Ночная песнь рыбы

Ночная песнь рыбы

Опыт чтения книги: Алексей Зарахович «Дважды река» – Киев, Издательский дом Дмитрия Бураго, 2018

Зачем нужны слова? Чтобы описывать то, что происходит в действительности. В том числе той, которую мы не видим своими глазами (например, на Аляске). А еще словами можно описывать то, что не происходит нигде в действительности, даже на Аляске. Но вполне может происходить в нашем воображении. Вот в этот мир и приводит нас Зарахович.

То, что он пишет, это одновременно репортаж из областей фантазии и магический заговор, открывающий вход в нее.

Его стилистика близка стилистике заговоров, магических шептаний. Для сравнения два фрагмента заговоров (из статьи в Википедии): «На море, на Океане, на острове на Буяне, лежит бел, горюч камень Алатырь»; или: «Стану благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из ворот воротами, на широкий двор, в чисто поле. В чистом поле…». А вот стихи:

Во глубокие берега
Да невысокие речи
Ходит Баба-Яга
На костры человечьи

Те же повторы, неведомые земли, действующие животные…

Мечут волки икру во глубокой земле
Где пророс изумруд и растаял алмаз
Где неведома сеть, и блестит на ветру
Избежавший крючка рыбий глаз

Пространство, едва намеченное, сразу же начинает превращаться. Можно понять, почему волки оказались в земле, – возможно, речь идет о норах. Но почему они мечут икру, словно рыбы? И едва мы успеваем смириться с этой двойственной природой волков-рыб, и заодно с тем, что глубокая земля может оказаться, соответственно, глубокой водой (что косвенно подтверждают «изумруд» и «алмаз», чей цвет и прозрачность соотносимы с водной стихией), как появляется рыбий глаз – это бы еще ничего, вписывается в картину, – но он «блестит на ветру»: откуда ветер – что в земле, что в воде?

С непривычки может показаться, что автор намеренно сбивает нас с толку, отнимает привычные опоры.

Буквальное понимание текста невозможно, но и ассоциативные ряды неустойчивы. И это уже мало похоже на фольклорный мир, где предметы и области хоть и наделены магическими свойствами, но при том имеют узнаваемые физические характеристики – и уж если остров стоит посреди океана, то так оно и будет. Не то у Зараховича: его мир находится в стадии непрерывного становления. Конечно, поэзия – не заговор, у нее нет (ясной) затекстовой цели (в заговорах она есть: излечение, обретение любви и т.п.), кроме пребывания в собственном, ею же создаваемом, мире.

В мире, который являет себя в стихах Зараховича, никакой смысл не дается нам в готовом виде, но подлежит разгадке. Вернее, разгадыванию, поскольку никакая находка здесь не может считаться окончательной. Автор не освежает наше восприятие неожиданным сравнением, свежим образом или новой мыслью. Он перекраивает привычные картины, создавая нечто принципиально новое. Переносный смысл становится буквальным:

Рыбка-монах на колокольне
Попалась в сети и колоколит

– но и буквальный при этом не отменяется. Где же и быть монаху, как не на колокольне? Однако рыбой он при этом быть не перестает, а колокольня не исключает сетей.

Превращения смысла могут происходить и на уровне слуха, частичной омофонии, когда формальный признак превращается в сущностный:

Вот лось отраженный качнул плавниками на дне
Лосось – догадаешься ты <…>
…А лось нерестится и белые кольца воды
Качнутся и снова замрут на ветвях отраженных

Если отказаться от попыток привычного, кажущегося нам логичным, понимания и просто накладывать друг на друга возникающие образы, постепенно проявится другой мир, не просто с другими свойствами, но с другими измерениями. Где рыбы могут быть одновременно зверями, людьми (и наоборот), земля может быть водой, а небо рекой, темнота может быть черным светом и так далее. При этом нам будут встречаться повторяющиеся персонажи и пейзажи. Одно из главных мест действия и отчасти действующее лицо – река. Водное пространство представлено в разнообразных видах, но чаще всего как озеро или река.

– Но, послушай, на небе живет голубая трава
И прозрачные люди прозрачную ловят чехонь
Вот поймают ее, вот нарежут ее на слова
И как будто читают, на мокрую глядя ладонь

И этот мир не просто одухотворен, он очеловечен. И не просто очеловечен, а диалогичен. Слова и вообще послания – также заметное действие и лицо этого мира. Здесь нет вещей в себе – все раскрыто, обращено к кому-то, постоянно вступает в отношения с другими событиями и персонажами.

Вот бутыли церквей, что собрали со всех островов,
Так что в каждой послание «Здесь я, спасите меня».

Здесь мы встретимся с характерной инверсией: церковь – здание/место, дающее спасение, оказывается само – призывом о помощи.

Диалогичность проявляется также в склонности мира удваиваться, отражаться:

Мир отражённый до утра внутри
Ночного озера – пускает пузыри
Вниз головой нелепо перевесясь
К поверхности, как будто ждёт известий

В этой системе миропонимания признаки, которые мы числили за одним предметом, легко передаются другому.

…рыба давно человек,
Так что рыбак снасть натянуть робеет

Или:

Карабкался по озеру всё выше
И озеро качалось надо мной
Нет, не водой, но камышовой крышей,
Где за конька был окунь слюдяной

(Здесь с коньком-окуньком случается отождествление того же сорта, как с лосем-лососем, которое мы видели выше). Вода превращается в жилище, дом растворяется и удваивается в отражении.

Название книги «Дважды река» можно дешифровать не только как опровержение знаменитой фразы Гераклита, но и как указание на отражения, на реку, отраженную в себе самой, и, возможно, в силу омофонических отождествлений, о речи, отраженной в самой себе и так далее: цепочка взаимных отражений превращается в зеркальный коридор смыслов. «Кто отражен – бессмертен», – утверждает автор. Что же говорить о том, кто отражен многократно!

Две части «Начало века» и «Конец века» выглядят хронологически логично, но скрывают в себе инверсию: ведь всем нам случилось жить сначала в конце века, а затем в начале. Почему не «тысячелетия»? Возможно, чтобы не выходить за пределы возможного для человеческой жизни. Как бы то ни было, вторая часть составлена из стихотворений, написанных еще в двадцатом веке. Но есть подозрение, что деление на стихотворения и циклы в случае Зараховича – дань книгопечатной традиции, тогда как по сути его поэзия представляет собой течение внутренне неразделимой речи. Его образы свободно перемещаются из одного условного отрывка в другой, создавая целостное повествование без начала и конца, замкнутое само на себя. …У поэзии нет затекстовой цели, сказали мы. Так, но есть эффект, возникающий в результате общения с нею. Его можно назвать перенастройкой восприятия. Это не исключительное свойство поэзии. Нечто подобное можно чувствовать и в других видах искусств. Созерцание работ абстракционистов позволяет по-новому почувствовать цветовую гамму традиционных работ. После прослушивания, скажем, «Ночной песни рыбы» Софьи Губайдуллиной вивальдиевская «Весна» станет слышна совершенно иначе. Зарахович предоставляет читателю материал, который на входе перенастраивает аппарат восприятия, очищая его от привычек – в том числе от привычки воспринимать то или иное как само собой разумееющееся.

 

Примечание:
Ольга Сульчинская – писатель, переводчик, психолог. Постоянный автор журналов «Новый мир», «Октябрь», «Знамя». Шеф-редактор журнала Psychologies. Родилась и живёт в Москве.