Журнальный мир

НИКОЛАЙ ГРОНСКИЙ

***

Из глубины морей поднявшееся имя,

Возлюбленное мной – как церковь на дне моря,

С Тобою быть хочу во сне – на дне хранимым

В глубинных недрах Твоего простора.

Так, веки затворив, века на дне песчаном,

Ушед в просторный сон с собором чёрным,

Я буду повторять во сне «осанна!»

И ангелы морей мне будут вторить хором.

Когда же в день Суда, по слову Иоанна,

Совьётся небо, обратившись в свиток.

И встанут мёртвые, я буду говорить «осанна»

Оставленный на дне – и в день Суда – забытый.

Bellevue 1928 г.

ВАЛЕРИЙ ПРОКОШИН

***

М. и А. Цветаевым

Снова осень. Таруса летит под откос

Поржавевших осин, пожелтевших берёз,

Сквозь рябиновый – жарко горящий – костёр,

По размытым следам двух последних сестёр.

С колокольни рассыпались птицы – лови

Отголоски чужой безответной любви!

Не старайся, теперь не вернуться назад –

Между нами навеки елабужский ад.

А Таруса, как прежде, летит под откос,

Разбиваясь о памятный камень до слёз,

Выжигая весёлым кленовым огнём

Акварель неразборчивых строчек на нём.

Под малиновый звон, обостряющий слух,

Мы летим под откосы российских разлук.

И мусатовский мальчик в печали земной

Отвернулся и плачет за нашей спиной.

СТРАННИК

(Архиепископ Иоанн Шаховской)

МАРИНА

Её стихи текли в её руках.

И слышалась в прищуренной Марине

Обузданная смелость ветерка,

Легко гуляющего по пустыне.

Она держала беззащитный щит,

Безжалостно и вдохновенно-зорко

Она в стихах безумных говорит

Своей единственной скороговоркой.

Ей не хватало, может быть, крыла.

Но мы не знали, где любовь и милость,

И мы забыли, как она ушла.

И над Елабугой остановилась.

ВИЛЬ МУСТАФИН

***

Да здравствует пена – весёлая пена –

Высокая пена морская!

М. Цветаева

Далёкой, чудною эпохой

Повеяло от лёгких слов, –

И музыка грудного вздоха

Ко мне сошла из дальних снов,

И словно расступился воздух,

Впустив тебя в мои края, –

Куда закрыт свободный доступ

Любым изыскам бытия,

Где клоунада – словно кожа,

Где грим наложен на зрачки,

Где даже смерть – на смех похожа,

И все подпилены крючки…

И в этой келье скомороха

Ты появилась – как дитя, –

Улыбку воздуха и вдоха

Своим явленьем воплотя…

ВЛАДИМИР ИОНАС

***

М. Цветаевой

Вся – недосказанность и взрыв,

Вся – переполненность и мука,

Пружина сжатая, порыв,

Стрела, сорвавшаяся с лука.

Все вместе – нежность и кинжал,

Зиянье бездны, пик вершины, –

Она сорвалась как обвал

В бессмертие своей кончины.

ЛЕВ БОЛДОВ

***

Как Слово ни утаивай –

Пробьёт ростками росными.

Витает дух Цветаевой

Над болшевскими соснами.

Над домом, над калиткою,

Где – стой и дождь подслушивай,

Где ожиданье пыткою

Выматывало душу ей!

Смириться б с фрачной Францией,

Не знать бы горя большего!..

Ты стало первой станцией

Её Голгофы, Болшево!

Леса. Клочок отечества.

Безверье. Одиночество.

Как поздно человечество

Влекут её пророчества!

Собраться бы под окнами

Негаснущими раньше вам…

Блестят скамейки мокрые

Под фонарём оранжевым.

Не вышли сроки встретиться.

Но здесь она – звучащая.

И тихим светом светится

Рябины кисть горчащая.