Очарованные Сибирью

Очарованные Сибирью

Фильм «Вечный зов» в судьбе Анатолия Иванова и Владлена Бирюкова

В середине 1975 г. на телеэкраны вышли первые серии киноэпопеи «Вечный зов». Успех фильма был огромный. Из библиотек исчезли все книги Анатолия Иванова, по роману которого снималось это кино. Двухтомник «Вечного зова» на черном рынке потом будет стоить столько же, сколько «агатовый» томик Анны Ахматовой. Тот самый, о котором Андрей Вознесенский писал:

Попробуйте купить Ахматову.
Вам букинисты объяснят,
что черный том ее агатовый
куда дороже, чем агат.

Одну из главных ролей в фильме — сотрудника ОГПУ — НКВД Якова Алейникова сыграл тогда никому не известный актер новосибирского ТЮЗа Владлен Бирюков. Роль «чекиста с человеческим лицом» круто поменяла его жизнь. Она принесла актеру не только всенародную любовь, но и Государственную премию, а также специальную премию КГБ СССР. Многие тогда не сомневались, что в фильм Бирюков попал благодаря рекомендации Иванова. Якобы в свой новосибирский период писатель был дружен с актером и потом устроил ему вызов на «Мосфильм». Но это было не так. Дружны они никогда не были, до фильма даже не были знакомы. И вообще очень разные это были люди — по характеру, по темпераменту, по возрасту, по статусу. Но общее у них, безусловно, было. Не случайно в канун нового тысячелетия новосибирцы, определяя, кто достоин носить звание «Гражданин ХХ века Новосибирской области», в числе 25 наиболее выдающихся земляков назвали Владлена Бирюкова и Анатолия Иванова.

Владлен Бирюков всю жизнь прожил в Новосибирске. После фильма «Вечный зов» сыграл еще около тридцати ролей в кино, но от предложений переехать в Москву отказывался. Для съемок выкраивал «окна» между репетициями и брал отпуска в своем родном театре «Красный факел», который всегда считал главным делом жизни.

Анатолий Иванов прожил в Новосибирске только десять лет, но потом всегда называл себя сибирским писателем и по своим творческим интересам оставался таковым. А город, где он получил путевку в большую литературу, и журнал «Сибирские огни», где были впервые опубликованы его произведения, всегда вспоминал с благодарностью, называя родной гаванью, из которой ушел в самостоятельное плаванье его корабль. Его эссе, посвященное этому периоду, так и называется — «Родная гавань». Столь поэтически-взволнованные строки вполне могли бы принадлежать перу не прозаика, а поэта:

 

Я люблю смотреть на ночные корабли, стоящие у затихающих к вечеру пирсов. Приплывшие откуда-то из-за семи морей, побывавшие, может быть, в десятках и сотнях различных портов мира, вот стоят они теперь здесь безмолвно, в черной воде отражаются их ночные огни. И мне почему-то всегда кажется, что корабли в эти нечастые ночи отдыха вспоминают родные гавани, в воды которых они впервые сошли с заводских стапелей и закачались, неуклюжие пока, на тяжелых волнах….

Родная гавань есть у каждого писателя, каждый ведь начинал где-то. И чаще всего, так же вот неловко покачавшись на волнах открывавшегося перед ним литературного простора, уходит в самостоятельное плавание.

Потом будут другие гавани, то есть другие журналы, где автор станет печатать свои произведения. Но любой писатель всю жизнь, которая, как правило, бывает не очень-то усыпана розами, с нежностью вспоминает тот журнал, который опубликовал первое его произведение и тем самым благословил в тернистый, но желанный путь…

Таким журналом для меня являются «Сибирские огни».

 

У Иванова есть очерк «Очарованные Сибирью», его героем вполне мог бы быть и он сам.

Новосибирское время Анатолия Иванова

В Новосибирск Иванов перебрался в конце 50-х. Значительная часть его новосибирского периода пришлась на 60-е гг. — времена хрущевской «оттепели», больших начинаний и больших надежд.

Город был на подъеме. Бурно строящийся Академгородок делал его зоной особого внимания. За короткое время в сибирской столице с визитами побывали Ричард Никсон и Шарль де Голль, Урхо Кекконен и Иосип Броз Тито. Никита Хрущев приезжал ежегодно, иногда и по два раза в год. В 1962-м Новосибирск принимал Юрия Гагарина…

В 1956-м в Новосибирске открывается консерватория, в 1958-м — картинная галерея и театр музыкальной комедии — шестой по счету театр города, в 1960-м — театральное училище. В 1961 г. в Москве с триумфом проходит первая персональная выставка Николая Грицюка, которая называется «Новосибирск — сегодня»…

В 1968-м на сцене «Красного факела» появляется легендарный спектакль «Борис Годунов» — ставит его Арсений Сагальчик, музыку пишет Альфред Шнитке, оформляет Николай Грицюк. Роль Годунова играет Анатолий Солоницын, который к этому времени уже успел сняться у Тарковского в «Андрее Рублеве».

