Журнальный мир

Кафе «Связь времён»

Они сидели в кафе. В окно заглядывало приземистое дерево с желтеющими листьями.

– Раньше здесь была наша квартира,– вдруг сказал муж.

– Где? – не поняла жена.

– Прямо здесь, в этом помещении. Вон те два окна были наши. В этом доме мы с матерью жили во время войны, когда я был совсем маленьким. А теперь здесь кафе… Как-то странно. Я словно переместился на машине времени из начала сороковых прошлого столетия в наши дни. Можно, наверное, и в обратную сторону прогуляться?..

И только он произнёс эти слова, как всё вокруг завертелось, закружилось, и он ощутил толчок, словно кто-то пнул его под зад. Он упал на мягкую прохладную землю. Ныли колени, болел левый локоть. Но он поднялся с земли и огляделся вокруг.

Был вечер, небо слегка золотилось от заходящего солнца, за углом явственно слышались скрип, лязг и редкие звонки трамваев, шум автомобилей.

Он стоял в квадрате своего двора. Из окна, вытирая кухонным полотенцем чайную чашку, за ним следила мать.

Тут он увидел, что во дворе находится не один. У песочницы стояла девочка Римма из третьей квартиры. Он спросил её каким-то чужим писклявым голосом:

– А где ребята?

– Я – ребята,– разведя руки в стороны, растерянно ответила она.

Он отвернулся: «Ну, во что играть с девчонками?» – и вышел на улицу.

По проезжей части вели колонну пленных немцев, одетых в синие робы.

Их сопровождали суровые конвоиры с автоматами.

Прохожие стояли на тротуаре и молча смотрели им вслед.

К нему подбежал незнакомый пацан и, задыхаясь от спешки, затараторил: «У них бритовки, бритовки острые есть. Попроси у них бритовку!»

– Тебе надо, ты и проси, – ответил он пренебрежительно. А колонна уже скрылась за углом.

Он вернулся в дом. В коридоре мальчишки с жадностью ели картофельные очистки. И он за компанию присоединился к ним. Но тут приоткрылась дверь их квартиры и выглянула мать, увела домой и отругала: «Ты зачем это ешь? Они голодные, а ты-то ведь сытый!».

Мать перебивалась, как могла и старалась его кормить более-менее. Им отец высылал часть своего офицерского жалованья, и они имели возможность некоторые продукты покупать на рынке.

Вскоре мать собралась и куда-то ушла, закрыв его на ключ. Вернулась только к вечеру с незнакомой говорливой женщиной. Они долго пили чай на кухне. Он всё ждал, когда, наконец, гостья уйдёт. Но тётка никуда не ушла, она осталась у них ночевать.

Просыпаясь ночью, он видел, как женщина торопливо шарила в их сундуке. Хотел спросить, что она ищет. Но снова заснул.

Утром мать была в ярости. Эта незнакомая тётка, которую она из жалости пустила переночевать, украла из сундука лучшее мамино платье. И мать не знала, где её искать.

Но случай помог. Буквально через день она встретила воровку на улице в украденном платье. На глазах у изумлённых прохожих содрала с неё своё платье и ушла, удовлетворённая.

После отбытия отца на фронт они переехали с улицы Ленина в этот трёхэтажный кирпичный дом дореволюционной постройки по улице Октябрьской Революции. В квартире были высокие потолки, высокие окна. Но было холодно.

Они бросали в ненасытную пасть буржуйки всё, что горело, но тепла она давала мало. Да и дрова надо было экономить.

В подвале их дома размещался овощной склад, там хранились солёные помидоры в больших деревянных бочках. А во дворе постоянно сушились тёмные мокрые бочки, источающие резкий дразнящий аромат укропа.

Как-то вышли они с ребятами во двор погулять, видят: лежит помидорка. Видно, грузчики обронили. И стали гонять её по двору, как мячик. А потом одному мальчику приспичило, и он помочился на неё, из хулиганства, конечно.

А в это время мимо проходил нищий старик. Увидел помидорку, поднял с земли и съел.

А они, как языки проглотили, ничего не успели ему сказать.

Жили они в самом центре города. Неподалёку от дома находился сквер имени Ленина, а в сквере был фонтан. Они часто там гуляли. Обычно одни, без взрослых, хотя им было по три-четыре года отроду. Много разных историй, хороших и плохих, произошло с ними в этом сквере.

