Журнальный мир

В рукописном отделе Российской государственной библиотеки, в фонде некогда принадлежащим Оптиной пустыни, хранится письмо¹ неизвестного лица, запечатлевшее последние часы жизни замечательного литературного критика, издателя, известного славянофила, одного из основателей отечественной христианской философии Ивана Васильевича Киреевского (1806-1856). Автор его, петербуржец, адресовал свое послание в Оптину пустынь ко Льву Александровичу Кавелину (1822-1893).² К тому времени адресат письма подвизался четвёртый год послушником при монастыре, выполняя различные поручения старцев. Потомственный военный, сын штаб-ротмистра и двоюродный племянник по матери прославленного героя обороны Севастополя П. С. Нахимова, Л А. Кавелин, неожиданно для всех оставил блестящую офицерскую службу в лейб-гвардейском Волынском полку, чтобы посвятить жизнь монастырю. Оптина пустынь не была для него случайным выбором: будучи ещё военным человеком в 1845 году Кавелин не только побывал там, но и написал о монахах и насельниках храмов и скитов, рассказав о том, как зарождалась пустынь в этой местности. Молодому офицеру тогда было 23 года. Через два года его произведение увидело свет в Петербурге: исследовательский труд получил название «Историческое описание Козельской Введенской Оптиной Пустыни». Очерк повлиял на творческую и духовную жизнь самого автора. Материалы по истории края и посещении святой обители появились на свет не просто так. Ещё обучаясь в кадетском корпусе, Лев Александрович встретился с законоучителем Александром Николаевичем Шавровым, своим первым духовным наставником. Спустя десятилетия в журнале «Душеполезное чтение» Кавелин высказывал ему слова признательности за его 30-летнюю службу на благо нескольких поколений кадетов.³

Журнал «Москвитянин» (четвёртый номер за 1848 год) одобрительно отозвался на публикацию. Рецензент, М. П. Погодин, отметил искусность автора в приведении исторических подробностей. После автор несколько раз бывал в Оптиной. Частые и долгие беседы с начальником скита преподобным Макарием, схимником Леонидом и проживавшим порою в монастыре И. В. Киреевским, привели его к решению оставить воинскую службу. Собирая материал, ещё более сблизился с семейством Ивана Васильевича Киреевского: его члены были не только частыми посетителями монастыря, но и активно помогали его насельникам, а также проживавшим в скиту старцам, инокам и послушникам. Особенно активное участие Киреевские принимали в издательской деятельности в лице главы семейства и его помощницы супруги Натальи Александровны (в девичестве Арбеневой, духовной дочери Серафима Саровского). Не без помощи Киреевских материал об Оптиной пустыни спустя некоторое время перерастает в книгу, впоследствии выдержавшую несколько изданий. Конец 1840 – начало 1850-х приходится на расцвет книгоиздательской деятельности в Оптиной пустыни. Это время отмечено сотрудничеством Кавелина с братьями Киреевскими (Иваном и Петром). По мнению современников, они передали книжное духовное наследие в надежные руки будущего иеромонаха Леонида. Скоро имя автора становится известным в кругу христианских писателей⁴ наряду с именем его двоюродного брата в светской среде, известного публициста, мыслителя и общественного деятеля Константина Дмитриевича Кавелина, тоже хорошо знавшего семейство Киреевских и близкое окружение славянофилов. (К. Д. Кавелин опубликовал в 1877 году в № 68–69 журнала «Северный вестник» некролог-воспоминание об А. П. Елагиной, матери В.И. Киреевского).

После получения письма о последних часах жизни Ивана Васильевича Киреевского, тогда ещё послушник Лев Кавелин, под руководством строгих подвижников благочестия и старцев 7 сентября 1857 года принимает постриг в монашество с наречением имени Леонид в честь схимника Оптинского скита Леонида. 20-го октября того же года он был посвящён в иеродиакона, а 29 октября – в иеромонаха. После пострижения он стал одним из самых публикуемых историков. За десять лет он готовит к изданию и выпускает полтора десятка книг на русском и славянском языках.

