«Оголодавшей речи не спасти…»

«Оголодавшей речи не спасти…»

Вступительное слово Надежды Кондаковой

В это трудно поверить, но Константину Шакаряну всего 19 лет. При этом он блестяще ориентируется в классической русской поэзии не только XIX, но и XX века, в том числе, его второй половины. Он даже наследует лучшему в ней, как почти никто из сегодняшних тридцати-сорокалетних наших стихотворцев; к сожалению, последние, сосредоточившись то на Бродском, то на обэриутах, то на провинциальном отечественном постмодернизме, целиком пропустили школу русского стиха. Это примерно, как если бы в труппу Большого театра набрали способных солистов из художественной самодеятельности – вроде и танцевать умеют, и музыку слышат, а собственно балетной школы у них нет: одно умеют, другое – а основ профессии не знают, или знают понаслышке. Сравнение хромает, конечно, как всякое сравнение, но мысль мою передает точно.

Познакомились мы сначала на Фейсбуке: год назад Константин написал мне, я ответила. В процессе заочной переписки все время ловила себя на мысли, что меня разыгрывают – слишком зрелыми, полнокровными были суждения молодого человека о поэзии, и о литературе в целом. При общении с его ровесниками и старше (на многочисленных поэтических семинарах, в том числе – литинститутских) я уже попривыкла к общему их инфантилизму. Пушкинская максима о нас, «ленивых и нелюбопытных» как нельзя лучше работает в этой среде.

Константин учится на 2 курсе факультета русской филологии Ереванского университета. Но любовь к поэзии – не от филологии, а от мамы – она с юности тоже пишет стихи и даже публиковала их в журнале «Литературная Армения». Дома была собрана прекрасная поэтическая библиотека, в которой юноша, и впрямь, как рыба в воде. Теперь он и сам пополняет пустующие лакуны, если находит их.

Летом этого года мы встретились в Переделкине. И очное общение убедило меня в том, что перед нами – явление феноменальное. Это почти готовый литературный критик с точным глазомером, с большим запасом знаний о предмете и большой к нему любовью. Десятки, сотни стихов почитаемых им поэтов помнит наизусть. У Константина есть очень зрелые, глубокие эссе, например, о Глебе Горбовском, которого он не только знает досконально, покнижно, но и любит. Он уже сейчас готов к защите любой диссертации по русской поэзии второй половины прошлого века – надо сказать, редчайший случай даже среди профессионалов.

Но, конечно, Константин видит себя прежде всего поэтом. А я вижу, что за год нашего общения, он значительно вырос на этом поприще, его стих стал увереннее, точнее, мысль – глубже. Что удивительно, в его стихах виден уже и опыт души, ищущей свое место в Божьем мире, приобщенной к этому поиску. Конечно, не хватает пока личного жизненного опыта, его непредсказуемой, но отчетливой печати. Но это – самое простое, наживное: угловатый и угрюмый нынешний мир не заставит долго ждать своих зуботычин.

«О, моя юность, о, моя свежесть!» – с горечью восклицал тридцатилетний Гоголь, обозначая такую важную черту, как свежесть восприятия мира юным человеком. В стихах Константина Шакаряна эта свежесть – очевидное преимущество. Сложному в мире стихописания он еще научится: и от некоторых расхожестей избавится, и сложной оптикой рефлексии обзаведется, и изощренные рифмы освоит, и опыт андеграунда переварит. «До тридцати поэтом быть почетно» – сказал Межиров.

У Констанина Шакаряна впереди – целое десятилетие! Пожелаем ему удачи!

Надежда Кондакова

* * *
Сколько было закрытых дверей,
не внимающих голосу стука!
Удаляйся от них поскорей
и не пробуй тараном: «А ну-ка!..»

Порывался. Не пробую впредь.
И сломав – не добьёшься успеха,
Потому что должны отпереть.
Дверь, по сути своей, – не помеха,

но предмет, содержащий ответ –
не тупик, не забор, не ограда:
отопрётся, коль надо, а нет –
и не надо тогда, и не надо…

* * *
Являя с неба молнии и громы,
Господь во гневе был неукротим!..
И, оказалось, просто не знакомы,
Как следует, мы раньше были с ним.

Бестрепетному Судие подобным
Не знали мы Небесного Отца…
Казавшийся всегда и только добрым,
Он не был нами понят до конца.

* * *
Сколько я наговорил дурного,
и не знал, не ведал, что одно,
в душу чью-то брошенное слово,
в ней оставить след обречено.

А во скольких душах мимоходом
я словами злыми наследил!
Ближних истязая год за годом,
скольким, не заметив, навредил…

Сколько слов во гневе и гордыне
душу оскверняли и уста!..
Нечисты уста мои поныне,
и душа поныне нечиста –

рвётся – как и прежде, нездорова,
прогневить готовая Творца…
А в начале всё же было Слово,
и пребудет Слово до конца.

Слово – от начала и навечно.
Без него весь мир подлунный пуст.
…Но, нет-нет, – и вырвется словечко,
выпорхнет, бездумное, из уст.

* * *
О жизни не грусти, дружок,
И слёзы оботри.
Ты к Богу сделаешь шажок,
А Он навстречу – три.

