Журнальный мир

– Юрий Михайлович, всё начинается в детстве… Какие книги читали в детстве вы? В какую библиотеку ходили? И, в тему, – может ли интернет заменить бумажную книгу по разным параметрам (надежность, доверие, эстетическое удовольствие, практичность и т. д.)?

– Я воспитывался в семье учительницы русского языка и литературы, так что библиотека русской классики у нас была очень приличная.

Детские книжки тогда были в большом дефиците, но в единственном книжном магазине Рыбинска оценили мои к ним походы и стали сообщать о днях новых книжных поступлений. Мы жили довольно бедно, но и книги были дешевыми. В 14-15 лет я стал уже охотиться за писателями и поэтами «оттепели». Аксенов, Гладилин, Казаков – это проза. Первые поэтические сборники Рождественского, Ахмадулиной, Евтушенки – первые ласточки того поэтического мира, который начал во мне рождаться. После того как Хрущёв разнес Вознесенского, я втайне от семьи сбежал его поддержать (1963 год). Он подарил мне тогда только вышедшую «Треугольную грушу». Стихотворение «Осень в Сигулде» я помню наизусть и сегодня. Недавно прекрасную строфу оттуда я взял эпиграфом для своего стихотворения «Ветлы», опубликованного в «Новом мире»…

Глубоко убежден, что интернет (то есть экран со стихотворением) никогда не заменит книжной страницы. То, что поэзия сейчас становится все слабее, имеет своей причиной именно уход поэзии в интернет. Я своего мнения никому не навязываю, но для меня это несомненно. Я общаюсь с несколькими очень хорошими городскими библиотеками у себя на родине. Библиотечное дело хоронить рано!

– Вы были активным членом литературного объединения или движения СМОГ. Практически параллельно со СМОГом существовала группа «лианозовцев». В Питере было объединение, куда входили Бродский, Горбовский, Соснора, Паркаев и другие. И в семидесятые, и в восьмидесятые годы, и сейчас литобъединений разной степени качества много – как вы относитесь к такой форме существования литературного процесса?

– Мне СМОГ (Смелость, Мысль, Образ, Глубина) очень помог. Он стал для меня школой нонконформизма, не дал утонуть в соцреалистической тине. Вообще мой отъезд из Рыбинска в Москву в 1964-м оказался для меня судьбоносным…

Литобъединение как таковое на первых порах действительно учит, учит независимости и профессионализму. Через 10 с небольшим лет после СМОГа появилось другое неподцензурное объединение «Московское время». Там сформировались такие сильные стихотворцы, как Саша Сапровский, Сергей Гандлевский, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев – имена говорят сами за себя. Никого из нас не задушила литературная советчина, это большое дело.

– Как ваша вынужденная эмиграция повлияла на творчество?

– Мне пришлось уехать на Запад после того, как в Штатах вышел сборник «Избранное», составленный Иосифом Бродским. Кроме того, я стал часто печататься в таких ярких журналах русского зарубежья, как «Континент», «Грани», «Вестник РХД» и т. п. К 1981 году я стал самым публикуемым за рубежом русским поэтом, живущим в СССР. КГБ посчитал такую ситуацию нетерпимой и подтолкнул меня к отъезду… В Вене помог с квартирой Иосиф Бродский; в Париже меня пригласила на работу редактор старейшей эмигрантской газеты «Русская мысль» Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти. В общем, моя эмигрантская посадка оказалась довольно комфортной. Бродский звал меня в Штаты, но я решил остаться в Европе и, видимо, не прогадал. А через 8 лет вернулся, слава богу, в Россию. И целых десять лет потом не бывал на Западе.

– Ваши встречи с Бродским?

– Бродский разыскал меня в газете «Русская мысль», когда возвращался из Италии за океан. Париж он не любил, но любил свою парижскую подругу – Веронику Шильц (ей посвящена его небольшая поэма «Прощайте, мадемуазель Вероника», 1967 год). На старости лет Вероника перешла в православие. И после долгих лет невстречи мы увидились с ней на воскресной службе в Кламаре… Два года назад я узнал, что она скончалась.