В городе, как и во всей стране, — поэтический бум. Создаются десятки литературных объединений. Самое известное из них — легендарное лито Ильи Фонякова, через которое пройдут многие новосибирские писатели и поэты. Для города Фоняков — фигура столь же знаковая, как и Иванов. В Новосибирске они жили примерно в одно и то же время и уехали в один год. «При всех сложностях оттепельного времени, перемежаемого периодически большими или маленькими заморозками, — это было прекрасное время», — скажет потом Илья Фоняков.

Действительно, такого единения представителей разных искусств потом не будет уже никогда. Писатели читали и знали друг друга. Театры стояли в очередь за произведениями местных авторов. Газеты с удовольствием печатали стихи. На радио с успехом шли инсценировки литературных произведений. Новосибирское телевидение снимало художественное кино. Потом в разные годы будут делаться попытки вернуть ту атмосферу, но окажется, что нельзя дважды войти в одну реку.

В свете всего этого фантастически счастливая история первого рассказа Анатолия Иванова «Алкины песни» уже не кажется такой фантастичной.

«Этот рассказик кормил меня до-о-олго!»

Сначала был очерк о жизни и любви простой деревенской девушки Алки Ураловой. Потом рассказ «Алкины песни», который был напечатан в журнале «Сибирские огни». Затем инсценировка на новосибирском радио. Потом автору предложили написать на этот сюжет пьесу — по ней был поставлен спектакль, который более пяти лет не сходил с афиш новосибирского ТЮЗа. Далее Иванов создал либретто, по нему была поставлена опера «Алкина песня», которая стала первой сибирской оперой. Музыку к ней писал композитор Георгий Иванов, музыкальным руководителем и дирижером спектакля был Арнольд Кац. Позднее на новосибирском телевидении по опере был снят художественный фильм. «Этот рассказик кормил меня до-о-олго!» — смеялся Анатолий Иванов.

Незадолго до появления первой сибирской оперы на сцене театра музыкальной комедии была поставлена первая сибирская оперетта «У моря Обского» — о строителях и ученых Академгородка. Музыку к ней также сочинил Георгий Иванов, а автором либретто был будущий народный артист России, ведущий солист театра оперетты Иван Ромашко. Он помогал Анатолию Иванову в создании оперного либретто, поскольку вокальные номера требовали стихов. О тех временах Ромашко вспоминает так:

 

«Алкины песни» были настолько популярны, что я написал по этому поводу четверостишие. Прочел я его на открытии Дома актера:

 

Мне сказал хирург Мешалкин —

Личность знаменитая,

Что по всем приметам Алка —

Девка плодовитая.

 

Иванов смеялся от души. Тогда мы уже были с ним дружны. А познакомились на премьере «Алкиных песен» в ТЮЗе. Я подошел, поздравил его как актер автора. Оказалось, что он смотрел «У моря Обского», то есть мы как бы два драматурга, пошутили по этому поводу, обнялись.

Жили Ивановы в том же доме, что и композитор Георгий Иванов. И у нас достаточно часто бывали такие семейные встречи. Толя был человеком с купеческим размахом, жил на широкую ногу, любил компании, любил угощать. Мы все его, конечно, обожали. В городе он был очень знаменит.

И после его отъезда в Москву отношения продолжались. Он даже помогал мне устраивать наших новосибирцев в гостиницу «Юность». Была такая гостиница — она принадлежала комсомолу, попасть в нее было невозможно, а Толя тогда уже был главным редактором журнала «Молодая гвардия». Он, кстати, очень поддержал меня с моей второй пьесой «Рябина красная», хотел, чтобы я вступил в Союз писателей. Из Москвы прислал мне большую рекомендацию в Союз — прислал телеграммой, на трех бланках!

С Георгием Ивановым у нас потом была идея написать еще и оперетту «Алкины песни». С Толей в Москве мы ее обсуждали, он идею поддержал, отдал мне пьесу. Но это уже были 90-е, когда все развалилось, и никому это не стало нужно…

«Дело в сущем пустячке…»

«Алкины песни» Иванов написал еще до переезда в Новосибирск, в селе Мошково, где он четыре года проработал сельским журналистом. Именно из Мошкова он привез в редакцию журнала «Сибирские огни» и свое первое большое произведение — повесть «Повитель» (иногда ее называют романом). К крупной форме, не раз говорил писатель, он пришел «неожиданно даже для самого себя». Начиналась «Повитель» с небольшого рассказа, тему которого писателю подсказала случайная встреча:

 

В колхозе одном встретил человека, сидящего в сенокосную пору в холодке. Смотрю — пьяненький, что-то рассказывает двум трезвеньким. Потом узнал, что это заместитель председателя колхоза (были тогда и такие должности), что он вообще пьяница, фамилия его — Бородин, что у него полдеревни родни, они-то его на отчетно-выборных собраниях и выкрикивают в заместители председателя и проводят голосованием. Колхоз же! Человек этот был злой, обиженный чем-то, плохо жил с женой (бабник), с сыном.