Однажды сидели они с другом Генкой на краешке фонтана, а сзади подкралась девочка Юля и столкнула их в воду. Он наглотался воды, но самостоятельно вылез, а его друг чуть не утонул.

Генка хватался за края фонтана, пытаясь выбраться, но его рука почему-то постоянно соскальзывала.

Когда он выбрался сам, то вытащил Генку.

День был жаркий. Они сидели на скамейке и сушили одежду. Дома всё равно никого не было. А ключ от квартиры мать уносила с собой.

В сквере по дорожкам, усыпанным гравием, гуляла девочка в белоснежном нарядном платьице. И вдруг, нечаянно посадила пятно и очень расстроилась: платье жалко и мама ругать будет.

Пробовала оттереть водой – ничего не получалось.

Тут подошла к ней подружка и сказала: «А давай, постираем!»

Девочка сняла платье и стала стирать его в фонтане.

После этой стирки белоснежное нарядное платье превратилось в грязную серую тряпку.

– Ну, теперь-то ей точно всыпят, – деловито сказал Генка, внимательно наблюдавший за этой сценкой.

Друг, Генка Заболоцкий, жил на втором этаже. Он был очень инициативный шустрый парнишка. С ним постоянно случались разные истории. То он из окна со второго этажа вывалится и сломает ногу, то на трамвае на другой конец города уедет, и его все ищут.

Как-то играли они во дворе, а потом им стало скучно. Вот Генка и предложил: «Пойдём на речку!». И пошли. А было им года по три. Перешли дорогу. Вышли на улицу Цурюпы. Там им повстречался незнакомый мужчина.

Мужчина бодро спросил: «Куда идёте, малыши?». А Генка и отвечает: «На речку, на лодке кататься!». Мужчина их завернул, проводил до дома и строго наказал: «Никуда не ходите!».

Генка прожил недолго. Его мать, по-видимому, такая же взбалмошная, повезла его по военным дорогам в нетопленых вагонах в Ташкент – город хлебный. По дороге он простудился и умер от воспаления лёгких.

Население Уфы в годы войны было разбавлено творческой и научной интеллигенцией, эвакуированной из столичных городов.

В их доме жила девочка Оля, эвакуированная из Ленинграда. У неё были белокурые косички и нарядные платья. Её мама, тётя Рита, была очень добрая и приветливая. Она часто заходила к ним. Иногда приводила с собой дочку. Ему нравилось играть с Олей.

Когда они уезжали, Оля подарила ему на память большую гладкую морскую раковину в тёмных пятнышках. Если её прижать к уху, то слышался шум далёкого моря.

Он подолгу слушал шум этого моря, которое никогда не видел, и думал об Оле.

Ему было досадно, что он-то не догадался сделать ей ответный подарок.

И Оля скоро забудет о нём. Ведь ей ничто не будет напоминать о его существовании.

Его часто оставляли дома одного. Ему было скучно. Игрушки надоедали, он подходил к окну и подолгу смотрел на улицу. Там кипела жизнь: куда-то шли люди, проезжали автомобили – эмки, лошади, запряжённые в телеги, тарантасы с седоками, зеленели деревья.

Ещё он любил смотреть на дом, расположенный напротив. Дом был двухэтажный, с крышей, крытой листовым железом. В этом доме жила тётенька, зубной врач, на её двери красовалась блестящая медная табличка, на которой было выбито: «Стоматолог частной практики Боровая-Нейман». Она за рубль удаляла детям из их дома расшатавшиеся молочные зубы.

И вот однажды, он смотрел, смотрел на крышу этого дома и вдруг увидел, как по самому коньку шагают важные гномики в смешных колпачках.

Но тут стукнула входная дверь, пришла мать и разбудила его.

Он очень боялся оставаться один, ему не нравилось, когда его закрывали на ключ. Пустота и тишина давили на детское сознание, и он цеплялся за мать.

Когда она уходила, он обычно пытался придержать входную дверь. Так поступил и на этот раз. Но дверь неотвратимо захлопнулась, прижав со всего маху его мизинец.

Мать, услышав его громкий отчаянный плач, вернулась. Мизинец был расплющен.

Они побежали к врачу…

– Что, что ты говоришь? Я не расслышала, какой мизинец?

Он открыл глаза. По-видимому, он слишком глубоко погрузился в воспоминания.

