Журнальный мир

***

Это снег, это ливневый снег, 
или свет на стекле переломлен, 
как невидимый звук по весне 
нераскрытых цветов-колоколен.

Круг за кругом часы-часовые 
охраняют квадратный уют
и тебя охраняют впервые —

это ливневый снег, как приют
твоей памяти…

Нет, перестань!

Перестань упираться в стекло, 
из ладоней окна, как с листа 
отпускай свою память, ей слов 
не найти — твоя память пуста. 

ДО РАЗГОВОРА

Не грань науки, но карандаши 
он грыз, не зная, сколько их осталось, 
зубов молочных, 
в полости души, 
когда во рту последние шатались…  

И рукава, испачканные мелом,
небрежности,

не физики закон.

— кто этот мальчик в неудобном теле?

— не знаю, я с ним не знаком.

ДЕВОЧКЕ С ВОЗДУШНЫМИ ШАРАМИ

Я выхожу воспитывать шаги 
по твердым улицам, 
учиться слушать: 
поют дома архитектурный гимн, 
поют, как грушевых деревьев груши.

Я выхожу воспитывать глаза 
по облакам, 
их нежности учиться: 
сорвется с солнца белая слеза, 
слегка задерживаясь на ресницах…

Так возникает розовый пожар: 
горит граница 
смерти и бессмертья, 
а жизнь, она — дежурный дирижабль 
зависимый от направленья ветра.  

***

Я зайду после двух оборотов и не встречу весну. 
От прихожей до кухни по снегу свое тело внесу.  

Будет холодно, я терпеливый, я смогу пережить 

Аккуратное время и стены, их квадратный режим.  

Я живой, пока снег не растает в моем доме или 
Я живой, потому что меня до сих пор не простили.

О ВЕСНЕ

Живем, не удивляясь тараканам, 
словам неразговорчивого крана, 

и с пепельницы стряхиваем снег
к пустому разговору о весне,

но к полному молчанию свободы

дождей,

пока их выпишут к апрелю —

так капельницы катятся в больницах.

И прыгают афганские синицы
по веткам однокомнатных деревьев,

а жизнь у них единственная вроде.

Сойти с ума — приблизиться к природе.  

НЕЗРЯЧИЙ ДОЖДЬ

Незрячий дождь, везде незрячий. 
Оглянешься вокруг — июль
безумство зноя в себе прячет,
как птица круглая свой клюв.  

Незрячий дождь, он не слепой, 
ему не хочется быть ливнем 
над безразличною толпой — 
такая жалость быть наивным.  

А солнце хлещет, разлучая 
лучами живопись разлук, 
так появляются случайно 
картины с росписями — Мунк. 

***

Все происходит, как художник 
рисует время на запястьях, 
а вся оставшаяся кожа
для кочевого постоянства.  

Спина, бескрайние устюрты,
и путь назначен, позвоночник, 
где кроме ног, опухнут юрты
у каждой позвоночной кочки.  

И не умрет степная птица,
еще не выдуманы стрелы, 
но выгибаются ключицы, 
как рукоять тугого тела.

ПОСЛЕ РАЗГОВОРА

В Уральске гром гремит и грусть 
гремит во мне.  

Какая птица 
не знает север — наизусть, 
когда на юг она стремится…  

Преодолев характер неба, 
свой завершая перелет, 
ей — некогда, ей надо хлеба,  

а хлеб так просто не растет. 

ОБЛАКА ГОВОРИЛИ…

«Мы меняем души, не тела…»

Н. Гумилёв

Ещё не дождь — предчувствие дождя, 
до поцелуя 
долгие прогулки 
от шумных улиц 
к тихим переулкам 
и снова к шуму, к площади вождя.

И ждать твоё присутствие не странно, 
ещё не хочется 
так сильно жить — 
смотреть на время, 
как оно дрожит 
магнитной тягой стрелки Адрианова.  

Еще не звук, не музыка, всего лишь 
односторонних знаков 
разговор 
и я ещё — 
не настоящий вор 
твоих занятий — в жизни не догонишь…  

Но грянет дождь индийскими слонами 
и будет топот 
облаком сплошным, 
и наши тени 
тенью завершит, 
как губы завершаются словами!  