Я решил написать о нем, об этой семье небольшую повесть — конфликт сына с отцом. Что-то я написал, отнес в «Сибирские огни». Там почитали и спросили — а в чем, собственно, суть конфликта у них?

Вот этот конфликт я долго пытался изобразить, не помню уже, что придумывал. Повесть росла в объеме, из современности все больше углублялся в ранние годы Советской власти, а конфликта не было. Раза четыре я показывал повесть в «Сибирских огнях», и все мне ее возвращали для переделок…

И вдруг прочитал в газете «Советская Сибирь» сообщение, что на свалке в одной из сибирских деревень нашли выброшенный кем-то ржавый кулацкий обрез. Вот тут-то меня и осенило — кто хранил до сего времени, зачем хранил, почему решил разоружиться? Повествование пошло еще более в глубь времени, началось с 1915 года…

 

Кулацкий обрез стал той недостающей деталью, которая собрала разрозненные факты в единое целое. Рассказ превратился в объемное повествование, характеры и ситуации получили свое объяснение. Иванов потом будет не раз вспоминать, с какой бережностью и заинтересованностью отнеслись к его рукописи в «Сибирских огнях», как помогли ему доработать роман. И поименно называть членов редколлегии журнала — Сергея Залыгина, Виктора Лаврентьева, Афанасия Коптелова, Анатолия Никулькова и главного редактора Анатолия Высоцкого, которые, по его словам, сделали из него писателя.

Именно с «Повители» начался тот Иванов, которого мы знаем: с его мощными характерами, закрученными сюжетами, с его масштабом, размахом и его беспредельной любовью к истории. Отечественная история, считал он, неисчерпаемый кладезь для писателя: «Ее катаклизмы породили типы и характеры неисчислимых оттенков и необозримых диапазонов, от величественных до безобразно мерзких…» Не случайно и в журнале «Молодая гвардия», который Иванов потом возглавит, будет так много истории. Журнал при нем приобретет репутацию издания патриотического, даже оппозиционного. Писателя потом будут не раз обвинять в консерватизме, национализме, даже шовинизме, но он будет держать удар и не сойдет с однажды выбранного пути.

Как редактор Иванов тоже начинался в Новосибирске. После переезда в город он работал редактором Западно-Сибирского книжного издательства и заместителем редактора «Сибирских огней». Теперь уже ему самому приходилось вершить судьбы тех, кто, как когда-то он сам, робко переступал порог журнала. Среди начинающих, как и во все времена, были и таланты, и люди совершенно безнадежные. И надо было брать на себя ответственность и принимать решения, чтобы не пропустить одних и не дать ложной надежды другим… Иванов вспоминал такой случай из своей редакторской практики:

 

Никогда не забуду один разговор в Новосибирске с не очень молодым писателем, выпустившим в свет две тоненькие книжечки. «Вот, — сказал он, — все, что есть в этом мире интересного и достойного искусства, я уже описал. И о чем дальше мне писать — не знаю, не понимаю…» Потом помолчал и добавил: «Хорошо было Джеку Лондону. Он поехал на Аляску, на Клондайк… На какой он там напал материал! Какие люди, страсти, драмы, трагедии… А экзотика! А у нас — что тут? Тихо все и мирно…» И еще, помолчав, вдруг спрашивает: «Слушай, ты толстые романы пишешь, может, у тебя много мусора после них остается? Может, есть у тебя какой неиспользованный образок, сюжетец? Подкинь, поделись по-братски…»

Я направил его в соседнюю деревню к бухгалтеру. Но земли, на которых совхоз расположен, принадлежали раньше, до революции, родному отцу этого бухгалтера. И вот он сейчас считает государственные доходы с этой земли.

Ну и что? — спрашивает этот литератор.

И я понял после этого равнодушного «Ну и что?» — писатель в этом человеке умер, а может быть, никогда и не рождался. Он по ошибке взялся за перо и тем испортил себе всю жизнь. Пера он все равно не выпустил, а путного до сих пор ничего не создал. Он обивает пороги издательств и редакций, всех обвиняет в бюрократизме, в непонимании его творений, в предвзятом к нему отношении. Всех, но только не себя. Безнадежен…

Ему уже бесполезно объяснять, что зря он завидует Джеку Лондону, что страсти, драмы и трагедии, а также экзотика, о которой он мечтает, в избытке вокруг него. Все это справа, слева, под ногами и над головой.

Следовательно, весь вопрос в следующем — кому дано, а кому не дано все это рассмотреть. Дело вот в таком сущем пустячке.

