Журнальный мир

НАШИМ РОДИТЕЛЯМ

Говорят, что нельзя писать,
если совсем кровит:

Мол, поэзия принимает пошлый безумный вид

Истерички, «женской литературы»,
дуры и промокашки,

Но меня воспитали люди в белых халатах, люди в советских фуражках.

И они говорили мне:
даже в слабости — куча силы.

И я называл себя пацаном, не скрывал,
как меня косило,

Как наша огромная Родина
всех нас вдруг заморочила,

А я ей верил… И выгребал
(ну, и прочая, ну, и прочая).

Тоже публично. И я считаю, что это —
смешно, но правильно.

Святого Георгия чуял я острее брахмана
в пране.

Любой следак, перед коим я на допросике распинался,

Всегда уточнял, с какою-то даже
просительной интонацией,

(И его становилось по-детски жалко,
гаврика окаянного):

«Вот ты — профессор, скажи мне, правда, что человек — не от обезьяны?»

А рядом сидящий пойманный вор
и конченый наркоман

Подтверждал, кивая нам пьяным пнём:
«Эволюция вся — обман».

Моё пролетарское христианство,
бабуля мои и деда…

Вечность вины и увечность ложки,
поданной не к обеду.

Кому теперь для Победы — стопку
(ребячью: «назло» и залпом)?

И эти похороны, и залпы, и ритуальные залы?

Родина радия, облучёнка,
лошадь Святого Фрола,

Не читай, если трудно, Фромма,
но не дай себя оцифровывать!

Ибо больше некому запрещать мне пить:
и коньяк стоит на виду.

А я «за ручку» один иду…

И не знаю, куда иду.

1 июля 2020 г.

БЕЛО-КРАСНАЯ

И вот они начали приходить —
молодые, совсем живые:

Белые офицеры, красные рядовые.

Расстрелянные дворяне,
дворовые большевики:

Множество рук из каждой моей руки.

А у меня — тошнота и такая, такая,
такая скорбь,

Особенно от глагола тинейджерского:
«Ускорь!», —

Ибо жизнь — прекрасна:
прекрасна, даже в паллиативке,

Пока человек улыбается на картинке.

Картинки рисуют дети, фотографы
и страдальцы.

На каждой из множества моих рук
отсыхают пальцы.

А я колю себе генокод, что инъекцию:
«Тише, дышим!»

Привет, офицер царёв, большевик,
московский да питерский, прадед Миша.

Так появляются в нашей жизни
не картинки уже — картины.

Письма пятидесятых:
«Посмертно реабилитирован».

…И то, что я в себе никогда не забуду
и не прогну:

Молодая, худая, нежная боль
за Свою Страну.

1 июля 2020 г.

ЛЕБЕДИ

Дедушка! Ты — Живой.
Живой, как не знаю кто.

Я примеряю твою рубаху, твой китель,
твое пальто.

Я всего сего — не достойна,
но несчастная моя жисть —

Потомка военных в трех поколеньях —
настроена на «служить».

Я должна была стать военной,
но в какой из армий, какой,

Если хлопцы друг друга бьют
одной и той же рукой?

Если, то, за что вы боролись,
раскалываясь на два,

Слушает страшного дядьки Доллара
хосписные слова?

Цивилизация поколенья, коего больше нет,

В лице себя же, как пух лебяжий,
уничтожает свет.

Но лебеди, лебеди, лебедята
просыпаются поутру…

И, пока я им зашиваю крылья,
я знаю, что не умру.

3 июля 2020 г.

КОЛОКОЛ НИКОЛЫ

Хорошие люди со мною рядом,
мужчины и даже женщины,

Опошляют позицию христианства
позицией пораженчества.

И я не знаю, кто из нас — грешен:
они, покорные, или, тупая, я?

Всё равно ведь мы все течём из одного ручья,

Но проще признать:
вина до дна — одна и за всех — моя.

«Хорошие» люди — рядом со мной,
но меня же не так учили…

Я на брюхе своих яичников
славянское недоЧили

Отползала от сих и до сих,
будто сама рожала:

Жалость забилась внутрь,
снаружи выросло жало,

Я всею собою к сырой земле разрытых могил прижалась.