Но коль от Бога хоть на шаг
Попробуешь отстать,
То чёрт к тебе, не будь дурак,
Приблизится на пять.

* * *
На ослёнке Всевышний
Отправляется в путь!
Сей сюжетец давнишний
Ни за что не забудь.
По житейским дорогам,
Выбиваясь из сил,
Все мы ходим под
Богом…
Первым – ослик ходил!

В церкви

Живи, молись и не тужи –
настали времена другие:
седобородые мужи
присутствуют на литургии.

Их за грудки ещё вчера
брала безбожная эпоха…
А нынче – светлая пора.
Хотя и плохо. Очень плохо…

Но всё же, что ни говори, –
взращённые при том режиме,
во храме нынче – посмотри! –
себя не чувствуют чужими.

Нетвёрдо крестятся, спеша
поклоны бьют, едва дыша…
И кажется, на самом деле –
прорезывается душа
в годами пустовавшем теле.

* * *
Я в столетии этом – чужак.
И, боюсь, им останусь до гроба.
«Всё не так,
……всё не так,
…………всё не так!» –
друг о друге мы думаем оба.
Век меня упрекает: «Чудак!
Не при мне ли живёшь ты впервые?..»
…Тик-не так,
тик-не так,
тик-не так –
ходят стрелки мои часовые…

* * *
…А с Богом я не разговаривал.

Хотя Господь меня порой
Великой милостью одаривал –
Созвучий дивною игрой.
Пускай – неслышно, полушёпотом
И не являя мне лица, –
Делился щедро светлым опытом,
Бессмертным опытом творца…

…Со мной Всевышний не беседует.
Я жду ответа на вопрос,
Но даже если он последует –
До пониманья не дорос.
На восклицание Господнее
Не отвечая ничего,
Внимаю я куда охотнее
Звучанью шёпота Его.

Едва расспрашиваю Вящего –
бунтует ухо сей же час…

И разговора настоящего
Не получается у нас.

* * *

Э.Б.

Я узнаю затёртые слова
И молча улыбаюсь им при встрече,
Не зная, что имею все права
На каждое из них в потоке речи!

Вслух не решусь одно произнести,
Другое – оборву на полуслове…
Оголодавшей речи не спасти –
Молчание лежит в её основе.

…Творец, затеплив жизни огонёк,
О многом нашептал мне и поведал,
А языка серебряного – не дал,
На золото молчания обрёк…

* * *
Время вышло в открытую дверь…
Поглядите-ка на идиота,
что его убивал, а теперь –
убивается сам отчего-то.
Вдохновенно и смело терял,
не умея осмыслить потерю…
Сам теперь растерялся, пропал.
Время вышло и хлопнуло дверью!

…Ты стоишь посреди тишины,
ощущая бессилья оковы.
И четыре тяжёлых стены
на тебя навалиться готовы.
Как бы снова сначала начать
и повторно войти в эту реку!..
Да вослед бесполезно кричать –
что мгновению, что человеку…

* * *
Холодов настающих черта,
поздней осени злая примета:
выбивается пар изо рта –
первых заморозков сигарета.

Значит, надобно перетерпеть,
докурить эту горькую пачку,
или спрятаться, словно медведь,
опрокинуться в зимнюю спячку.

Будто выйти тайком из игры –
завалиться поглубже в берлогу,
и себя позабыть понемногу,
и родимый свой лес до поры.

…Отряхнётся медведь ото сна,
не узнает вчерашнего дома:
лес разбуженный… солнце… весна…
Всё привычно и всё незнакомо.

Не желает признать его лес,
убежавшего стужи без спросу…
То ли с веток, а то ли с небес
бьёт капель по медвежьему носу.

* * *

В.

Не узнать, почему всё случается именно так…
Эти звёзды из мрака с рассветом уходят во мрак.
И жалеть бесполезно об этом. Извечно одно:
Так положено, так предначертано, заведено.

…Сердца больше сегодня во мне, чем созвучий и слов.
Отовсюду мне слышится, слышится, слышится зов!..
То ли звёздочка падает (сколько желаний вокруг!..),
То ли небо светлеет и всё осмысляется вдруг…

Сколько нежности!
Надобно малость её расплескать,
Чтобы после, когда проходить доведётся опять
Этой тропкой, её обнаружить светящийся след…

Вот и первые пташки, и ветер, и солнце… Рассвет.

* * *
Ребёнок плачем заливается,
Невыразимо горьким плачем.
Как это, Боже, называется?
Что перед этим все мы значим?

Ребёнок смехом заливается,
Неудержимо звонким смехом!
Наружу радость прорывается,
Наперекор любым помехам…

Скажите, что же делать взрослому
И как ему сопротивляться
Желанью выплакаться острому,
Безудержному – рассмеяться?..

* * *
Дорога стелется в ночи,
Подобьем мёрзлого тоннеля.
А ты, как прежде, на печи –
Иван-дурак или Емеля.

Протри глаза да поскачи,
Стань на дорогу поскорее!..
Лежишь, свернувшись на печи,
Как кот на теплой батарее.

А над дорогой стаи туч –
Грозы шальное зарожденье…
Но наступило пробужденье,
Едва лица коснулся луч.

Не будь свидания с лучом,
Дремать бы век тебе средь гуда,
О нахожденьи в сердце чуда
Не догадаться нипочём…