 

Сам Иванов действительно из такого «сущего пустячка», как история скромного сельского бухгалтера со «строкой в биографии», мог бы развернуть целую эпопею. Его произведения так и рождались…

При всей необычности судьба Анатолия Иванова весьма типична для писателей его поколения — выходцев из деревень, часто интеллигентов в первом поколении, людей с невероятной жаждой знаний, невероятной работоспособностью и страстным желанием служения, именно служения, литературе. Большинство из них не заканчивали литературных институтов, а учились у жизни и по литературным образцам. Среди учителей и единомышленников по литературному цеху Иванов называл Горького, Лескова, Шолохова (ему он посвятил свою позднюю повесть «Жизнь на грешной земле»), очень любил Шишкова. Несколько особняком в этом списке приоритетов стоит Голсуорси и его «Сага о Форсайтах». Однако сам факт появления этого имени не удивляет. Главные произведения Анатолия Иванова по своей сути саги, где в центре сюжета — судьбы сибирских семей или, как в «Вечном зове», — династий, зарождение и развитие которых происходит на фоне событий, определивших ход истории.

Ключ ко всем его романам, говорил писатель, надо искать на его малой родине, в селе Шемонаиха:

 

Я родился в 1928 году в Восточном Казахстане, граничащем с Сибирью. И село наше было типично сибирским, и я хорошо знал героев, о которых мне приходилось рассказывать, до мельчайших тайн и сокрытостей. У меня не было никакой внутренней потребности «дополнительно» изучать материал, ибо все, что было с героями, зримо, рельефно, вполне очевидно стояло перед моими глазами. Я знал и характерные словечки, которыми обменивались персонажи.

 

Окончив факультет журналистики Казахского университета, писатель несколько лет проработал в семипалатинских газетах, потом служил в армии и, наконец, был направлен в село Мошково.

Шемонаиха в его романах потом станет Шантарой. Река детства Уба — Светлихой и Громотухой. Высокий, с отвесными стенами утес, что стоит за Убой, его земляки до сих пор называют Марьиным — в честь героини романа «Тени исчезают в полдень» Марьи Вороновой, будто бы и на самом деле убитой кулаками на его вершине.

Жители Мошкова, впрочем, убеждены, что многие страницы романов Иванова написаны об окрестных деревнях, которые еще помнят Гражданскую войну, Колчака, коллективизацию и разгромы сельских храмов…

«До мельчайших тайн и сокрытостей»

Над своим главным произведением, романом «Вечный зов», писатель работал 13 лет. История трех поколений сибирской семьи Савельевых растянулась почти на шесть десятилетий, вместив революцию, три войны, годы коллективизации и годы репрессий.

Фильм «Вечный зов», который потом назовут самым длинным сериалом Советского Союза, снимался более десяти лет и выходил тремя сезонами. К каждой из 19 серий подходили как к отдельному художественному фильму. Иванов участвовал в работе до последнего кадра. С создателями фильма Владимиром Краснопольским и Валерием Усковым они понимали друг друга с полуслова, были связаны не только работой, но и дружбой. Те же режиссеры снимали фильм «Тени исчезают в полдень» и позднее работали над мини-сериалом «Ермак» по последнему крупному произведению Иванова. Они могли без церемоний позвонить писателю с Южного Урала или из Башкирии, где шли съемки «Вечного зова»: «В эту сцену надо бы парочку фраз поярче…» И он тут же по телефону им диктовал. Результат в итоге превзошел все ожидания. Некоторым актерам Иванов говорил: «Вы сыграли лучше, чем я написал».

Конечно, в фильме есть и советская риторика, и некоторая излишняя прямолинейность — Иванов был человеком своего времени, убежденно партийным, — но все с лихвой окупается несомненными художественными достоинствами и романа, и фильма. Прежде всего, конечно, глубокими убедительными характерами и талантом Иванова-беллетриста — его умением писать увлекательно и быть понятным самому разному читателю. Он весь вкладывался в свои произведения, он создал свой мир, он искренне в нем жил, был увлечен своими героями. Жена писателя вспоминала такой случай:

 

Однажды мы вместе с ним смотрели момент, когда Анфиса наконец находит своего мужа Кирьяна Инютина, тот после ранения остался без ног, и я вижу: Анатолий Степанович сидит и плачет. Все-таки любила Анфиса Кирьяна, любила!

 

Конъюнктуру и заказ, как это иногда пытаются представить, на таком нерве, конечно, не создают.

Актеров в фильм подбирали долго и тщательно, искали и в Москве, и в провинции. Режиссерам было не важно, известный актер или нет, главное, чтобы попадание в образ было точным. И если они такого актера находили, то не останавливались ни перед чем. Так, по поводу Петра Вельяминова пришлось вести переговоры с КГБ. Актера режиссеры заприметили в Свердловске. Коренной москвич Вельяминов провел десять лет в ГУЛАГе, и въезд в столицу был ему запрещен. В итоге он сыграл и Захара Большакова в сериале «Тени исчезают в полдень», и Поликарпа Кружилина в «Вечном зове». Сыграл великолепно, проникнув в характеры, выражаясь словами Иванова, «до мельчайших тайн и сокрытостей». Сегодня трудно представить, что на его месте был бы кто-то другой или чтобы Федора Савельева играл, например, не Вадим Спиридонов, а Анфису — не Тамара Семина…

