!» Поводом для звонка, возможно, послужил пример Петухова, который, выпучив остекленевшие глаза и судорожно выламывая нижнюю челюсть, отрывисто рявкал в свой смартфон: «Да! ты не ослышалась! да! развод! довольно! и ты еще спрашиваешь?! я долго терпел! ничего не подождем! не о чем говорить! я совершенно трезв! И вообще! — у меня связь! С соседкой из четвертого подъезда! Галиной Пантелеевной! Сама ты мне в матери годишься! У нас любовь!! Да, давно! Буду один жить, в разводе! буду любить ее до гроба!» Последнее, что запомнил Бекасов, это как Холкин, держа телефон наподобие микрофона прямо перед собой, назвал кого-то сыпью на заднице дешевой проститутки.

А где-то в незримых, заоблачных высях небесные покровители брезгливо наблюдали за тем, как в пивном зале на Тверской надираются их подопечные. Но всем известно, что создания они добрые и снисходительные…

 

Утро оказалось настолько холодным, что слышно было, как за окнами трещит лютый мороз. Бекасов уже давно лежал с открытыми глазами, не понимая, спит он или проснулся. Туман в голове медленно, но верно рассеивался. Очухавшись, он стал припоминать подробности вчерашнего вечера, то и дело хрюкая от смеха, как вдруг внимание его привлек некий шум, исходящий из кухни. Бекасов нахмурился и нервно огляделся по сторонам. В комнате царил возмутительный порядок. «Что за черт? — подумал Бекасов. — Притащил я вчера кого-то с собой, что ли?» И тут в дверном проеме, озаренная лучами январского солнца, появилась Полина Аркадиевна в кухонном переднике и домашних тапочках. Сердце Бекасова отчаянно заколотилось, а язык намертво прилип к небу. Покачивая массивными бедрами, Полина Аркадиевна приблизилась к нему, нагнулась и нежно поцеловала в лоб.

Ну, вот и хорошо, ты проснулся, — сказала она жестким баском, и губы ее растянулись в счастливой улыбке. — Погулял вчера и ладно, но давай договоримся на будущее, что впредь такого безобразия больше не случится. Пить надо уметь, котик, и, раз уж ты решил связать свою жизнь с моей, то я тебя этому научу. — Она рассмеялась: — Ты вчера так настаивал, что я решила пойти тебе навстречу, и утром позвонила подруге из местного отделения ЗАГСа. Она обещала, что раздвинет очередь, и завтра мы сможем расписаться. Ну как, котик, ты доволен своей девочкой? А сейчас вставай и быстренько в душ. Позавтракаешь и — в «Ашан» за продуктами. Я уже всем рассказала. Гостей будет море.

Бекасов решил, что у него белая горячка. Он зажмурился и принялся умолять судьбу пожалеть его и вернуть рассудок обратно, но перед мысленным взором почему-то стоял Дед Мороз и смущенно молчал.

Приблизительно в то же время множественный топот ног, голоса и какой-то строительный грохот вырвали из забытья Петухова, который лежал на диване, одетый, лицом в подушку, и мучительно пытался не задохнуться. Мощным усилием воли он вырвал себя из прострации и вышел из кабинета в столовую. То, что он увидел, повергло его в ужас. Незнакомые люди, не обращая на него внимания, выносили из квартиры мебель.

Что тут происходит? — просипел Петухов, хотя ему казалось, что заорал.

Какой-то дядька заметил его, понял и кивнул в сторону прихожей:

Вон хозяйка. Все вопросы к ней.

Петухов ринулся в прихожую и застал жену уже закрывающей входную дверь.

Соня! — завопил он из последних сил, обливаясь потом. — Что ты делаешь?! Соня! Что происходит? Куда ты?

Жена задержалась и сухо проинформировала, глядя себе под ноги:

Все будет так, как ты хотел. Мебель я забираю. Ребенка тоже. Развод завтра. Галине Пантелеевне пламенный привет. Расскажи ей про свой катар. Все.

Дверь захлопнулась.

Что касается Холкина, то он попросту отказывался просыпаться, поскольку, в отличие от своих друзей, кое-что о себе помнил, в том числе эпитеты, которыми одарил своего начальника. Впрочем, здравый смысл уже бодрствовал и смутными намеками сигналил, что, по большому счету, на работе Холкину можно больше не появляться. Тот пытался договориться со здравым смыслом, путаясь в клятвах и зароках, но смысл не реагировал, своим молчанием как бы подтверждая уже сказанное. Убежавшая спать к подруге жена пока знала лишь то, что он «сделал большое дело и поэтому огромный молодец».

Несмотря на ранний час, вопли, летящие из трех глоток к небесам, были услышаны, но измученные людским сумасбродством небесные покровители устало отмахнулись, что могло означать: «Знаете, вам не угодишь», — и сдвинули облака, как шторы на окнах.

Что до Чекириса, то он обнаружил себя сидящим с удочкой в теплых рукавицах перед темной лункой во льду посреди неизвестного водоема. Вытаращив глаза, он осмотрелся. По снежной перине раннее солнце весело рассыпало мириады серебряных искр. Вдали темнел седой бобрик леса. Стояла такая тишина, что собственное дыхание казалось оглушающе громким.

Ну как, Антоныч? — донесся знакомый голос сторожа из «Дома рыбака» на Озернинском водохранилище, что в семидесяти километрах от города. — Клюет у тебя там?

Чекирис втянул поглубже морозный воздух, подтянул ворот казенной дохи и расплылся в довольной улыбке:

Щас клюнет.