Журнальный мир

О КНИГЕ «БОЛЬШИЕ ПОЖАРЫ»

Финляндия не отпускает. Мне восемь лет, любимое ТВ-зрелище — футбольная Лига чемпионов. Молодой и дерзкий «Аякс», главный кудесник в котором — Яри Литманен, финн, похожий на индейца. Я как раз зачитываюсь Купером.

Финляндия не отпускает. Мой прапрадедушка по линии матери жил там, когда Суоми ещё входила в состав Российской империи. После революции он переедет в Поволжье, а в тридцатые его раскулачат. Деда по географической иронии отправят в детский дом на противоположный край страны — в Узбекистан.

Финляндия не отпускает. Из трёх великих книг, прочитанных в семь лет на первых в жизни летних каникулах, самая любимая принадлежит наследию именно этой страны. И сейчас, перечитав эти три текста, я готов подтвердить — детское чутьё было безошибочным.

О редкой литературе можно сказать, что она одинакова интересна и детям, и взрослым. И почти никогда так не происходит с книгой, написанной специально для детей. Обратных примеров масса — Робинзон, Гулливер, Дон Кихот и Д'Артаньян — друзья скорее современного ребёнка, нежели взрослого. Но три таких книги я всё-таки назову с уверенностью — это «Алиса в стране чудес» Кэрролла, «Маленький принц» Сент-Экзюпери и цикл о Муми-троллях Туве Янссон.

Мне семь лет. Я замкнутый, неуверенный в себе, любознательный ребёнок. «Алиса» производит впечатление — хочется уйти из дома и искать волшебный лес, однако у меня нет уверенности в том, что от ужасов, таящихся за порогом, я смогу защититься. Грибы, за исключением древесных поганок, у нас не растут, а гусениц я побаиваюсь.

Мне тридцать лет. И мне кажется, что из трёх Сказок именно «Алиса» — самая иррационально-страшная. Уход от обыденности, тоскливой повседневности в мир, где ты свободен, заманчив всегда; однако это противоречие трагично — противопоставляя себя жизни и уходя за грань её, ты неизбежно уходишь в презрение к окружающему, в аморальность либо (в лучшем случае) в эскапизм. «Алиса» в данном случае — гениальный предшественник и Раскольникова, и героев Уайльда, и героев русского Серебряного века, и битников.

Мне семь лет. «Маленький принц» завораживает трогательностью. Помню, Лис тогда мне даже приснился. Чеканные словесные формулы, похожие на хорошие светлые лозунги из детских советских книг, живут в моей голове и сейчас. Смущал разве что главный герой — он был каким-то нарочито недосягаемым, идеальным. Однажды закралась в голову страшная мысль — Принц никого не любит.

Мне тридцать. Мне кажется, я понял одну из причин популярности «Маленького принца» в нашей стране. Если «Алиса» открывала время декаданса и ницшеанства, то книга Экзюпери подвела итоговую черту под эпохой самоотверженной героики. Нам, воспитанным на подвигах героев Гайдара, Л. Пантелеева и Н. Островского, близок этот маленький стоик, требующий от читателя высочайшего нравственного порыва. Стоицизм, аскетизм, некоторая холодная отстранённость героя, заточенного на подвиг и смерть, и всё это приправлено сентиментальностью — мощная формула. Однако это снова предполагает уход от жизни — если не в эскапизм и в декаданс, то в героическое неприятие её. Принц готов путешествовать, бороться, жерт­вовать собой — но жить он не готов.

Мне семь, и читаю про Муми-троллей. Я и сам такой Муми-тролль, с удивлением находящий в себе черты Филифьонки. Мой лучший друг удивительно похож на Снусмумрика. Мир, как ему и полагается, полон опасностей (змею в овраге на окраине моего родного городка я ВИДЕЛ, что бы там ни говорили умные взрослые, а УРАГАН пережил под одеялом — он унёс вещи, сушившиеся на балконе, и сорвал крышу у беседки во дворе). У меня был свой ДРАКОН — ящерица, пойманная в том же овраге, долго жила в коробке подле моей кровати. В один прекрасный день она исчезла; возможно, у неё выросли крылья и она УЛЕТЕЛА.

Мне тридцать, и моей любимой историей остаётся «Филифьонка в ожидании катастрофы». Удивительный пример героя, принимающего жизнь со всеми её ужасами, мужественно отбрасывающего наносное, но при этом не причиняющего этим вреда другим. Герой «Бойцовского клуба», например, на словах декларирует саморазрушение, но на деле отнюдь этим не ограничивается — он разрушает других. Горе тому, кто окажется рядом с человеком раскрепостившимся. Если это не Филифьонка. Впрочем, Филифьонка не совсем человек.

Вообще, хтонический ужас, прорывающийся в наш мир — тема скорее лавкрафтовская. Но это только на первый взгляд. Об этом говорит вся большая литература; да что литература — об этом кричит наша жизнь. Совсем недавно эта иррациональная тьма чуть было не уничтожила Европу, обрядившись в одежды фашизма. Уход от этой проблематики и аморален, и, в конечном итоге, бесплоден, а самоотверженная героика, несмотря на концептуальное благородство, предполагает разовость и не годится для эпох разрядки и передышки. Так что же можно противопоставить иррациональному хаосу?

Этому нас и учит Туве Янссон. Последний оплот человека — это его дом с его, казалось бы, смешными и мещанскими традициями и ритуалами. А единственный способ борьбы с Катастрофой на длинной дистанции — принятие её, демонстративное пренебрежение её ужасами, сохранение себя и своих принципов, противопоставление их зловещей Опасности. Всё по лекалам Толстого, и это вряд ли случайно. «Делай, что должно — и будь, что будет». Этим же пропитана и вся великая скандинавская литература — от Ибсена до Стриндберга.

Как я уже говорил, мой прадедушка жил в Финляндии. Возможно, у меня там есть родственники. Конечно, спустя сто лет и при полном отсутствии документов найти их практически невозможно, но я знаю место, где их следовало бы поискать — Муми-долина.