Вадима Копеляна (Кафтанов) после фильма еще долго именовали «главным кулаком страны». А Владлена Бирюкова — «влюбленным чекистом». У фильма, кстати, была не совсем гладкая история с выходом на экран. Проблемы возникли, главным образом, из-за темы сталинских репрессий и образа Якова Алейникова. Иванову пришлось лично обращаться в Политбюро. Иван Ромашко вспоминал:

 

В Новосибирск после выхода «Вечного зова» приезжала большая съемочная группа фильма, был и сам Иванов, и режиссеры. На творческих встречах бывали моменты, у Бирюкова всерьез спрашивали, зачем он обидел Ивана? Зачем его посадил? Настолько жизненный был фильм, что экранный образ путали с реальным человеком. Тогда же мы впервые узнали, как Бирюков на самом деле попал в фильм. Оказалось, что совершенно случайно. Режиссер Владимир Краснопольский застрял в аэропорту в Уфе, чтобы скоротать время, пошел в местный театр. Там как раз гастролировал новосибирский ТЮЗ. Владлена Бирюкова он увидел в спектакле «Валентин и Валентина», в роли капитан-лейтенанта Гусева. Пробы Влад проходил уже на съемочной площадке…

Закономерные случайности Владлена Бирюкова

Бирюков любил повторять, что в его жизни многое происходило случайно. Он и в актерскую профессию попал на спор, о чем позже рассказывал так:

Однажды с другом мы приехали в Новосибирск. А там огромная такая афиша у оперного: «Школа-студия МХАТ объявляет прием абитуриентов для целинных театров». Друг мне и говорит: слабо тебе поступить. Поспорили на велосипед. На вступительных читаю отрывок из Теркина, прохожу на второй тур, на третий… Народу было — кошмарное дело! Осталось нас после третьего тура — восемь человек. Собирают нас, и профессор заявляет: «Это мы совершили большую ошибку». Стоим мы, восемь человек, зеленые, и нам такое говорят! Это же можно душу человека изуродовать! Меня так забрало — характер у меня резкий — я говорю: да много вы в этом понимаете! И ушел. В коридоре меня догнала Софья Болеславовна Сороко — в то время она была директором нашего театрального училища: «Мы вас, Владлен, берем без экзаменов». Велосипед я забирать не стал.

 

До этого момента знакомство будущего народного артиста с театром ограничивалось радиопередачей «Театр у микрофона» и кружком художественной самодеятельности при бердском радиозаводе, да и то записался он туда, чтобы иметь возможность бесплатно проходить на танцы.

Актриса Валентина Широнина, которая училась с ним на одном курсе, вспоминает, что уже тогда Бирюков заметно от всех отличался своей самодостаточностью, прямотой и тем, что был абсолютно естественен на сцене:

 

Мы все немножко так играли, старались быть на кого-то похожи, «звучкодуйством» занимались. Пафосно, по-театральному говорили, подавали текст. Влад же был совершенно органичен, за его плечами всегда стояла правда, и она была с ним на протяжении всех лет его творчества. Наверное, он это черпал из той среды, из которой вышел.

 

Родился Владлен Бирюков в деревне Никоново Новосибирской области в 1942 году. Отец погиб на фронте. Детство, как и у многих послевоенных мальчишек, было полуголодным, но он из тех лет вспоминал только хорошее:

 

Детство — оно и есть детство. Это речка, пескари в речке, которых мы не удочкой ловили, а ведрами — ведро запустишь в воду, они туда набьются. Мы из деревни с маманей уехали в 49-м году. Мне было уже семь лет. И в школу я поступил в Бердске.

 

К матери он был очень привязан, буквально обожал ее. Любил возить домой друзей, она всех принимала, кормила. Суровая крепкая деревенская женщина, мудрая и немногословная, с хорошим чувством юмора. Бывало, молчит, молчит, потом что-нибудь скажет, он хохочет! Чувствовалось, что ему нравилось все, что она делала.

Настоящее имя Бирюкова не Владлен, а Владелен. Он не раз объяснял, что назван вовсе не в честь Владимира Ленина. Так нарекла его тетка — деды до революции хозяйствовали на Лене, в Бодайбо у них был золотой прииск. «Вот и решила тетушка назвать меня Владельцем Лены. Так что если взять за основу мои корни, то я самый что ни на есть посконный сибиряк».

В родную деревню, где у него остались двоюродные братья, Бирюков потом любил ездить в отпуска. Уже за месяц-полтора начинал мечтать, как они с братанами пойдут париться в бане, как потом «пойдут рыбалить». Гордился, что и топор держать не разучился, и стог сметать сумеет, чтобы ветром не разворошило и под проливным дождем не протек. Наравне с деревенскими работал на сенокосе. Любил собирать грибы — до краев набивал груздями и лисичками багажник своего старенького жигуленка. В деревне его считали хоть и знаменитым, но своим. Когда Бирюков стал депутатом областного совета, он помогал землякам со строительством клуба.

