Переводы

Переводы

Ури Цви Гринберг (1896-1981)

 

ПЁС И ЧЕЛОВЕК ВЕЧЕРОМ

 

Пса я видел, который смотрел на ребёнка при свете вечерней зари.

Счастлив тот, с кем ребёнок в синий час говорит у двери.

Не такая судьба у полночных неприкаянных псов:

не услышат они в синей мгле человеческий зов,

ибо заперты души людей на засов.

Вот ребёнок и пёс возвращаются в дом.

Открывается дверь им навстречу – домашним теплом,

ароматом вечерним над накрытым столом.

Но тоска всех собак у пса отражается в оке

и двуногих тоска, за которых в ночи воет зверь одинокий.

Ибо нет у них матери даже, что молится Богу и стонет:

«Где же бродит мой сын? Где он голову ночью приклонит?

Как сама эта ночь, его бедность синеет везде…

Боже мой! Даже птица – и та до рассвета ночует в гнезде!»

И бывает, в ярме бытия человек, как привязанный пёс,

бьётся в путах своих, надрываясь до слёз.

В пасть ночную из пасти дневной переходит он, не понимая,

почему от рожденья петляет дорога его роковая

и теряется в бездне, которая ночи мрачнее,

где душа его видит под ножом голубиную шею,

и где ангельский голос сирены звучит, как свирель:

«Милый сердцу, приди! Впору будет тебе в моём царстве постель!

Тёмно-синий туман из надзвёдных спустился долин:

начинается сон – глубже самых бездонных глубин».

 

ПЕСНЯ ДВОИХ

 

Хорошо, когда в нужное время приходят слова

и когда в своё время деревья цветут,

когда осень вокруг, и шуршит под ногами листва,

когда девочка с мальчиком вместе по саду идут.

Для их свадьбы ещё не готов балдахин,

но зато каждый шаг им сулит чудеса;

омывает их волосы дождь – так на травы долин

с предрассветного неба нисходит роса.

Они дети пока – но в грядущем сольются уста,

и когда освятит их венчальный обряд,

под сиренью желания скроется вся нагота,

и мелодией, лучшей из всех, голоса зазвучат!

 

ПЕСНЯ ЛЮБВИ И СМЕРТИ

1

И она поняла, что любила его, и корнями врасти

он сумел в её плоть – но ветвям никогда не цвести.

После смерти моей, – он сказал, – при мерцанье свечей

ты искать меня будешь в колодцах бессонных ночей

и мой голос услышишь, как не слышала голос ничей.

И когда говорил он и сдерживал чувства едва,

до гортани дошло его сердце и кровью сочились слова,

как у тех, кто в стремлении к Богу достигают высот.

И она увидала, как птицы прервали полёт,

и в росе, на земле, их тела, ибо траур затмил небосвод.

И когда его в саване опускали в могилу,

лишь она не рыдала, точно слёз только ей не хватило.

Но сейчас она плачет, и ей жарко от слёз на щеках,

а в душе её холод – как пасмурный лёд в облаках.

И похожа она на обрубленный ствол – только крону волос

лесоруб ей оставил, а ветви срубил и унёс.

Сядет ворон на крону, крича и пугая бедой,

и ушедший привидится ей, но не мёртвый – живой,

и в пейзажах ночных – лик его, отражённый луной.

2

И она вспоминает, каким в неге ночи он был вожделенной,

и каким – когда оба сидели они у стола.

А мужчины, чья страсть заставляла звенеть её вены, –

без влекущей мелодии той что ей бычьи мужские тела!

И она одинока над пропастью ночи бессонной.

В каждом взгляде тоска: и когда говорит и молчит.

Не взошло его семя, или Бог затворил её лоно,

но он пел, её муж, и в ушах её снова звучит

его голос, как прежде: не мертвенно-тусклый.

А она – посреди пересохшего русла.

3

Глаза спелых ягод темнее, и гладкая кожа на веках,

и крепкое тело – как мрамор, и нити волос, будто струны.

А жизнь её – серые ночи: как воды в ноябрьских реках,

как пристань, к которой не могут причалить фрегаты и шхуны.

Бывало, любила она засыпать в полнолунье одна.

