Поэтика осознанного страдания

Поэтика осознанного страдания

Стихотворное наследие песенных текстов

группы «Аборт мозга»

 

Будь со мною беспощаден,

Если это неизбежно

Сабрина «Орган»

 

Оценивая тексты песен по канонам поэзии, сложно избежать двух крайностей. Первая — изначально пренебрежительная резолюция: «Это не поэзия». Вторая — жестокий разбор «текстовки» по канонам строгой поэтической выучки… Другим путём — но тот же результат! Думается, что говорить тут нужно с позиции не жанра и даже не рода искусства, а с позиции сути. Пусть не поэзия — но поэтика. Просто от принадлежности текстов к песенному жанру она никуда не исчезает.

Но откуда он взялся, этот жанр? Что за недопоэзия сверхчеловека? Откуда этот «аборт мозга» и кто его родил… простите, извлёк?

Нулевые, как принято считать, «тучные», породили целое поколение «с жиру бесящихся». Хотя наши авторы принадлежат к родившимся ещё в советские года, их творчество получило известность уже в новом тысячелетии. И поддало жиру! Сюда же присовокупим всесильный интернет, медленным кабелем заползший в нашу зацензуренную реальность. И приговор авторам готов: садомазохизм на почве «потому что им нечего больше хотеть!»

Справедливо ли это? Нашей публике не нужен особый повод для обвинений кого-бы то ни было в садомазохизме. Например, в этом принято обвинять советских граждан, бывших, из тех, кто тоскует по утерянной державе. Хотя они если и могли беситься, то только в качестве тощего стада, а не тучного. Очень последовательно говорить, что «с жиру бесились» также и противники этой самой власти?

Как бы то ни было, страдания в литературе (начиная с религиозной) — явление не новое. Другое дело, каким творческим языком оно выражено. У авторов «Аборта мозга» «страда» вполне может рифмоваться с одноимённым заборным термином… Письменно и песенно.

Рецензенту этих текстов приходится нелегко. Во-первых, если он классический гуманитарий, а не маргинальный неформал. Каких мучений стоит вывести своим литературным пером хотя бы одну цитату! Но нам придётся полюбить страдания (и научиться выбирать дозволенное), вот с этого и начнём.

Другая пытка рецензента может выходить даже за пределы нравственной. Он может быть обвинён в известных радикальных грехах уже в силу обращения к подобной тематике. Подчеркнём: обращения на письме! Ибо то, что без последствий сойдёт в ночном клубе, не всегда безопасно в вечерней газете… Так что отделим известных навозных насекомых от мясных полуфабрикатов: рецензент — не автор, критик — не певец.

Третье — уже не столько мучение, сколько профессиональное и этическое испытание на широту кругозора. Сумеешь ли ты, критик литературный, соприкоснуться с критикой музыкальной, но при этом вынести о песенных текстах именно литературное суждение, без фобий и поблажек? Сможешь ли корректно и с должным осознанием своего незнания обойтись с иной сферой? песенные тексты отсылают нас к эпохе универсальных учёных знаний: познал душу — потерпишь и дух!

Слово одновременно и облагораживается музыкой, и ожесточается ею. Музыки матом разговаривают, а не поют, и на заборах редко пишутся нотные партитуры. До неприличности привычное запретное слово, будучи переложенным на музыку, преображается. предстаёт перед слушателями совсем незнакомым. Читатель «текстовок» лишён этого очарования, вдобавок ему в глаза кидаются любые опечатки и пунктуационные огрехи не озабоченных корректурой субкультурщиков. Но критик, хотя бы немного понимающий в предназначении этих текстов, даже читает их с поправкой на «внутренний голос» певца. Опять же, какого певца? Вряд ли жаворонка… Тут мы получаем палку о двух концах: самое благородное и литературное слово, будучи проревённым с рок-хрипотцой, становится чем-то маргинальным, обращая розу в жабу. И этого перевёртыша тоже держит в уме честный критик.

Но пора перейти к примерам.

 

«Бог со знаком минус» (Сабрина)

 

Вот, например, такие чистые слова: «Да прибудет с вами вера!» — в соответствующем контексте звучат уже иным, дьявольским экстазом:

 

Да прибудет с нами вера!

Да покинет жалость Вас!

мы охотимся на зверя,

Зверь охотится на нас.

(«Мы охотимся на зверя»)

 

О каком звере идёт речь? Очевидно, дьявольском? Но зачем брать так низко и так высоко? Из следующего рефрена становится ясно, что «зверь» — обыкновенный «спецслужбист», агент, внедрённый куда угодно любой из сторон…

 

Каждому легионеру

Нужно выполнить приказ:

Мы работаем на зверя,

Зверь работает на нас.

 

Даже враг оборачивается объективной выгодой. Так и жёсткий неформат может приносить пользу творчеству, а явная творческая жестокость — пользу реальному гуманизму.

 

когда пули обретают приют

в кулуарах похотливого тела,

наши ангелы ликуя поют

о великой цели нашего дела…

 

Можно в скобках указать популярное ныне «сарказм». Но в этом «великом деле» и доля правды есть.

Следующий текст песни «Расплата (Кроты)» — настоящий манифест партии садомазохистов. В нём есть и психофизиологическая подлинность, и величие счастливого самоотречения. Если боль и наслаждение в каком-то соединении (не для каждого, не для слабых) неразделимы, то и без нравственного трагизма, без душевного надрыва боль тела не обходится (и это, пожалуй, всеобщий закон). Но этого не пересказать, этот гимн самопожертвованию и вопль самоудовлетворения необходимо слышать — хотя бы про себя:

 

Под ударами кнута исчезает груз забот,

В подземелье темнота и она тебя зовёт…

 

В скобках: этот же мотив задевает и «Соло на троне»:

 

Твоё соло так цепляет!