Когда жизнь подарила мне кино, отношение ко мне, конечно, очень поменялось. Раньше к матушке приезжаешь: «А, артист приехал, ну, сыграй чего-нибудь». Вроде, прикинься, рубль дам. Ну, матери как-то не нравилось такое отношение, но она смалчивала. Когда вышел первый блок «Вечного зова», приезжаю в Бердск: «Здравствуй, Володя» (Володей меня там звали). И кино повлияло, и она, наверное, какую-то воспитательную работу провела. Конечно, матери было приятно, что сложилась у сына судьба.

После фильма молва нас тут же с Еленой Драпеко (Вера Инютина) и поженила. Хотя роман у нас был только на экране. И вообще, в жизни Елена Григорьевна (будущий общественный деятель и депутат Государственной думы. — Т. К.) совсем не похожа на свою героиню…

В роли влюбленного чекиста

Обычно театры не очень любят отпускать актеров на съемки, тем более если съемки длятся годами. Но с Бирюковым случай был особый. Иван Ромашко удивлялся:

Как бы его не отпустили сниматься, если это был фильм Иванова? Толя и в обком был здесь вхож, и вообще его в Новосибирске очень чтили и за честь считали, что новосибирский актер приглашен в такую серьезную картину. И успехом фильма гордились. Мы, конечно, по-хорошему завидовали Владу, что у него была такая замечательная возможность проявить себя. Вслед за «Вечным зовом» пошел фильм «Молодая жена» — мощная семейная драма. Молодые семьи тоже примеряли ситуацию на себя, тоже обсуждали.

Влад очень спокойно относился к своим титулам — хотя он и лауреат Государственных премий РСФСР, СССР, премии КГБ, премии МВД и еще там много всего. Когда они с Ивановым получили звание «Человек века» («Гражданин ХХ века». — Т. К.), мы, это было уже в 2000-м, смеялись: «Ты нос-то не задирай, ты человек прошлого века». В кино и платили неплохо. У Влада появилась «Волга» — у нашего актера «Волга»!

Он вообще очень к себе располагал, с первой встречи. Я тогда написал капустник и пригласил актеров поучаствовать. Они пришли с другом, оба тогда играли в ТЮЗе: «Мы желаем в капустнике участвовать». — «А что вы умеете делать?» Влад очки надевает, одного стекла нет, и он начинает глаз чесать — это, говорит, для начала. Ну, проходите, говорю. Он такой очень хороший парень, правильный, прочно на земле стоящий.

Нам с ним довелось играть в одном фильме. В начале 90-х у нас был такой режиссер  — Юрий Кандеев, новосибирец, учился вместе с Шукшиным, судьба его сложилась трагически. Он делал фильм «Овен» по детективу Михаила Черненка «Кухтеринские бриллианты». Съемки проходили в Горно-Алтайске, на Телецком озере — замечательные места. Актеры в основном новосибирские, но были и москвичи — Майя Булгакова и актер Малого театра Александр Потапов, он потом еще Хрущева в нескольких фильмах играл…

У Владлена было несколько фильмов, которые снимались в Новосибирске. Был такой фильм «Тайга», где он играл с Андреем Болтневым. Там сюжет: в тайге упал самолет с большой суммой денег, два человека эти деньги нашли и очень по-разному в этой ситуации проявляются.

Андрей Болтнев несколько лет был актером театра «Красный факел», его жена, актриса Наталия Мазец, была родом из Новосибирска. Бирюков его хорошо знал, ценил и, когда режиссер Алексей Герман позвал Бирюкова на главную роль в фильме «Мой друг Иван Лапшин», предложил вместо себя Болтнева. Фильм вошел в анналы отечественного кинематографа. С Бирюковым, конечно, это было бы совсем другое кино, но тоже, наверное, было бы интересно.

«Вечный зов» не был первым фильмом Владлена Бирюкова, как это принято считать. Его дебютом в кино стала небольшая роль старшины Скорика в военной драме «Горячий снег» по повести Юрия Бондарева. Это был бесценный опыт и большая честь — уже хотя бы потому, что играть пришлось вместе с Георгием Жженовым, Анатолием Кузнецовым, Вадимом Спиридоновым и другими актерами, от имен которых захватывало дух. В фильм Бирюков и еще несколько новосибирцев попали благодаря тому, что снималась картина под Новосибирском. Снова счастливый случай?

Неуемная натура

На самом деле, конечно, ничего случайного в жизни Владлена Бирюкова не было. Была адская работа, были выматывающие перелеты и переезды — совмещать кино и театр не так просто, были сомнения. Случалось, роли никак не шли и приходилось долго биться, пока что-то не начинало получаться. Но все это оставалось где-то там, а на сцене и на экране — и это свойство большого таланта — все происходило как будто само собой: вот вышел человек на сцену и немножко на ней пожил. Бирюков не относился к числу актеров, которые все время надевают маски, меняясь до неузнаваемости. Он всегда оставался Бирюковым, разным, но Бирюковым. Каждый характер он пытался найти в себе и как бы поворачивался к зрителю новой своей стороной. И это было здорово.