Автор письма, полученного летом 1856 года, знал, что Лев Александрович готовился в качестве послушника принять постриг (отсюда и обращение к нему «Ваше спасение»). Известна ему и склонность будущего архимандрита Леонида к написанию трудов по истории, археологии, библиографии и этнографии, которые прославят его имя. Живя в Оптиной пустыни, иеромонах Леонид составит: «Каталог старопечатных и редких книг библиотеки Козельской Оптиной пустыни», «Обозрение Козельского Оптина монастыря бывших в нём до начала XVIII века храмов», «Обозрение рукописей и старопечатных книг в книгохранилищах монастырей, городских и сельских церквей Калужской губернии». Аналогичные работы он исполнил и в других местах своего служения. За успешную литературную деятельность на ниве просвещения российского общества Лев Александрович Кавелин будет избран членом-корреспондентом Российской академии наук по отделению литературы.

В послании, адресованном Кавелину, следует отметить необычный диалог автора с И. В. Киреевским. Причём этот диалог состоялся буквально за несколько часов до смерти последнего.

«Чудное дело! Иван Васильевич Киреевский у меня в доме (в Петербурге) 11 июня с 7 до 8 часов.

– Чем вы ныне занимаетесь?

– Переливаю из пустого в порожнее.

– Не готовите ли какого-либо литературного труда?

– Я убедился, что все наши литературные труды – суета сует и произволение духа. Имут Моисея и Пророки – их да послушают; а кто их не послушает, того не вразумит никакой литературный труд, даже воскресшего из мертвых; ибо не имут веры.⁵

На эту тему более часа длился преинтересный, мало – преприятный разговор; особливо на счёт формы писания – я братски молил его, бросить западную философскую манеру изложения, которая и там сгубила веру и у нас её не оживит. Сначала он предлагал возражения; под конец согласился, и прощаясь, выразил желание, ещё раз навестить меня; я с любовию, назначил ему свою готовность ежедневно с пяти часов вечера. 13 числа мы уехали, неожиданно, из Петербурга в Иверский монастырь, в Валдай… Здесь уж я узнал о его, Киреевского, внезапной кончине с 11 на 12, т.е. несколько часов спустя после свидания со мною. Эти сведения передайте Отцу Александру Павловичу Башуцкому⁶, который скоро будет у вас, – в ответ на его письмо ко мне».⁷

О том, что автором письма являлось лицо духовно близкое монастырской братии из Оптиной пустыни, подтверждает не только обращение к адресату «Ваше Спасение», но и окончание послания: «Душа моя рвётся – припасть к ножкам Вашего отца Архимандрита и Батюшки Отца Макария; но не прииде час. Уповаю, что и это благое желание Царица Небесная исполнит в свой день и час. Целую вас, как брата, и как Отец возлагаю на вас послушание, – не величать меня в письмах Превосходительством, – разве с присовокуплением – во грехах и беззакониях. Целую ручки всем Вашим Св. Старцам, юношам и отрокам, о Господи.

26 июня 1856».⁸

Кто же был автором письма о последних часах жизни Ивана Васильевича Киреевского? После долгой исследовательской работы в этом направлении мы пришли к убеждению, что таковым лицом являлся Степан Анисимович Бурачок.

