Памяти близкого друга
Двадцать с лишним лет назад я преподавала на филфаке Иркутского госуниверситета. Однажды захожу в кабинет – мимо меня проскальзывает скромный молодой человек с книжкой в руках. «Какой умный студент, какой умный!» – шепчет ему вслед преподаватель кафедры.
Поближе с «умным студентом» Науменко мы познакомились некоторое время спустя, когда готовили к изданию сборник «Барки поэтов», сообщества иркутских модернистов 20-х годов. И да, моя коллега оказалась права.
Он сочинял стихи. Тогда это были только первые опыты, но чувствовалось, что ему есть куда расти. Он и сам это знал. И неуклонно прибавлял «в весе» всю жизнь. Уже тогда, в Иркутске, он писал рецензии, достаточно едкие для того, чтобы на них даже подавали в суд – было дело, один местный литератор обиделся за критику своей неожиданной строчки «у лягушки выпали все зубки» и даже предоставил справку от биолога, что у лягушек есть некие костяные выросты, которые можно считать зубами.
Это было счастливое время дружбы с Кобенковым – Анатолий Иванович стал ему учителем, старшим другом. Думаю, во многом заменил отца. Мысли о нем, его стихи, воспоминания о Кобенкове – этим много лет были полны разговоры Виталика, его электронные письма.
Науменко был, что называется, литературоцентричен. Любил поэзию и хорошо знал ее – начиная с XVIII века (на вступительных экзаменах в театральный, куда хотел пойти учиться на режиссера, читал басню Хераскова «Две щепки») и до дня сегодняшнего. Особенно выделял 20-е годы, обэриутов, Хармса. Это, между прочим, заметно и по абсурдистской, ироничной прозе Виталика. Именно он открыл мне и помог полюбить Вагинова, Бориса Поплавского, Гайто Газданова. Хорошо знал кинематограф – помню, как смотрели рекомендованный им «Метрополис» Ланга и он точно и тонко его комментировал.
Была у Науменко замечательная черта, между прочим, редкая для людей пишущих. Он не был эгоистически замкнут на своем творчестве. Был внимателен и вдумчив к стихам других, что особенно заметно по его статьям. Но проявлялось это и в обычной жизни – у Виталика была цепкая память, в ответ на имя всегда мог выдать строчку и, если кому интересно, короткую личную оценку таланта (или творческой беспомощности). Тут он всегда был очень искренен и независим от литературных авторитетов.
Сорок один год – это до ужаса мало. Виталику Науменко даже макушки жизни достичь не довелось. Меня удивляло, что многие его последние записи в Фейсбуке были оформлены как воспоминания. Он не писал о планах, просто фиксировал прошлое. Мне это казалось несколько преждевременным. Но Виталик, вероятно, знал о своем состоянии. Этому человеку было дано многое, и, конечно, реализовал он далеко не всё. И если Науменко сейчас там встретился со своим учителем Кобенковым, можно себе представить, какую чистку Анатолий Иванович устроил ему за то, что он позволил себе так рано проститься с жизнью.
Это стихотворение «раннего иркутского периода» мне сразу очень понравилось. В нем, кажется, уже есть фирменные науменковские черты – смесь лиризма с иронией, смелость, свободное поэтическое дыхание.
* * *
Анне Трушкиной
Едва ли это море, но уже
две дамы пробежали в неглиже,
и чайка крикнула, и принесли шашлык,
и зазвучал особенный язык.
Какой-то государственный расчет
в отсутствии надзора или вот:
в отсутствии суфлера, – видно есть,
иначе как мы оказались здесь?
Включите запись! Выдайте топчан!
Мне это время снилось по ночам,
стучалось в ум, засыпанный песком,
как эта местность в запахе морском.