По своему амплуа он, конечно, социальный герой. Но он и в «Венецианских близнецах» Гольдони играл великолепно, и остросатирические роли ему давались, и в русской классике он играл много и сам пробовал себя в роли режиссера — ставил «На дне» Горького, а когда уехал актер, игравший Луку, играл в своем спектакле.

А какой это был Городничий в «Ревизоре»! Режиссером спектакля был Олег Рыбкин — признанный мастер эксперимента и эпатажа. На сцене у него были гастарбайтеры и вообще много творческого хулиганства. Но актеры, это чувствовалось, спектакль приняли, играли с удовольствием и куражом. Когда в финале на сцене появлялся Бирюков-Городничий с огромным барабаном, зал ревел от восторга.

«Он был такой немного хулиган, — вспоминают о нем актеры. — В нем был какой-то веселый дух, порох. С ним было интересно работать, он всегда искал новые ходы… От него всегда можно было ждать неожиданности».

На прогоне спектакля вместо классической фразы: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор» — он мог заявить: «К нам едет режиссер!»  — и режиссер-постановщик, напряженный из-за ответственности момента, едва не выпадал из ложи. Или на премьере вдруг начинал вставлять в текст фамилии чиновников, сидящих в первом ряду, — кулисы лежали, актеры на сцене едва «держали лицо», чиновники напрягались. Однажды актерам пришлось работать с не очень интересным режиссером, Бирюков долго к нему присматривался, приглядывался, а когда принесли костюмы, натянул ему на голову колпак: «Это вам от “Красного факела”».

Он всегда был такой — ершистый и ранимый, с повышенным чувством справедливости и готовностью отстаивать свою правду, невзирая на звания и чины. У него было свое видение образа, своя высокая планка, и он бунтовал, когда видел, что за режиссером, кроме амбиций, ничего нет. Бирюков никогда не был противником развлекательного театра, сам переиграл немало комедийных ролей, он понимал, что зрителю иногда надо просто расслабиться, отдохнуть, уйти в более разреженную среду. Но он был глубоко убежден, что театр не может быть только таким, что главное его предназначение — это глубина и смысл. И выходить на сцену можно только тогда, когда тебе есть что сказать — неважно, согласятся с тобой или нет, главное, чтобы услышали. Валентина Широнина вспоминала:

 

Актер — очень зависимая профессия. Мы зависим от режиссеров, от вкусов, от многих вещей. И не все способны вести себя так смело, как вел себя Влад. Он всегда говорил, что он думает, всегда имел свою позицию, свою точку зрения и никогда ни под кого не подлаживался…

 

Бескомпромиссный в профессии, для друзей он всегда оставался своим парнем, понимающим и компанейским, от которого веяло уверенностью, надежностью и уютом. К нему всегда можно было прийти посидеть, поговорить, выпить. Иван Ромашко добавляет штрихи к портрету:

 

Натура у него была неуемная. Однажды мы с ним в Доме актера сидели: общались, выпивали, когда все закрылось, пошли на вокзал, сидели там, денег не хватило — заложили официантке мою шапку. На следующий день я ее выкупил. Его, конечно, везде узнавали, популярность у него была огромная…

 

В пик популярности, если надо было подписать какие-то документы, любили посылать Бирюкова: все двери перед ним распахивались, секретарши вытягивались в струночку и вопросы решались. Не раз он так помогал и своим коллегам в сложных бытовых ситуациях. «Владу это ничего не стоило — и делал он это с удовольствием», — вспоминают в театре.

Часто бывает, что о человеке и сказать-то особо нечего. Когда же речь заходит о Бирюкове, то историям нет числа: «Пошутить любил, за словом в карман не лез…», «Он был такой немного гусар, женщинам нравился…»

Женщинам он, действительно, нравился, женщин любил и умел за ними ухаживать. О себе рассказывал, что родился 8 марта (на самом деле 7-го, но как было не простить это маленькое лукавство). Официально женат был дважды. С первой женой Людмилой, оператором на радио, они прожили 22 года. Со второй, Татьяной, — 18 лет, она была с актером до последнего его дня. Был еще бурный служебный роман с одной из актрис театра, который попал на страницы газет — оборотная сторона известности. Он был очень привязан к своей дочери от первого брака Наде и внукам, которые жили в Москве. Мечтал, как привезет их в свою деревню Никоново. Журналисты не раз спрашивали жен актера, как они относятся к такой его популярности. Людмила отвечала деликатно, уклончиво, а Татьяна Петровна не таилась и парадных портретов не рисовала: «Было дело, застала с тетками, потом неделю вымаливал прощение, кофе в постель носил»…

А дальше — тишина…

В последние годы у Бирюкова практически не было ролей, к тому же актер узнал о своей болезни. «Может, в силу моего характера и ролей не дают, и на съемки не отпускают», — как-то обмолвился он. Он был распределен на роль в спектакль «Летят журавли», но повздорил с режиссером. А когда на проходной вывесили приказ отстранить Бирюкова от роли, размашисто написал: «Смерти моей хотите? Не дождетесь!» — и добавил пару крепких фраз. Такие столкновения он, хотя и держался, внутренне переживал глубоко и долго. Ролей в кино не было еще и потому, что не стало того кино, в котором был бы востребован Бирюков и в котором он действительно захотел бы сняться.

