Одиночество Орфея

Одиночество Орфея

Слово об авторе

В своё время поэт-переводчик Александр Ревич сказал: «Говорить о Валерии Шубиной – значит говорить о человеке, не пошедшем на сговор с банальностью жизни, стало быть, живущем в режиме постоянного мужества». Слова авторитетного мастера, лауреата Государственной премии России вспоминаются, когда держишь в руках её новую книгу «Колыма становится текстом» (М., «Новый Хронограф», 2018).

Эта книга представляет собой собрание прозы, продвинутой к заглавию на первой странице «Орфей, ты только убит». Её можно рассматривать как опыт монтажной литературы, когда соединение разных вещей представляет собой одно целое, связанное родством частично сюжетным, частично обращённым к ирреальному миру. Впрочем, сюжет, ограниченный рамками мифа, скорее подразумевается, чем реализуется. Именно миф проясняет смыслы, ускользающие при первом чтении, даёт возможность услышать то, что в тексте неочевидно.

Конечно же, главные герои здесь – писатели. «Низвергнутые» – называет их автор: Шаламов, Бородин, Овалов, Демидов. Сидельцы-мученики. Однако если первые трое (в разной степени) известны читающей публике, то последнее имя до сей поры нам практически ни о чем не говорило. Несмотря на солидный четырехтомник демидовской прозы, вышедшей несколько лет назад в издательстве «Возвращение».

Именно эти малоизвестные тексты стали материалом для кропотливого, вдумчивого, но не академически-научного, а, скорее, поэтико-психологического, социального анализа Валерии Шубиной. Стройный и даже строгий по форме, этот анализ достаточно свободен по содержанию – с постоянными перебросами времени в наше сегодня, с поисками принципиально важных для автора параллелей между «теми» и «этими» годами (эпохами). Частые обращения к примерам из мировой художественной культуры выдают стремление (далеко не безуспешное) Шубиной вписать творчество Георгия Демидова в контекст не только советской, но и общеевропейской литературы ХХ века.

Автор весьма подробно пересказывает сюжеты демидовских рассказов и повестей, обильно цитирует, тактично и бережно комментируя. Иной раз создается впечатление, что она где-то додумывает за автора, чтобы адаптировать его текст к современности или приблизить к читателю, обнаруживая связь с Колымой не только на литературном, но и на личном, духовном уровне. Особенно это заметно в рассказах, где действие происходит в забоях, шахтах (таков, например, «Под коржом»), что для обычного читателя, не осведомлённого в специфике горнодобывающего производства, – тёмный лес.

Подобная модель творческого соучастия лишний раз заставляет вспомнить не только уроки истории, но и географии: ведь Колыма – это -50 и ниже. Плюс всё остальное. Но что интересно в этом сотворчестве. Чуть ли не в фабульных деталях описав тексты, сделав массу интереснейших умозаключений, автор наводит на мысль: а нужен ли, в конце концов, столь основательный разбор демидовской прозы, не убавляет ли интерес к ней как таковой? К этим четырем томам? И каждый раз отвечаешь себе: напротив, желание прочесть самого Демидова только возрастает. И тогда думаешь: а в каком жанре работает автор? Литературоведение? Критика? Эссеистика?

А впрочем, важна ли здесь точность… Главное, писательница убедила меня, читателя, что «садизм как государственное явление, как инструмент управления и как модель поведения для всех членов общества» никуда не делся, он жив по сей день и, в общем, принят, даже молчаливо узаконен, всеми нами. И – «то, что в 60-е годы прошлого века, когда писал Демидов, могло представиться сгущением красок оказалось предвосхищением будущего». Именно так!