Хорошие люди рядом обещают мне
что-то веское:

«Бумеранг кармы» как компенсатор
бездействия за Освенцим.

Но если ты видишь всё и молчишь,
считай, что ты — соучастник,

А если борешься — то «безбожник»,
мир тебя рвёт на части,

А я ничего не хочу, я живу с покойными —
это счастье.

Мир продолжает символизировать Пустоту, жонглируя жестами.

Хорошие люди рядом со мною,
даже мужчины, тем паче — женщины,

Хотят, чтобы я жила.
Просто тихо для них жила,

А то, что в мире — уже передоз
изысканнейшего зла,

Никого особо не беспокоит…

Но батя молится. Спит солдат.
На службе — колокола.

6 июня 2020 г.

ВЕЧНОСТЬ

Время смотрит кристально, пристально…

Дай мне просто поговорить с тобой!

Время всласть шевелит страницами…

Дай мне просто с тобой браниться, как

Мы бранились на мелкой кухоньке

О богеме моей, о куколках.

Здесь курили мы в ночку цепкую,

Перед хосписом, — офицерски так,

Как последнюю — перед боем — влёт.

Время въелось в наш мир пробоиной.

Время брало, дедок, нахрапом нас —

Мы боролись с особой храбростью.

Мы бросались на амбразуры их,

Бесов хлопая нецензурною.

Вот и патлы — уже не рыжие.

Нет поэзии…

Дед, мы выжили.

8 июля 2020 г.

И ОН ГОВОРИЛ

И Он говорил супротив традиций
и предыдущих правил,

Простенько, не, как Бог:
«Отец зачем Ты меня оставил?»

Так бабка-плакальщица вопит в деревне
над гробом милым:

«На кого ты меня оставил, родной кормилец?»

И Он говорил, и деревья в такт
внимали Ему, кивая.

А дальше — кенозис. Невозврат.
Точка предельная, нулевая.

Пустота, которая полнота.
Полнота, которая пустота.

И шёл в орденах Чапаев к сути Его креста.

И Он говорил, и никто,
никто не говорил так раньше

И позже не говорил так:
ни на хуторе, ни на ранчо.

«Отец, зачем Ты меня оставил?» —
одного, в непростой судьбе…

Он говорил это Самому,

Самому,

Самому

Себе.

10 июля 2020 г.

ПРАВНУК

Кем не была я только: и хиппи, и maidan-утой.

И русским миром, его химерой,
его полоумной верой.

И только теперь я знаю:
всё это звучит не круто,

Потому что я — просто внучка.

Внучка советского офицера.

Что в доме моём осталось? Тоска и вой лишь.

Болезнь, похожая на твою… Так похожая, деда!

Я знаю, что ты уйти к Тебе

Раньше времени не позволишь:

И в этом — тоже твоя заслуга, твоя Победа.

Я вызываю скорые и боюсь этих скорых:

Точно так же, как ты, —
когда совсем припирает.

Но я рожу тебе внука-правнука, да, Егора,

И будет Иван — кликуха его вторая.

Я бы ходила в строю и ходила б в ногу,

Но боли такие, что еле её волочишь…

И всё же, я не жалею за тот Чернобыль,

Потому что любовь и подвиг

Суть важно очень.

Потому что любовь одна только нами движет,

И так её много-мало, так Тебя не хватает!

У меня болит тоже справа —
там, где твоя грыжа:

Но там сквозь ткани расти Егору:

Значит, болезнь — святая.

12 июля 2020 г.

ЖИВОЙ ТРУП

Разрушают мой город варвары — вдрызг —
и никто не сжалится.

Я прижимаю к БЖ родимой,
Большой Житомирской, голый жар лица

И понимаю: уже нет «дальше»,
ничего ведь не остаётся нам,

Кроме, как становиться
беспамятными «нью-йоркцами»

В городе — Юровом, дедовом, русском,
славянском — палевом.

Я не умею и не желаю жить, как они,
без памяти.