– Как вы устраивали свою жизнь в России после возвращения? Все ли вам обрадовались?

– Имея опыт западной жизни, я смотрел на цивилизацию более объемно, чем наши демократы. Сначала они мне очень обрадовались. Но потом быстро охладели. Так одиноко, как в 90-е годы, я не чувствовал себя ни при советской власти, ни на Западе, ни теперь. Перефразируя Пушкина, «самостояние человека – залог величия его». Эта строка Александра Сергеевича меня очень подбадривала. Для чего я хотел отказа России от социалистического намордника? Именно ради морального возрождения нашей родины. Увы, вместо него Россию подмяла криминальная революция. Слава богу, я не получал тогда никаких олигархических премий и поэзию свою не замазал либерально-криминальной грязью.

– Поддерживали ли вы отношения с товарищами по цеху: Алейниковым, Горбовским, Соснорой и многими другими?

– Мы все жили в разных городах. И встречались поэтому крайне редко. Но я очень ценю дружбу с саратовкой Светланой Кековой, встречаю прекрасные стихи у Марины Кудимовой, Олеси Николаевой, Маши Ватутиной. Поэтическая жизнь существует! И «ни в зуб ногой», как написал Маяковский. Но мы понесли большие потери: смерть Елены Шварц, Инны Лиснянской, Беллы Ахмадулиной – больно ранили сердце… В Питере живут такие прекрасные поэты, как Сергей Стратоновский, Александр Кушнер – их существование греет, несмотря на некоторую разницу наших мировоззрений.

– Как вы относитесь к новоязу, когда авторы начинают писать без знаков препинания, без прописных букв, с употреблением ненормативной лексики? Как оцениваете влияние на развитие поэзии футуристов в начале XX века? У них же тоже был этот «дыр бул щыл», а выросли поэты? Считаете ли вы, что школа в любом каноническом творчестве обязательна?

– Я очень любил когда-то раннего Маяковского. Дважды встречался с Крученых. Хорошо знаю поэзию обэриутов. Стихотворение Александра Введенского «Элегия» считаю одним из высших достижений русской поэзии прошлого века. Нововведения меня пугают только тогда, когда я не слышу за текстом биение живого сердца. Терпеть не могу эту холодную бенгальскую трескотню. Поэзия, так же как и живопись, находится сейчас на распутье: старый язык почти израсходован, а вместо нового – манерный волапюк, и только. Но все-таки надежда умирает последней… Пока из России не ушли культурные христианские смыслы, можно надеяться и на существование полноценной поэзии.

– Как вы относитесь к современным средствам массовой информации, в первую очередь к ТV? «Дождь»? «Эхо Москвы»?

– Ни «Дождь», ни «Эхо Москвы» не являются теми средствами массовой информации, которыми я пользуюсь. Там слишком много желчи и злобы. Возрождению нашей Родины они никак не способствуют. Освободительное поле привело нас когда-то к революционной катастрофе. Зачем снова наступать на те же грабли?..

– Ваше отношение к тучам книг, изданных авторами за свои деньги?

– Какая разница? Была бы книга хорошей.

– К текстам, выложенным на портале «Стихи ру»?

– Не знаю. Я стихов этого портала никогда не читал.

– Исходя из состояния и тенденций современной русской поэзии… Не грозит ли ей (или уже происходит?) в условиях современного общества разделение на два основных сегмента: изощренный эстетический продукт, доступный для узкого круга избранных ценителей, и эрзац-литературный товар (уровня сетературы) для читателя попроще, массового? А народность, если понимать под ней сочетание высоких художественных качеств и «неслыханной простоты», канет в прошлое.

– Боюсь, что ваш неутешительный прогноз вполне возможен. Во всяком случае такого широкого читателя, какой был у Пушкина или Некрасова, больше уже не будет. Пушкин, например, приезжал в губернский город и сразу ехал к губернатору на обед, а все дамы смотрели ему в рот.

Мой любимый поэт – Осип Мандельштам, но и, прямо скажем, это поэт для немногих. Я в своей поэзии всегда старался совместить высокое поэтическое качество с лирической простотой. Удалось ли мне это – судить читателю.

2021 год, Поленово