Журнальный мир

Виктор Александрович Крышов и его семья оставались в Ленинграде с начала блокады и до конца. Все девятьсот дней… В начале войны Виктору Александровичу было двенадцать лет.

Когда началась война, он проходил санаторное лечение под Петергофом.

— Там мы вели нормальную детскую жизнь. И вдруг — война… Через два дня нас посадили в поезд. Я помню, там были синие закрашенные стекла. Минут сорок, и мы в Ленинграде, — рассказывает Виктор Александрович.

Город жил по-прежнему: люди работали, у детей начались каникулы. Внешних признаков войны не было. Единственное, что изменилось: на окнах поставили затемнения, чтобы они не светились ночью. А потом детей эвакуировали под Боровичи, в Новгородскую область, где они прожили две недели. Затем всех посадили в машины и повезли дальше… Следующей остановкой была станция Лычково, где Виктор Александрович впервые увидел разбомбленный, обгоревший поезд.

В начале августа он вернулся в Ленинград. Паники в городе-герое по-прежнему не ощущалось, все спокойно работали. Но на улицах встречалось много военных, и даже детям передавалась общая тревога.

Пойти 1 сентября в школу Вите не пришлось: она была отдана под госпиталь. А 8 сентября произошла первая бомбежка, в результате которой случился знаменитый пожар: сгорели Бадаевские склады.

Ветеран говорит, что он в то время не испытывал абсолютно никакого страха. Да и другие, по-видимому, тоже. Люди продолжали гулять, а при артиллерийских обстрелах спускались в бомбоубежище. Правда, за две-три недели исчезли все птицы, кошки и собаки. Не стало воды и света.

— Вскоре мне пришлось вспомнить строки Некрасова, которого мы проходили в школе: «В мире есть царь: этот царь беспощаден, голод названье ему…»

Семья Виктора Александровича жила на пятом этаже, туда он самостоятельно таскал воду и дрова. Чтобы согреться, жители города распиливали срубы и стены деревянных домов и бараков, топили буржуйки.

— Спасла нас, конечно, мама, потому что она сама получала хлеб и не давала нам с папой его съесть сразу. Давала по маленькому кусочку утром и вечером, — вспоминает ветеран. — Однажды мама принесла домой лошадиные копыта с подковами. Из отделенных костей на Новый год сварили студень, а потом эти кости варили еще две недели.

В 1942 году маленький Виктор пошел в школу. Стояли тяжелые зимние холода, не было электричества.

— Как-то иду, вижу — лежат два мужских тела, обнаженные почти, связанные в талии ремнем, и все мягкие места у них срезаны абсолютно. Мышцы, голени, икры — абсолютно ничего не осталось.

Весной, когда чистили подвалы, дети видели телеги с торчащими из-под брезента ногами и руками.

Но дети оставались детьми: они прогуливали школу, а чтобы прогулы были «законными», школьники прицеплялись к трамваям, и на следующей же остановке их ловили милиционеры и везли в пикет.

Ветеран вспоминает: в 1944 году закончились каникулы. Он шел в школу по Большому проспекту и слышал грохот пушек. Но объявлений «Граждане, артобстрел…» больше не было. Они с друзьями были удивлены. Оказалось, что грохотали советские пушки, которые прорывали блокаду.

После этого в город начали возвращаться люди, прогремел первый салют, а поэт Олег Прокофьев на Петропавловской крепости читал свои стихи: «Взлетели в воздух тысячи ракет и залпы первого могучего салюта, войска близ фронта шлют большой привет».

В том, что мы победим, семья ветерана не сомневалась никогда. Поэтому самым большим праздником был не прорыв блокады, а возвращение родных.

— Папа был инвалидом, но после холодной зимы в 1942 года его призвали в армию, а в 1945 демобилизовали. После блокадного голода у отца прошла язва, он даже водку смог пить, хотя до этого у него и операции были, и «диетический стол» — ничего не помогало.

Однако в 1946 отец Виктора Александровича скончался от инфаркта.

— Сердечко. Ну, война есть война. Молодой, всего 44 года ему было. Ну что ж делать? Тут уже ничего не скажешь.