Российская «лагерная» география достаточно обширна. Она включает и Пермь-36, где был в заключении Леонид Бородин, поэт, прозаик, общественный деятель, лауреат Солженицынской премии. Ему посвящено эссе «В строю прОклятых» – портрет, исполненный глубокого уважения и признательности, опирающийся на убедительный и, что важно, очень эмоциональный анализ его мировоззренческих позиций, жизненного кредо. Когда-то Бородин сказал о себе: «Не было в моей жизни борьбы. Было несовпадение, потом противостояние… Не я боролся, со мной боролись». Недаром Валерия Новодворская назвала «русиста» и противника диссидентства Бородина «рыцарем прощального образа». Для Валерии Шубиной же Леонид Бородин – олицетворение героя в наше безгеройное время. «Обречённый и погибающий всегда более прав», – вот выстраданная нравственная формула этого человека, определившая его жизненное поведение. И Шубина тоже не скрывает своего восхищения им.

Борьба за объективное рассмотрение темы ГУЛАГа независимо от политической ориентации его узников – такова человеческая история издания этой работы. Спонсоров у книги Валерии Шубиной не было, грантов тоже. Проект держался на воле и чувстве долга автора. Даже надежды на публикацию не было. Тем не менее, она состоялась.

Помимо Шаламова и Демидова, Леонида Бородина и Бродского здесь соединены под одной обложкой такие разные имена, как Исайя Берлин и Марек Эдельман, Лев Овалов и Борис Пастернак, Юрий Домбровский и Рауль Валленберг. Нашлось место и для Максима Горького, Анны Ахматовой, Андрея Синявского. При идеологической конфронтации, лишающей наше общество согласия, ничего удивительного, что писательница работала в полном одиночестве, никем не поддерживаемая и, выпуская книгу, посчитала нужным присоединить и свое имя к некогда гонимым и преследуемым литераторам, тем более что в советское время, в конце 70-х, попадала под запреты ЦК за публикацию статей в «Литературной газете». И потому тема ГУЛАГа сквозная, но не единственная в книге.

Через все пятьсот с лишним страниц зримо прочерчен экзистенциальный мотив одиночества. Он связан не только с именем легендарного Орфея, но и вполне бытовыми персонажами, среди которых Герцик («Одиночество мужчин и котов»), не дотянувший до романтического влюблённого герцога не только двумя буквами фамилии, но и своей скучной привязанностью. И та же Евстолия-Лялечка («Коронер», «Памяти погибшей сирени»), устроительница чужих дел, бескорыстная помощница страждущих и в этой бесконечной круговерти будней растрачивающая свой дар. Это и героиня ядовито-острой миниатюры о нравах современной художественной «элиты» «Человек с улицы», в самом названии которой угадывается фатальное неслияние Одиночки с цепко спаянной стаей.

Немного ироничной одой преданности Идеалу и делу выглядит рассказ-портрет «Орфёнов – мэтр-эталон», о ком автор пишет: «…как всякий творческий человек Орфёнов чувствовал необязательность своего присутствия в этом мире». Но страстная привязанность к любимому занятию – рассуждениям о слове, литературе, предполагаемому в неясном будущем ТЕКСТУ, – удерживают его на этом свете.

Особая природа таланта, с одной стороны женственного, чувственного, с другой – мужественного, жёсткого, позволяют Шубиной соединять в короткой форме рассказа художественное и интеллектуальное осмысление многих событий последнего времени. Таковы «На том месте земля была липкая» – о расстреле Белого дома в 1993 году, «Трава времени» – хроника жизни одной семьи (1914 – 1935 гг.) со множеством реальных персонажей, «Дежурный офицер узника №7» – о нацистском преступнике Гессе. Венчает сборник, что, конечно же, не случайно, – большой рассказ «Время года – сад». Это почти философское произведение, переведённое на язык великолепно исполненной художественной прозы. Негромкое объяснение в любви к жизни, саду, небу, зыбкому осеннему воздуху, дождю, особенно «если в дождь удаётся разжечь костёр одной спичкой, без специальных горючих средств» и многому другому, что не поддаётся дотошному реестру, но ощутимо сопровождает… окружает нас в нашем привычном всегда и продлится в после-нашем вечно. Работая на контрасте тональностей, Шубина переносит глубинные психологические состояния в подтекст. И это при том, что она начинает с ноты, которой обычно другие заканчивают.

Владимир Левашов
г. Ростов-на-Дону