Актриса Анна Покидченко вспоминала, что, решив его поддержать, предложила найти какую-нибудь пьесу, чтобы они сыграли ее вместе. Он придумал: «Дальше — тишина…» Когда-то этот спектакль в Моссовете играли Плятт с Раневской. «Но я-то поняла, что он имел в виду, — с грустью говорила актриса, — так у нас ничего и не вышло, не смогла я этого принять, по натуре я человек очень жизнелюбивый».

Большим потрясением для поклонников актера стал выход большого фотоальбома о людях Новосибирска, который был издан Новосибирским фондом культуры, где почему-то не нашлось места для Владлена Бирюкова. Завеса над той странной ситуацией была приоткрыта уже после смерти актера, когда о нем был сделан фильм «Приближение». Открывался фильм словами президента фонда культуры Вячеслава Гаврилова. В них было и раскаяние, и покаяние:

 

Когда мы делали первый фотоальбом о Новосибирске, то подготовили в том числе и фотографии из жизни и деятельности Бирюкова. Но один чиновник от культуры в мэрии сказал мне: «Не надо Бирюкова показывать, ведет себя не очень правильно, с мэрией ссорится». Я тогда не знал Бирюкова…

И однажды была жаркая погода, я смотрю, в центре города идет Бирюков. Я к нему подошел, мы стали разговаривать, я сказал, что вот такая произошла история, и он со мной поделился, он объяснил, что на самом деле происходит, что он защищает интересы артистов. Я понял, что он человек очень прямой, серьезный, принципиальный. Я сказал, что мы сделали ошибку, и дал ему обещание, что в ближайшем издании мы ее исправим. У него был ближайший юбилей, я зашел за кулисы, поздравил его и вручил ему книгу — выполнил свое обещание…

Когда потом решался вопрос об учреждении в городе театральной премии, мы однозначно посчитали, что это должна быть премия Бирюкова. Были вопросы: почему именно Бирюкова, у нас есть другие театральные деятели. Ответ был очень простой: через Новосибирск прошло более двух десятков крупных деятелей кино: Акмеев, Солоницын, Болтнев, Назаров, Алферова, Матвеев, Машков — и еще можно называть. Тем не менее, все они в Москве, а Владлен прожил именно здесь всю свою жизнь. Ему было много предложений, но он не расстался с родным городом. И я горжусь, что был с ним знаком.

 

Он никогда не жаловался, но как-то в канун своего последнего юбилея — это было за два года до его смерти — обмолвился, что не уверен, будут ли вообще в театре отмечать его юбилей. Юбилей отмечали. И зал был полон. Актер, по обыкновению, купался в зрительской любви, хохмил, балагурил. Но в память больше врезалось не это, а его очень искренние, оголенные стихи. О чем? Да, в общем-то, о банальных вещах, о том, что при любом раскладе надо оставаться человеком — уметь понимать и сострадать, какие бы ни были времена. Это не было жалобой или обвинительным монологом, это был скорее вопрос, адресованный самому себе:

 

А я стою в толпе людской,

почти кричу.

И страшно мне, что сам такой,

а не хочу…

Хочу я, чтоб растаял снег,

хочу тепла.

Мне в жизни нужен че-ло-век,

и все дела…

 

Через два года актера не стало. Его последней театральной ролью был Чебутыкин в «Трех сестрах». Знаменитого чеховского доктора актер играл так пронзительно и лично, как будто подводил итог и собственной жизни…

* * *

Многие актеры, ставшие знаменитыми благодаря какой-то одной роли, часто терпеть ее не могут. Так, у Юрия Назарова буквально начиналась идиосинкразия, когда говорили: «Это тот, который играл папу Маленькой Веры». Сам фильм «Маленькая Вера» Назаров тоже не любит. Владлен Бирюков, напротив, был очень благодарен Якову Алейникову и всегда с удовольствием вспоминал о фильме, который круто поменял его судьбу. И не раз его пересматривал.

Удивительно то, что «Вечный зов» и сегодня остается живым кино, а не просто реликтом — «свидетельством особого состояния нашей литературы и нашего телевидения определенной эпохи», как это иногда пытаются представить. Он достаточно часто идет по ТВ и имеет своего зрителя. И романы Иванова переиздаются. Почему люди смотрят советские сериалы? Да потому, что лучше их нет. И это, наверное, самая хорошая память о большом писателе и большом актере.