– А, мизинец… В детстве, мать, когда уходила, второпях хлопнула дверью и нечаянно прижала мне палец. Но, ничего, видишь, он цел! Восстановился с возрастом…

Оккупация

Моему деду, бабушке, матери посвящается.

Немецких самолётов летело на Москву так много, что неба не было видно. Они летели как чёрная гудящая туча злых комаров. Но ни один не возвращался назад.

Наверное, их сбивали зенитчики.

Девчонки наблюдали за ними, прячась в густом высоком кустарнике, которым заросли берега старого деревенского пруда. Сердце от страха билось громко, где-то в ушах:

– А вдруг?..

Но их деревня, Воскресёнки, была хорошо спрятана в лесочке на берегу реки Протвы, в стороне от главной дороги, ведущей в Москву.

На крыши домов местные жители накидали веток, чтобы сверху их не заметили немецкие лётчики.

В деревне остались одни бабы и дети.

Всех мужиков забрали на фронт, как только объявили войну.

Забирали в срочном порядке, некоторых прямо с рабочего места. Даже проститься с семьёй не отпускали.

Так они и не повидались на прощание с папкой. Он работал в Москве на кондитерской фабрике «Красный октябрь» шофёром и экспедитором. Часто их баловал, привозил московское печенье, конфеты.

В то утро уехал рано на работу, а с работы уже не вернулся. Отправили на фронт.

Мать высылала ему посылки, в них связанные своими руками тёплые шерстяные носки, варежки из овечьей шерсти, продукты. Набивала полный ящик солёного сала с чесноком, как он любил.

Но посылки воровали. Он получал фанерный ящик, открывал – а в нём лежали камни и всякий мусор вместо сала и тёплых вещей. Вначале он не понимал, обижался, писал матери: «Что же ты мне такое прислала?», но со временем понял, что воруют.

10 октября 1941 года выдался жаркий хороший день, словно лето передумало уходить. Жители деревни копали картошку, радуясь хорошему урожаю. Мать выпрямилась во весь рост, стирая пот со лба, и вдруг увидела на дальнем краю поля паренька из соседней деревни Медовники. Он летел как пуля и что-то кричал на ходу, захлёбываясь словами. Её прошиб холодный пот! Она почуяла недоброе.

Когда парень подбежал ближе, глотая от волнения и нервного возбуждения слова, сообщил, что немцы заняли их деревню! И добавил: «Скоро будут у вас!»

Все всполошились! Бросили работу. А на поле уже въехал неповоротливый гусеничный танк со свастикой на боку. И дал пробный залп в воздух. Ответа не последовало, открылся люк и фашисты, громко переговариваясь, спрыгнули на землю.

Картошка осталась неубранной. Все разбежались по домам, попрятались.

Танк важно вполз на узкую деревенскую улицу. А из леса вышли, поднимая своим чётким шагом пыль, немецкие отряды.

Расположились в деревне по-хозяйски. Заходили в любой дом, брали продукты: соты с мёдом, яйца, кур, сметану.

Почему-то они пробирались просёлочными, мало заметными дорогами.

В народе ходили тревожные слухи. Говорили, что немцы уже у самого Киевского вокзала, у ворот столицы.

В их доме поселились три пузатых пожилых немца с денщиками. Это была военная цензура.

Письма им привозили мешками. Они их вскрывали, читали. Часть писем сжигали в печке. Денщики ходили по дому в тапочках, готовили еду своим хозяевам, стирали.

Дети наблюдали за ними, прячась за печкой.

А на ночь забирались на чердак, убирая за собой лестницу, чтобы немцы не могли их достать.

В их семье жил молоденький солдат, отставший от советской армии, Саша. Мать выдавала его за своего сына, но немцы не верили и всё пытали её:

– Матка, рус солдат?

Мать была боевая и бесстрашная. Отвечала им:

– Сын, сын, мой сын!

Это было очень опасно, за такое расстреливали. Но мать не боялась.

Однажды утром, немцы собрали всю семью и снова стали пытать, кто такой этот парень? А пареньку едва исполнилось восемнадцать лет.

Опять приставали к матери:

– Рус солдат?

Она отвечала: «Сын!»

Немцы приняли решение: расстрелять! Приказали всем встать к печке с поднятыми руками.

Саша вышел первым. Немного помедлив, встал рядом с ним их старший брат Лёша. Тишина была такая, что воздух звенел от напряжения.

