Журнальный мир

Подведены итоги главной национальной премии, прошло награждение, утихли споры. Нам же интересно следующее: что там с новой литературой, с талантливыми дебютантами? Евгения Водолазкина, Романа Сенчина или Гузель Яхину широкий читатель знает хорошо — имеется ли в наших палестинах горячая и молодая литературная кровь?

Оказывается, имеется. И мы даже оставим за скобками молодого Георгия Служителя с его дебютной книгой «Дни Савелия» — были вещи значительно сильнее.

1. Алексей Сальников, «Опосредованно». Издательство АСТ, редакция Елены Шубиной, 2019 год.

Чем отличается русский магический реализм от зарубежного — латиноамериканского, например? Во-первых, ещё со времён Гоголя и Достоевского, он клаустрофобный, городской; во-вторых, слово «магический» подразумевает чудеса по крайней мере нейтральной направленности, у нас же цветёт родная жуть и хтонь. Ремедиос прекрасная где-нибудь в Твери вряд ли превратится в волшебных жёлтых бабочек. А вот в мохнатую пыльную моль — вполне может.

С Мамлеевым и Орловым, при всей их разности, ушла, казалось бы, эпоха русского магического реализма; на смену ему пришло бойкое, но узкожанровое городское фэнтези. И вот возвращение — как реакция на бесконечный душный реализм, в борьбе с которым растерял победительную иронию и осунулся даже постмодерн.

Екатеринбуржец Алексей Сальников (Екатеринбург становится Меккой современной прозы) не так уж молод — ему сорок — но уже вполне состоялся, как автор. И попытался написать книгу, максимально не похожую на предыдущую. Завязка — она же «правила мира» — проста и многообещающа. Во вселенной романа «Опосредованно» всё как у нас — за исключением того, что стихи торкают в прямом смысле, как наркотик; они вне закона, за них можно схлопотать срок, из-за них рушатся семьи. Очевидных развитий сюжета могло быть несколько. Можно было клепать сдобренные иронией парадоксы вперемешку с литературоведением, можно было сбить крепкую вторичную антиутопию. Сальников, кажется, нарочно избегает очевидных ходов.

Как итог, повествование, начавшееся почти пелевинским образом, перерастает в грустную семейную сагу. Реализм победил магию. Пусть героиня владеет даром производства чудодейственного наркотика — стишков; мало того, что в её личной жизни творится чёрт знает что, так ещё и бесплатные стишки наводняют рынок. Одна из финальных сцен, где пресыщенность поэзией становится причиной её невостребованности, кажется реверансом читателю. И ворох самых простых русских имён (Лена, Вова, Саша, Аня и т. д.) путает восприятие похлеще, чем бесконечные Аурелиано и Хосе Аркадио у Маркеса.

Ощущение странное. С одной стороны, Сальников нашёл самое изящное и тонкое решение из возможных; с другой — право же, кажется, какой-нибудь лютый и даже предсказуемый трэш вкусному и умному повество­ванию совсем бы не помешал.

2. Вячеслав Ставецкий, «Жизнь А. Г.». Издательство АСТ, редакция Елены Шубиной, 2019 год.

В параллельной, видимо, вселенной, в Испании середины прошлого века правит не Франко, а диктатор Авельянеда. После ряда военных неудач его свергают, сажают в клетку и возят по городам на потеху плебсу. Идут года, меняются правительства, но избавление в виде смерти всё не приходит и не приходит…

«Жизнь А. Г.» — из тех удивительных книг, когда плюсы повествования могут оборачиваться минусами. И наоборот. Это же касается и обрывочности, неоднозначности восприятия книги читателем. Судите сами:

— чудесный, нездешний язык, будто сошедший со страниц переводов Маркеса и Кортасара (очевидную связь с латиноамериканскими магическими реалистами не подмечал только ленивый). С другой стороны, почему бы просто не читать того же Маркеса;

— принципиально нового решения темы диктатора в лабиринте его одиночества Ставецкий не предлагает, зато подтверждает наши подспудные догадки;

— альтернативное видение истории (сближающее его уже не с Кортасаром, а скорее с О'Генри («Короли и капуста») позволяет сконструировать изящный мир с чу́дными переплетениями и отсылками, но иногда оставляет ощущение фанфика — игры несколько нечестной;

— жанр сказки/притчи подразумевает и назидательность, и аллегоричность, неуместные в других жанрах.

А ещё пишут, что «Жизнь А. Г.» — часть будущей огромной вселенной, и тогда Ставецкий переигрывает нас всех. Может, случится грандиозное — «История одного города» или «Остров пингвинов», только не про отдельную страну, а про историю человечества в целом. И тогда игра стоит свеч, и мы — свидетели её начала. А может, Ставецкий — русский Генри Дарджер: последний в первой половине двадцатого века без устали писал огромную эпопею о вымышленной планете, и сейчас литературоведы спорят, что же это было. Или гениальное постмодернистское предвидение, или вдохновенная безумная графомания.

Посмотрим. И будем следить за автором с пристальным интересом.

3. Евгения Некрасова, «Калечина-Малечи­на». Издательство АСТ, 2019 год.

В принципе, я почти всегда доволен прочитанным — по-разному, но доволен. Это удовольствие интеллектуальное. Случается и эстетическое — от совершенства и красоты написанного. Эмоциональное же удовольствие довольно редко; но по прочтении «Калечины-Малечины» ощутил предательский ком в горле. Почти как в 17 лет, на первом Сэлинджере.

Притом формально придраться можно много к чему. К компиляторству, пусть и виртуозному — в языке то и дело периодически проскакивают платоновские оборотцы, из Катиной квартиры отчётливо растут коллизии Петрушевской, а кикимора — совсем ремизовская. Хотя за Ремизова спасибо — его сейчас читают разве что специалисты, но это большой писатель, больной, но большой. Там, где Сологуб ступил одной ногой, Ремизов в своё время торжествующе провалился по уши.

При всей неоспоримости аргумента о Чуде, несколько нелогично финальное преображение мамы. Где-то во второй половине, кажется, не хватает событий, да и вообще книга по объему и событийности — повесть, а никак не роман.

Несмотря на всё вышесказанное, книга Некрасовой — пока моё главное потрясение года.

Языковые приёмы не столько заимствованы, сколько переработаны и приспособлены, и дивным образом расставленные слова вкусно перекатываются в сознании.

Книга, конечно, об одиночестве. Но в большей степени о «ненормальности нормы» — то, что кажется лёгким досадным, но нестрашным фоном реальности при просмотре, к примеру, семейной комедии — школьные хулиганы, принцесса-одноклассница, приземлённые родители, поверхностные учителя и безлюдные пустыри маленьких городов — приобретает оттенок самой инфернальной бесовщины. Норма патологически ненормальна.

Пунктиром проходит и фаустианская тема — тема ответственности за Силу.

Наконец, тотальный катарсис, вызванный Чудом, пусть и гротескным, даёт книге ещё и некоторый религиозный, апокалиптический оттенок.

Евгения Некрасова — совсем молодой автор; хочется поблагодарить её за книгу — и порадоваться, что у нас появился яркий самобытный автор.