Похищение ландшафта

Похищение ландшафта

Стихи. Перевод с нидерландского Анастасии Андреевой

Люк Грювес (Luuk Gruwez) родился в 1953 г. в Кортрейке (Западная Фландрия). Окончил Лёвенский католический университет по специальности «филолог-германист». В 1976 г. переехал в Хасселт (Восточная Фландрия), где и живет по сей день. До 1995 г., почти 20 лет, работал в системе образования, преподавал нидерландский язык. Потом полностью посвятил себя литературе. Автор более трех десятков книг поэзии (некоторые были переведены и изданы на французском, испанском, немецком, норвежском языках и на языке африкаанс) и прозы. Дебютная книга стихов «Стихи пылесоса» («Stofzuigergedichten») вышла в свет в 1973 г. Первая книга прозы, в соавторстве с Эриком Верпале, «С глазу на глаз. Сиамский дневник» («Onder vier ogen. Siamees dagboek») была издана в 1992 г. Его стихи включены в три важнейшие антологии нидерландской поэзии (Йозефа Дело, Геррита Комрея и Илиа Леонарда Пфейфера). Лауреат многих литературных премий.

Стихи Люка Грювеса трагичны и ироничны одновременно. Трагедия заставляет задаваться вопросами, а ирония позволяет выйти за рамки привычного видения и тем самым приблизиться к ответу. Или же задать новый вопрос, что, возможно, даже важнее. Это пробуждение поиска, движения в сторону открытия мира, а значит, в сторону самой жизни. У знаменитого фламандского поэта Хермана Де Конинка (1944—1997) есть высказывание о том, что хорошая поэзия скорее задает вопросы, чем на них отвечает. Мне кажется, это относится и к поэзии Грювеса.

Как говорит сам поэт, он пишет о хрупкости и недолговечности всего живого. Его герои — это негерои: люди, которым свойственны и слабость, и неустроенность, и, прежде всего, ранимость и бренность. Казалось бы, самые обычные люди. Но у Грювеса — и в этом его удивительный талант — они необычны в своей обычности. А если поэт и посмеивается порою над человеческой нелепостью, ограниченностью, то нет в его словах осуждения, но только печаль и сопереживание.

Предлагаемые вашему вниманию стихи взяты из последней книги Люка Грювеса «Колыбель» («Bakermat», 2018).

Анастасия АНДРЕЕВА

 

Виолетта

Когда-нибудь она уйдет из головы.

Сперва стряхнет лебяжьи покрывала,

так что в моей душе начнет кружиться пух,

потом рывком во мне откроет окна,

 

и там, в углу, ее одежда соскользнет.

Лишь шляпка будет все еще на высоте.

А дальше, в полдень, Виолетта упорхнет.

Помашет чем-нибудь воздушным на прощанье

 

и станет дальней и безмолвной точкой,

и крыльев взмах утратит всякий звук.

Всю следующую ночь ее не будет.

Была ли прежде она столь обнажена?

 

Ведь в этот раз осталась даже без себя.

Но простыни мои пока хранят

легчайший аромат ванили и фиалок.

И я боюсь, боюсь, что больше никогда…

 

 

Похищение ландшафта

Сперва тот старый дуб, что украшал пейзаж,

принадлежавший живописцам и поэтам, —

его вплоть до корней себе присвоил.

Потом почти оттаявшую пашню —

пока она из виду не пропала,

 

довольно долго всем принадлежала.

Теперь же было точно так, как раньше.

Виднелся лимонадно-желтый трактор

и канареечное солнце. Они мне

сразу приглянулись. Как жаль, что в голове

 

для них обоих не хватало места.

Но подвернулся подходящий склад,

ландшафт мой умещался там прелестно.

И я все похищал до той поры,

пока весь мир не стал моим. И даже ты.

 

 

Конкурс самоубийств

1.

Один знакомый мой уже три раза

себя пытался обезглавить. Сперва

ножом, потом бензопилой. Недавно

он, с гордо поднятою головой,

 

под Porsche бросился на Е-34.

Был снежный день, старанья кончились

ничем. Так он прославился, как тот,

кто не способен был себя угробить.

 

И вся деревня, до окраин дальних,

его превозносила до небес

за эту твердолобую возню

и полную профнепригодность к смерти.

 

2.

А были те, что не могли на самом деле:

сгнила веревка, выстрел был неловкий,

дом недостаточно высок, не прибыл поезд

в нужный срок. К тому же кто-нибудь любезный

 

сердцу был необычно мил, совсем не к месту.

А были те, кто просто не тренировался,

кто день за днем, за часом час мечтал лишь

об одном, о расставании сплошном,

 

и это самый лучший способ оставаться.

Они, как чокнутые, поцелуи в воздух шлют

тем, кто давно пропал из поля зрения,

настолько спутав с вечностью мгновение.

 

 

Одежда

Все, что я когда-либо носил:

вельветовые брюки, шерстяные кофты,

пальто и шляпы, галстуки, носки, —

потертый гардероб воспоминаний.

Так же как обувь, прежде всего тапки,

которые рассчитаны на то,

что, если к долгожительству стремишься,

скорее будешь шаркать, чем бежать.

 

Я побывал и там, и тут. И всюду

карманники уж были тут как тут.

В каких нарядах только я не пропадал.

Бывало даже, только я разденусь,

 

отдав себя в распоряженье ночи, и ухо

навострю, чтобы не прозевать рассвет,

то и не вспомню, что носил все время это.

Но разве в сущности своей мы не наги?

 

Я знаю, нигде убежища нам не найти.

И никакое небо не поможет. Под кожей

собственной укрыться мы не можем,

и думаем, одежда нас спасет.

 

О нет, убежища в помине нет.

 

 

Замысел

Сначала ничего она не замышляла.

Мешали трели зябликов и соловьев,

и чьи-то вздохи, и галдеж, и тарарам,

и больше всего визг, впивающийся в уши,

 

который пуще тишины был одинок.

И вот возник мотив. Напев, напуганный

мелодией своей. Затем раздался чей-то

кашель, а дальше молчаливость снегопадов.

 

Не сразу обошлось без фальши,

не сразу вышло так, как надо, —

лишь вокализ неловко робкий,

 

как муки первого свиданья.

Но голос, обретая силу,

поэзии смог силу дать.

 

 

Дева

Поглаживаю ласково живот, там

мой божок живет. Как он пинается

нещадно, ни толики ко мне любви.

Я не плохая, нет, и я о нем забочусь,

нужно сберечь его любой ценою,

 

следить, чтобы он вел себя спокойно

и ненароком не ушибся там, во мне.

Как с этим справиться? Не знаю.

И как потом такой ребенок сможет

спасти хотя бы одного, как обещал,

 

когда ему едва по силам из вульвы

выползти наружу, потом шлепок-другой

по попе нужен, чтоб c визгом доказал: живу.

Известно, он благословен, но маложизнен.

Сегодня, кстати, у меня отгул. Жара

 

ужасная. Я, с круглым животом и в летнем

платье, еще не зная ни греха, ни схваток,

сижу, разнежась, в этом захолустье.

И мне сейчас уж точно не до родов.

Помада на губах, приспущены очки

 

на кончик носа, в ушах блестят вещицы

в ноль карат — мне бы сейчас на вечеринку.

Что здесь такого? Но, видишь ли,

он скоро явится, без приглашения.

И требовать начнет любви и молока.