Во-первых, он был близким знакомым Л.А. Кавелина, являясь крёстным отцом в его литературных начинаниях (дебют состоялся в 1839 году и вылился в очерк о военных маневрах, посвящённых юбилею Бородинского сражения, «Письмо из Бородина» («Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений»). Тогда же было написано и стихотворение «Бородинское поле», опубликованное спустя шесть лет в журнале «Маяк», который издавал С. А. Бурачок («Маяк», кн. 38, 1845 год). На эти произведения Кавелина вдохновили военные маневры 1839 года. Вместе с лучшими воспитанниками корпуса он присутствовал на них. Главным устроителем военных учений был император Николай І, а местом проведения стало Бородинском поле. Кадетам было предложено описать эти маневры. Работа Льва Кавелина была признана лучшей и удостоена публикации в журнале. Начало 1840-х – годы сближения не только с издателем «Маяка» С. А. Бурачком, но и с активным сотрудником этого издания А. П. Башуцким. Все художественные произведения молодого офицера Кавелина проникнуты духом христианского благочестия. Среди них стихотворение «Скорбной матери на смерть её сына» («Маяк», кн. 41, 1845 год), проза, выделяющаяся нравоучительным пафосом – «Предчувствие. Рассказ доктора» («Маяк, кн. 44, 1945 год), переводы, преимущественно с польского: из поэмы Адама Мицкевича «Конрад Валленрод» (журнал «Иллюстрация», № 17, 1846), ещё несколько публикаций преимущественно в журнале «Маяк» 1844-1845 годов. Все это давало повод бывшему издателю и редактору «Маяка» сделать в письме дружеский шутливый выговор как старшего к младшему).

Во-вторых, к тому времени Степан Анисимович был произведён в генерал-майорский чин (6 декабря 1854 года)⁹, подразумевавший к его обладателю обращение «Ваше Превосходительство».

В-третьих, нам доподлинно известно, что сын Киреевского Василий после окончания частного учебного заведения хотел связать свою будущую деятельность с военной службой. С целью определения юноши в престижное военное заведение, где занимаются серьёзной теоретической подготовкой, И. В. Киреевский мог посетить в Санкт-Петербурге С. А. Бурачка, преподававшего в офицерских классах Морского корпуса (с 1862 – ­Морской академии). К тому времени он занимал там генеральскую должность в корпусе корабельных инженеров, являлся кавалером трёх орденом за усердную преподавательскую и военную службу на протяжении более четверти века.

В-четвертых, оба литературных критика и мыслителя – Бурачок и Киреевский были единомышленниками. Отношение к публицистике Степана Анисимовича со стороны литераторов, к кругу которых можно было отнести и Киреевского, в целом было уважительное, потому что его литературные разборы являлись толчком к серьёзным размышлениям.

Безусловно, в конкурентной борьбе того времени журнал «Маяк» не мог долго просуществовать: в чём только не обвиняли редактора – и в мошенничестве, и мракобесии, и нелепости, пытаясь сделать фамилию издателя «Бурачок» нарицательной, рифмуя её со словом «дурачок». Даже спустя полтора-два десятилетия после смерти Степана Анисимовича глумители не унимались: в томе «Исторического вестника» за 1890 год были помещены воспоминания В. Р. Зотова о Петербурге сороковых годов, где издатель журнала был представлен «полупомешанным обскурантом, который «так и умер, не составив о себе никакого литературного имени, несмотря на редакторство…»¹⁰ Представители антибулгаринской коалиции находили, что его литературные филиппики становились импульсами к серьёзным размышлениям.

Вот, например, отзыв из письма П. А. Вяземского к В. А. Жуковскому: «А хочешь ли знать, что о тебе говорится на святой православной Руси? На, читай. Это извлечение из Маяка. Этот журнал ныне уже не издаётся и, как слышно, запрещён за излишнее свое православие…