Теперь же не хочет тонуть в море лунном на вдовьей постели

и быть, как ладья над которою встала волна,

и нет рядом рук, что направить штурвал бы сумели.

Те руки мертвы, но они обнимают её,

и в комнате воздух лесной с ароматами смол и цветенья.

Как это случилось, что стынет пустое жильё,

и ей не вернуть никогда то, что отнято вдруг у неё:

тот облик живой, унесённый рекою забвенья?

4

И она говорит: «Если я захочу переплыть океан

и вернуться к звеневшим в нашей юности колоколам,

прежде чем я прибуду туда – он окажется там.

Ещё раньше, чем в гавань корабль войдёт сквозь туман

и гудки его дальние будут слышны,

встанет этот умерший в оранжевом свете луны.

Зазвучит его голос, не скроет лицо его мгла.

Существует он в мире – а во мне всё сгорело дотла.

Потому не уйду я отсюда, ведь я – будто ствол,

что срубил дровосек и оставил у свежего пня,

там, где в землю корнями он врос и расцвёл.

Но обрублены ветви его, и он гол.

Ароматом бальзама весна окружает меня,

но во мне та же боль и весной и зимою кричит:

то, что вместе и врозь – эхо всех голосов.

В полночь смолкнут они, только голос один не молчит

и кукушка кукует из старых часов»

 

 

ЧЕЛОВЕК С БОГОМ И БЕЗ БОГА

 

Он и она – всего только двое,

счастливы оба по милости Бога;

и тот, кому жить осталось немного,

с Богом вдвоём и вдвоём с тоскою.

А тот, кто без Бога, – пасынок мира:

не ствол плодоносный, не ветвь сирени,

но вянущий куст среди пасмурной тени

в дымном и смрадном дворе трактира.

И если устал человек стремиться

за зовом страстей, ибо чувствует ложь их,

то счастлив поэт, чья сжимает десница

мечту, словно гроздь виноградников Божьих.

Блажен тот, кто вслед за порывом идёт,

кто че́рпать в крови мощь стремления станет,

как те, кто из утренних черпают вод, –

кого искушение в плен не заманит!

 

 

Переводы с иврита

 

 

Николоз Бараташвили (1817-1845)

 

МЕРАНИ

 

Дорога коня моего над землёю взлетела,

И ворон зловеще кричит за спиною моей.

Лети, мой Мерани, лети! Нет полёту предела!

Сомненья мои и печали по ветру развей!

 

Простор рассеки! Пронесись над скалой и потоком!

Вперёд, мой Мерани! Дни странствий моих сократи.

От ливня и зноя не прячься в ущелье глубоком,

Усталость мою не жалей и как буря лети!

 

Пусть близких покину и голос любимой забуду,

Пускай не увижу друзей и родного жилья,

Где встречу рассвет – там страна моя будет повсюду,

И тайну души только звёздам поведаю я.

 

Стон сердца тоскливый, как знак, что любовь не истлела,

Отдам я порыву коня и волненью морей.

Лети, мой Мерани, лети! Нет полёту предела!

Сомненья мои и печали по ветру развей!

 

Пускай не схоронят меня на погосте родимом,

И пусть не прольёт моя милая слёз надо мной,

Мне выроет ворон могилу в краю нелюдимом,

И вихрь мои кости с рыданьем засыплет землёй.

 

Падёт вместо слёз на могилу роса голубая,

И только орлы будут в небе над прахом скорбеть.

Взмывай же, Мерани, за грани судьбы улетая!

Кто был непокорен – не станет покорным и впредь!

 

Пусть грозы омоют моё неподвижное тело,

Враг доли своей – не устану бороться я с ней.

Лети, мой Мерани, лети! Нет полёту предела!

Сомненья мои и печали по ветру развей!

 

Бесплодным не будет стремление сердца больного.

И, может быть, чей-то отважный скакун за тобой

Помчит, мой Мерани, по нашей дороге другого

В последнюю битву, в сражение с чёрной судьбой!

 

Дорога коня моего над землёю взлетела,

И ворон зловеще кричит за спиною моей.

Лети, мой Мерани, лети! Нет полёту предела!

Сомненья мои и печали по ветру развей!

 

Перевод с грузинского