Прилетай, Жар-Птица, Святая Соня,
со школьным советским ранцем и

Посмотри, как мне на твоём Подоле
радостно умирается.

Здесь каждое место — моё по факту, здесь, люди, — уже история.

Юный провинциал, как новая Консистория,

Подваливает, по-хамски, с репликой:
«Гарне місто!»…

Я пишу на футболке: «Go to Gulag».

Киев! Здесь будет чисто.

13 июля 2020 г.

ВНУКИ

Мне — восемьдесят два года,
не дожила я до полного «три»:

Точно, как дед мой. Это я с виду —
девчонка. Давай пари?

Мой мир сейчас — никаков,
полон и никаков:

Я больше не чувствую поколение —
только студентов и стариков.

Моё поколение было воспитано девяностыми:

Бродский и Чичибабин,
США есть «свободы остров».

Те, кто старше,
себе избрали иные совсем пути —

Их выбирают сейчас пацаны
и пацанки до двадцати.

Вы не смогли продать Родину,
жвачные и джинсовые наши родители.

Они всё равно изучают Гегеля,
ищут выдержки из «Обители».

Мне страшно от их жажды.
Мне — радостно и тепло.

Поколение постмодерна,
за вами следующее пришло!

И, когда я сижу по ночам со студенткой
над письмами партизанки,

Моей прабабушки, я понимаю:
это и есть изнанка

Эпохи, которую вы нам сделали, не спросив, а хотим ли мы…

Ничего, это путь к славянской весне.
Путь из вашей зимы.

И они продолжат, поднявшись с боем,
как викинги, поутру.

Они продолжат дедово дело,
когда я совсем умру.

И будет архаика петь рэпом
майскую песнь Побед…

Терпение, выдержка и любовь —
на миллионы лет.

14 июля 2020 г.

НЕБЕСНЫЕ ЗВЕРИ

Мой любимый снимает небо.
Я же стою поодаль.

У него, что ни облако, —
то картина, образ или метафора.

Мои же тучи — в моём мозгу:
София, Лилит, Джоконда,

Чаша Будды для сбора податей,
ольвийская чудо-амфора.

Я собрала в себе весь мир:
столетья, тысячелетия

Запада и Востока, Востока и Запада.

И всё же любое облако мне навевает плетиво

Кирилличной вязи Временных Лет Повести, с речкой-запонкой,

Ручаем скрепляющей рукава Днепра
и сестры Почайны,

Скрепом вяжущее рубашку дедову
на запястьях.

Русский ястреб летит по небу
с ангельскою печалью,

Бросаясь грудью на амбразуру города
с чёрной пастью.

Со смертью последнего из семьи
город мой стал чужим мне.

И только память, седая память
в моей голове юной,

Прорезаясь сквозь перворябь морщин
на лбу старожила,

Видит в облаке то дедулю,
то бабулю мою, то Юру.

Мой любимый снимает небо.
А я в его грудь прячусь —

Внутренним перистым, кучевым, ватным, аэрофлотным.

Бог подарил нам души, как алгоритм задачи,

А мы разгадываем — Христовы птицы,
жуки, животные.

15 июля 2020 г.

СЕМЯ

У города моего — сто тысяч семян в горсти,

Гроздья жуков и звёзд, сотни смарагдов зёрен.

Город мой оккупирован, он потерял пути,

И найти их, пока не сдох, он сейчас не волен.

Он болен, он очень болен, город мой,
мой Есенин,

Моя серебряная тоска золотых соборов.

Старая липа Шевченко ждет:
у неё под сенью

Отдыхает на джипе из трёх свастонов
заокеанский боров.

Земля стоит на пяти китах,
на одной черепахе.

Подол выползает навстречу
грядущему сумасшествию.

Я видеть этого не могу: как продают папахи,

Ордена Великой отечественной войны
и моё ушедшее.

У города моего — есть я,
что не в силах отсель уехать:

Военное кладбище «Берковцы»
никуда меня не пускает.

Небо кутает температуру Днепра
бело-синим мехом…

И это не пандемия — это любовь такая.