Этот-то Бурачек и кидает на вас, еретиков, громы православия. Он, сказывают, большой математик, и впрочем человек добросовестный, и говорит по убеждению. Выражение мысли его, конечно, нелепо, и самая мысль вдаётся в крайность, но в сущности своей она справедлива. Нет сомнения, что мы, что вся современная образованность напитаны духом римским, не только папежским, но и идолопоклонническим. И как я однажды сказал, Христианство, церковь не есть краеугольный камень всего общественного здания. Как в некоторых римских храмах евангельские изображения не совершенно вытеснили мифологические, так и в нашем нравственном и умственном общежитии христианские понятия не совершенно подавили понятия языческие, из-за Распятия выглядывает Юпитер, из-за Божией Матери Венера и Грация. Может ли оно, должно ли быть иначе? Бог весть! Но неоспоримо, что из всего смешения этого и выходит разница, которая мутит и дёргает общество в разные стороны. Если признать Христианство за то, чем выдаёт оно себя в Евангелии, то, разумеется, нет другой возможной жизни нам, другой деятельности, как цель апостольская. Всё прочее сбивает нас с пути и следовательно ведёт нас не к спасению, а к гибели. Это неминуемый вывод из начального и неизменного положения, то есть основания. Согласовать белое с чёрным нельзя. Кто не за Христа, тот против Него, а кто за Него, тот иди по следам Его, и только по следам Его; двух путей тут нет. И нет просёлок, а всё одна столбовая, крестовая дорога. Еклектизма тут быть не может! Оно так быть должно, потому что есть: согласен; но согласитесь и вы со мною, что в таком случае мы не христиане, или очень плохие христиане, полу-христиане».¹¹

Эта же мысль волновала и И. В. Киреевского, не раз подчёркивающего, что современная художественная литература отстаёт в духовном просвещении. Дворянское общество и тянувшиеся к просвещению представители других сословий, испытывая потребность в приобщении к интеллектуальным завоеваниям Запада, забывали о том, что они не согласуется с религиозной культурой их Отечества. Поддавшись западной образованности, русский человек не мог «вернуться домой». Если раньше он участвовал в жизни церкви, то теперь воцерковлённость им рассматривалась, как измена новым убеждениям. Киреевский и Бурачок называли это интеллектуальной гордыней, которая мешала русской интеллигенции понять истинное Православие. Раскол в среде образованных людей России всё боле и более усугублялся: твёрдо стоявшие на православной почве проявляли своё недружелюбное отношение к последователям интеллектуальной культуры Запада, избравшим фальшивую систему духовных ценностей, а те в свою очередь окрестили обладателей церковно-православного сознания мракобесами.

Ещё в середине 1820-х годов Киреевский провозгласил: искать национального, – значит, искать необразованного. Об этом же позже сетовал в «философическом письме» П. Я. Чаадаев: «Сравните сами и скажите, много ли мы находим у себя в повседневном обиходе элементарных идей, которыми могли бы с грехом пополам руководствоваться в жизни?» Однако Чаадаев в отрицании России зашёл далеко, в частности он считал, что: «мы… замкнулись в нашем религиозном обособлении». По мнению же С. А. Бурачка, И. В. Киреевского, А. С. Хомякова, именно эта обособленность и спасала русское общество от духовного обнищания. Ведь следование веяниям Запада принижало значимость православной веры. В духовной жизни досконально разобраться дано было не каждому, а только чуткому и тонкому наблюдателю, знакомому как с новейшими открытиями Европы в области литературы и философии, так и с трудами отцов восточной церкви. Таким человеком оказался И. В. Киреевский, пришедший к Православию в середине 1830-х годов.

Неожиданная смерть И. В. Киреевского сорвала планы на успешное осуществление дальнейшей карьеры сына и стала невосполнимой потерей не только в кругу близко знавших его людей. В России стало меньше ещё на одного человека, задавшегося великой просветительской целью: «Перевоспитать общество, оторвать его совершенно от вопроса политического и заставить его заняться самим собою, понять свою пустоту, свой эгоизм и свою слабость».¹²

А. С. Хомяков писал в некрологе, опубликованном в «Русской беседе»¹³: «Конечно, немногие ещё оценят вполне И. В. Киреевского, но придёт время, когда наука, очищенная строгим анализом и просветлённая верою, оценит его достоинство и определит не только его место в поворотном движении Русского просвещения, но ещё и заслугу его перед жизнью и мыслью человеческой вообще…»

Думается, что сегодня такое время наступило, и мы с благодарностью преклоняем голову перед человеком, который, по его выражению, всей своей жизнью доказывал правоту собственных слов, что «поэтическое дело важнее поэтических стихов».

с. Купанское, Ярославская обл.