Но в эту минуту немцы что-то увидели в окно, за их спинами, и стали метаться по избе.

Оказалось, что в деревню вошли партизаны. Немцы увидели в окно своих удирающих солдат и сбежали. Это спасло семью.

Когда фашисты в спешном порядке покидали деревню, успели поджечь сараи, в которых хранилась картошка. В этих сараях враги держали своих лошадей. Картошка была усыпана навозом. Приходилось разгребать кучи сгоревшего навоза и выбирать из глубины более-менее сохранившиеся картофелины. Был голод.

После освобождения деревни, к ним приехали две женщины из обкома комсомола города Вереи. Создали комсомольскую ячейку. В комсомол вступило пять человек.

Им рассказали о подвиге их землячки Зои Космодемьянской. Село Петрищево находилось неподалёку.

Они нарвали в поле цветов и положили на её могилу. Заходили в дом, в котором жила Зоя, хозяйка рассказывала о том, как Зою пытали фашисты: гоняли в сорокаградусный мороз босиком, в одной рубашке по снегу. Затем повесили на деревенской площади и запретили к ней подходить. Похоронили её только весной, когда деревню заняли наши войска.

Фашистов с ближайших подступов к Москве прогнали. Но война продолжалась. До Победы было ещё далеко.

Работать в колхозе было некому. Всю работу выполняли подростки тринадцати-четырнадцати лет. Сеяли хлеб, запрягаясь в плуг. А если был бык, то запрягали быка.

Молотили, убирали хлеб тоже они.

Надо было срочно убрать рожь. Работали днём и ночью при лунном свете. В помощь прислали молодых солдат-фронтовиков и один комбайн.

Солдаты стояли наверху, на комбайне, а девчонки снизу бросали им снопы.

Работать надо было быстро, чтобы не было простоя комбайна. Солдаты устали, работали нехотя. Они были измождённые вымотанные, голодные.

Тогда на комбайн забралась старшая, Зинка. А солдаты снизу стали шустро кидать снопы. Ремни на комбайне не выдержали и слетели.

А солдаты сложили песенку:

Однажды Зина стала подавать

И комбайн задумала она сломать.

Чтоб ребятам не работать,

А идти картошку лопать.

А мы только этого и ждём!

На весь колхоз было четыре быка. Позже прислали с фронта четырёх перенёсших ранения лошадей.

Животные очень привязывались к людям и хорошо понимали их.

В ту ночь надо было срочно забрать рожь с поля и увезти в деревню. Темно, луна. А бык устал, еле шагал. Зина решила зайти в лес сломать прутик и попугать его. Сошла с дороги. Смотрит, а бык идёт за ней. Она остановилась и он остановился. Она прибавила шаг и он прибавил. Так и вернулись на дорогу без прутика.

Животные тоже не выдерживали. Уставали, ложились прямо на землю.

А когда бежали с горки, разбегались, и сбруя с них слетала.

Но в один из последних пасмурных дней октября в деревне неожиданно выдался небольшой праздник: приехал грузовик с нашими солдатами. За спиной каждого был виден чехол. А из чехла что-то поблёскивало на солнце. Жители деревни приникли к окнам. Думали, что это блестят стволы ружей.

Но они ошибались.

Грузовик остановился на площадке у реки, как раз напротив их дома. Солдаты бойко спрыгнули на землю, расстегнули чехлы – в них оказались духовые инструменты.

Зазвучал лёгкий стремительный вальс, и солдаты стали с большим удовольствием танцевать.

Когда танец закончился, так же быстро спрятали инструменты в чехлы, запрыгнули в машину и уехали. У жителей деревни вмиг поднялось настроение!

– Что это было? – удивлялись они, радостно переговариваясь.

А духовой оркестр уже скрылся за околицей.

Так никто ничего и не понял.

Победу объявили внезапно. Женщины плакали, падали в обморок.

А дети бегали и от переполняющей их радости стучали палками в пустые вёдра. Победный гром разносился по всей деревне.

Когда отец вернулся с войны, они с матерью друг друга не узнали.

Встретились на деревенской улице и прошли мимо. Но отца что-то толкнуло в сердце, он оглянулся и окликнул: «Оля!?»

У отца было изуродованное перекошенное лицо, а мать за эти годы поседела.

Отец дошёл до Берлина, был контужен и через два года после Победы умер.