Уже не дождь, но запах молока 
и книги недочитаной, 
негромкой 
закладки между огненными 
строками 
столпа на памяти, а память — облака.  

АННЕ КОВАЛЕВОЙ

«Она еще не родилась…»

О. Мандельштам

И зажмурится маленький воин 
от удара нежданной весны. 
Сколько нежности, столько и воли — 
начинаю испытывать сны.

Облака или вакуум грусти… 
одинаковый, ровный темп 
танцовщицы, что взгляд опустит 
на свою знаменитую тень

перед тем, как пуститься птицей, 
начиная от важных основ — 
плечи выпрямить и присниться 
хмурым жителям хмурых домов. 

В мире снов или в мире реальном — 
всё случается, как фонари 
произносят дороги и спальни, 
где ночник уже не говорит.
~ ~ ~

Начинается долгий дождь, 
скоро улицы захлебнутся… 
я проснулся,

мне снилась дочь.  

Значит дочери улыбнусь я.  

О ПРОСТРАНСТВЕ

Взгляни на угол под другим углом, 
каким-то чудом 
чудо происходит. 
Углом оказывается твой дом, 
и ты, как колокольчики на входе,  

колеблешься, но создаешь уют 
незваным зрением, 
непьяным пьяницей. 
Так видят сны и больше придают 
значенья снам, что с четверга на пятницу.  

Так птицы крутят против часовой — 
охранники свободы 
заключают 
чужое слово по своей кривой, 
касательной к кольцу, кольцу с ключами.  

Ключи утеряны. И кольца на — 
деваются на безымянный ради 
любви.

Страной становится — страна, 
прекрасная страна чужого взгляда.  

О ВРЕМЕНИ

Ты трогала песочные часы, 

стеклянной

бесконечности фигуру, 
и хрупкими предметами стена 

испытывалась камерой абскура. 

~ ~ ~ 

Не зная камни, сравнивала мир 
камней цветных

со свойствами металлов, 
как юный кропотливый ювелир 
рассматривает ребра у кристаллов.  

Минувшего ты пробовала вкус, 
секунду каждую

перебирала, 
и, что вернёшься, тихо, как француз 
времён Наполеона, повторяла…  

И возвращалась к южным городам, 
как элементы

ловли сновидений 
застывшим лицам, птицам и местам, 
где верили ловцам и привиденьям.  

В ОЖИДАНИИ ВРАЧА

На прохладной и черной земле, 
как деревьям по кольцам, 
по слухам
нам исполнилось тысячу лет, 
прежде, чем мы проснулись от стука
долгожданных гостей из других
измерений. 

Как свет городских
фонарей: мы проснулись впервые
в рыбьем веке, как рыбья икра —
или длинные тени преград
наших первых свиданий есть вывих 
наших глаз, 
у судьбы — не суставы. 

Мы проснулись от стука и встали, 
и впустили гостей измерений.  

Я спросил одного: 
— вы не врач? 
— нет, ответил он скромно, не врач, 
я учитель пения.

СОНЕТ

Памяти Д. Рыскулова

Ты говорил о приближении конца, 
когда два зеркала, два хрупких близнеца
тебя в свое пускали отражение, 
так появлялись трещины в одном.  

И отражало смерти приближение
другое зеркало — они вдвоем
твою судьбу, как лошадь за поводья 
тянули от и в сторону свободы.  

Вот пролетела временная птица, 
вот временная рыба проплыла… 
вот горизонт, и горы, как бельё.  

Так нарисуй на камне два крыла
и брось его, пока не приземлится, 
пусть полетает — каждому своё.

***

Живые любят. Мертвые молчат. 
Цветы и камни — 
камни неподвижны. 
Чужая смерть, как бабочка с плеча 
срывается. Я собственную вижу.  

Бросаю тень на камни и цветы, 
тень застревает в запахе, 
и солнце
зевает медленно от пустоты
своей. Я ухожу. Тень остаётся.