Журнальный мир

19 февраля 2018 г. на 73-м году жизни скончался Виктор Ширали. А 13 июня 2018 года вышла его посмертная книга «ПРОСТЕЙШИЕ СЛОВА», вослед которой мы спешим дать небольшую подборку стихов поэта и на страницах «Плавучего моста».

Петербуржцам Ширали представлять не нужно, в Москве его знают меньше. Ширали известный в Питере поэт, о нем много сказано и написано: продолжатель пушкинской линии в поэзии, имел вкус к авангарду, долгое время существовал на зыбкой грани между поэтами-эстрадниками шестидесятых и поэтами андеграунда, дружил одновременно с Вознесенским и Кривулиным, после с эстрадниками разошелся, но и с андеграундом не слился. В перестройку выпустил несколько сборников стихов из которых самый значительный – двухтомник «Сопротивление», но былую популярность утратил, был почти забыт, тяжело заболел, жил, писал, издавал книги благодаря неусыпной, спасительной помощи своей супруги Галины Московченко. Все последние годы готовился к смерти. И вот Виктор Ширали умер. Сам поэт, правда, запрещает нам говорить, что он умер:

Распустите нюни по миру
Выдавите вздох
Только помните
Не помер я
Сдох!

Запрещает, но я не стану его слушаться.

И еще мне хочется сказать, кем был Ширали для меня. Сколько читателей, столько впечатлений, вот и у меня есть свое впечатление об этом особом поэте стихи котрого я запомнил наизусть еще мальчишкой, мало что знавшим о литературе.

Но где-то есть места,
Где вода чиста.
Как рыба ходит в глубине,
Так любовь твоя во мне,
Что видно камушки на дне.

Так звучит запомнившееся мне с юности стихотворение. Еще тогда я для себя отметил его особость, странную для поэзии тех дней звонкость и прозрачность, флейтовую напевность особого рода, и будто звук обожженной глины…

Я тогда еще не знал ничего о поэзии Галиба, имел более чем поверхностное представление о Саади и Руми, и невдомек мне было, откуда дует этот звонкий поэтический ветер с его вином, прекрасными девушками, розами и соловьями.

Я еще не знал, что такое повтор в восточной поэзии, откуда, правда, его выкрали французы… и не мог бы оценить тех стихов Виктора Гейдаровича, где такой повтор становится формообразующим элементом, как, например:

Я немощен. Я стар. Несчастен как Иов
Отворотил лицо мой милосердный Бог
Я изъязвлён. Паршив. От бед оглох
Отворотил лицо мой милосердный Бог

Я еще в те годы не мог понять, что означает название первой книги поэта «Сад», не знал, что сад – ключевой образ не только библейский (рай), но и персидской поэзии, что структура стихов у иранских классиков – всегда подчинена структуре умело выращенного сада. Я, хоть и бегло, узнал об этом много позже из книг по теории классического персидского стихосложения Натальи Пригариной.

А вот это?

Аллах Акбар! / И Господи спаси / Живу / На лбу зелёная повязка /
Но и с крестом / Что прижил на Руси

Вспоминается Руми, встававший на колени перед сваященниками-христианами. Этакий внутренний разрыв между крестом и полумесяцем…

И вот тут-то передо мной возник новый мне образ Ширали: совершенно русский, пушкинский… суфий, заблудившийся товарищ Хафиза, одиноко шагающий по стрелке Васильевского острова. Этот образ теперь настолько ярок, что останется со мной именно он.

Вино, в которым истина, женщины, любя которых, поэт пытается познать Бога и отворачивается от них, как только Бог перестает прятаться за нежной маской… ведь все это знакомо до боли, как же я раньше не догадался!

За ликом любви смерть, ну конечно же! Пустотелая флейта, гончарный круг, сады и розы с соловьями…свеча, сжигающая мотыльков…но все настолько по-русски, что аналитическим методом невозможно вычленить персидский элемент в полной мере.

Да и сама идея уединиться в выращенном тобой самим саду, погрузиться в сад, когда всем наружным миром властвует тиран, сама эта идея классическая, персидская.

Удивителен русский язык, давший древней крови персидской классики привиться к пушкинскому стволу.

Удивителен Ширали, единственный в своем роде, неповторимый русский поэт.

Примечание:
Вячеслав Кожемякин – поэт, издатель.