Твоё соло меня заставляет

порвать своё новое платье

и бросить его на распятье.

 

Это и впрямь библейский мотив — птичка божия тоже счастлива своей нищетой. Но дальше:

 

Издеваясь над собой, ты свободен и жесток,

Словно в теле мертвеца распускается цветок…

 

А что за дьявольский финал?

 

У потухшего костра в окружении мертвецов

Пляшут Ева и Адам перед Богом без трусов.

 

Мотив бесстыдности там, где стыда исторически не предполагалось…

А теперь, контраста ради, прислушаемся к тексту «Не люди»:

 

Мы стучали в ваши окна, мы дрочили в ваших храмах,

Мы плевали в ваши книги, мы кончали в ваши раны…

 

Что это за сатанинские стихи? Бессмысленное богохульство? Но творчество и мораль редко тождественны: иногда преступление в романе — подвиг писателя в реале. И, как следует из дальнейшего, эти строки — бунт против служителей церкви — неправых посредников

 

Мы надели ваши платья, натянули ваши лица,

Вы нас носите на шеях, вы должны на нас молиться.

 

До сих пор мы могли считать, что Сабрина — душа компании, по крайней мере, своей. Но «Ваш дешёвый мир» показывает нам автора самокритичным, непризнанным и одиноким в своей избранности:

 

Я не ценила тёплых встреч

в тупых компаниях друзей,

я не любила запашок

ароматических свечей,

а в полуночной тишине,

на древних площадях столиц,

мне чудилось аутодафе

и размышления убийц.

 

Автор, напрямую заговорив от лица собственного «Я» перед «лицом своих товарищей», внезапно — парадокс истории! — оказался мучительно несовременным, незаражённым весёлостью и позитивом.

 

Не замечая ваших звёзд,

не разделяя ваших тем,

пока ваш поезд прямо под откос

на полной скорости летел.

 

Кульминацией авторского саморазоблачения становится публичная исповедь «Свидетели»:

 

С наточенным ножом, в костюме Каннибала,

Молитву прочитав, я на себя напала.

 

Сабрина усмехается на уговоры тех, кто ей «слюнявил перспективы», «копался в её снах» и учил её тому, «как стать счастливой». К счастью, не научили. К счастью не только для музыки и поэзии, но и для чего-то общечеловеческого. Или сверх…

 

Готовлюсь показательно

отправиться на дно.

 

Удалось. Показала. Нам. Наше место. И это стоит приветствовать, даже если не хочется. Аллилуйя! Да, такой текст у неё тоже есть…

 

«Мой диагноз — человек»

 

2G2, также известный под псевдонимом Онже Волк, — коллега Сабрины по «аборту мозга». Коллега, но не соавтор: он пишет свои стихи, простите — текста´ — самостоятельно. Получается несколько иная стилистика, менее цензурная, порой матерная до упоения. Онже Волка не отнесёшь к строгим приверженцам классического стихосложения, да и просто литературной речи — тоже (хотя он выступает и как исследователь-философ, и как рецензент). Но его строки столь же трагически насмешливы и сатанински религиозны.

 

В оврагах лица, я топчу их

Железным злом конкистадора

В борьбе за то, что не вспотело

Под триумфальным приговором —

Моё!!! Протестом истреблённый…

(Ночь конкистадора)

 

Онже Волк тоже «несовременен». Он «от себя отрезал время», «изображает Вечный Рим». А ещё он непригоден для жизни среди живых:

 

Хоть это всё — гундёж и блажь,

Фразёрство кухонных депрессий,

Но — вот тринадцатый этаж:

Я скоро буду мёртв и весел.

 

Он тоже неоптимистичен. Он станет оптимистом, когда умрёт — и узнает, надо думать, что-то очень утешительное. И заговорит.

 

Хоть земля — лебяжий пух,

Голосище не утух,

В мёртвом теле мёртвый дух

Прорицает что-то вслух.

(«Утро мертвецкой пьянки»)

 

Он не оптимист — но он пассионарий. Вот так противоположны бывают весёлость обывателя — и страстность героя.

 

Эти пассионарии — свет?

Или грязь?

Пассионарии — кал!

Но за них я сейчас поднимаю…

Поднимаешь? Поднимаю

Разбитый бокал.

(«Звёздоубийцы»)

 

«Мой диагноз — человек» пересекается
с образом кнута у Сабрины и с её исповедью:

 

Кривизной гноятся окна, я кроюсь напополам,

От пинков моих пощёчин оживают зеркала,

Дезертирую из плоти и ныряю в свой
дубляж —

Из кумара бытовухи в зазеркальный эпатаж.

 

Разве это не то же дерзкое признание, что и сабрининское «Готовлюсь показательно отправиться на дно»? Онже Волк раскрывает «бойцам антиэкстремистского фронта» простую истину (впрочем, наверняка им известную): эпатаж — это лишь средство пробуждения человечности закостенело слепом обществе.

Если не выхватывать из песен «Аборта мозга» только радикально-ужасающих словечек, не ужасаться априори названию группы, закрыть глаза на обсценную лексику
и видеть гуманистический контекст в творчестве данных авторов, то оценка станет очевидной. Творчество Сабрины и Онже Волка, по крайней мере, в их лучших строках, вполне достойно быть воспринятым не как молодёжно-субкультурное, а как
литературное и общекультурное явление. Более того — не каждое общекультурное явление может нести в себе такой заряд совести.