Лихорадка Нестора,
субфебрильная температура миллениалов.

Город мой, бусинка, чудо-крот,
куда от тебя мне деться?

Закат проникает, что анальгетик,
капельницею алой

В кровь моего Аскольда, и Дира,
в Ольжины дыры детства.

Киев мой, Києве мій, Луценко, Врубель,
Патон, Щербицкий,

Что тебя вынудило, родной,
выпрыгнуть из подпорок

И сделаться самому же,
самому же себе убийцей?

Я кладу тебе в гроб окурок…
Небесный Царе, храни мой город!

17 июля 2020 г.

ЗЕЛЁНКА

Древо прорезалось, подросло,
ручки пораспускало

Из чернозёма, кротовых нор, нефти:
золой и калом

Вскормлено. Жидкостный изумруд,
костью коры твердея,

Ты — это юная старина, а не её идея.

Веточка хрупкая в камуфле,
дай на твою зелёнку

Я, как на вешалку,
нацеплю крест своего ребёнка.

Главное, милая, не дрожи:
я тебя не затрону,

Я — твои корни, я сплю в земле.
Дали б дожить до кроны —

Той, что курчявится, к небу прёт с первой

последней силой!

Троица, выдай ей просфору —
хлебушек хлорофилла.

Крепкое древо моей любви,
ватка с пекучим спиртом,

Вырвись из грунта и поплыви,
я же — к тебе на спину,

Как на могилку, как на ковчег, —
сяду, прильну, вцепившись

В гриву аптеки твоей листвы, той,
что парит и пышет

Жаром и хладом, огнём и льдом, солнцем, грозой и тучей…

От сотворения бытия древа мои — летучи.

17—18 июля 2020 г.

ЗИМНЕЕ ЛЕТО

Белые колонны. Белые дома.

В граде вместо лета белая зима —

Суховым в пустыне, средь слепящих троп, —

Белою скатеркой покрывает гроб.

Белые таблетки — снежные бинты.

С небом цвета ватки я давно на «ты».

Зубы чистят пастой — известью блестят.

Мел рисует школу в мозге у ребят.

Саван тоже белый: в гроте у Христа

Он по воскресенью, сосчитав до ста,

Слипся и растаял: стало всем отсель

Видно, как сквозь сумрак проступила бель.

В ноль нейтрализуясь, славят торжество

Все цвета халата деда моего.

Мир реанимаций, свадебной фаты,

Радугу поправший в чистые листы.

Пишет по шпионски — так не прочитать:

Белое на белом, выдержка и стать.

И стихи пропали, выйдя за межу.

Чем за снег платилось, вряд ли расскажу.

20 июля 2020 г.

ЛЯЛЯ

Всё, что скопила я, проживя смешно
и скандально жизнь, —

Это полпачки гидазепама,
россыпь картин на стенах,

Двадцать сборников моих текстов,
где нет ни фонемы лжи,

Три могилы на Берковцах
да студенты на переменах.

Мой Сэлинджер шепчет, бродя во ржи:
«Верь во Христа и сказку».

И я так верую, что держись,
как поучал Тарас —

Шевченко и тот сибирский священник,
что не давал отмазку,

Но отвечал мне, что смерти нет —
это всего лишь раз.

В национальном гетто свой крест —
маленький, древнерусский —

Влача, обещаю послушной быть дедушке,
чистить кариес,

Ступать по дороге погоста военного
тропкой узкой,

Где предки наши молчат и ждут, терпя,
лепеча, брыкаясь.

Детский лепет — язык ля-ля —
голос старца и Бога.

Голос поэзии, что во мне,
но изгнана с каждой сцены.

Стены тюрьмы — высоки, крепки,
но даже из них дорога

Ведет меня к солнцу,
и предки ей знают стальную цену.

Веди меня, стёжечка-два крыла,
где вдоль в орденах-медалях

Лежат незабытые и простые,
не жалуясь нам особо.

Я ползу по следам и слезами вижу
сине-златые дали…

И оттуда тянется мой ребёнок,
в люльку сходя из гроба.

20 июля 2020 г.