Пока не остыла молодость
Пока не остыла молодость
На море
Проживая скопленное набело,
к пионерской зорьке будь готов –
Куравлёв, поющий в пачку «Мальборо»,
Вицин, усыпляющий котов,
мне легко с попутчицами бодрыми
поделиться в радость, чем богат,
грузовик прошёл с пустыми вёдрами,
молния упала на шпагат,
просто с поэтессами поддатыми
занимать коньяк у молдаван,
Коктебель во сне скрипит цикадами,
дышит, как продавленный диван,
по карманам дождь попрятал лезвия –
в норках неуёмные стрижи,
позвоню Ван Гогу, соболезнуя,
чтобы к трубке ухо приложил,
знаю, от него ушла не зря жена,
к сведению будущих рубак –
у меня ружьё всегда заряжено,
даже если это и не так,
сердце тараторит с промежуткими,
подбираюсь к девушке-врачу –
сетует: завязывайте с шутками,
не смешно – а я и не шучу.
Студентка
В троллейбусе вечернего дозора
она в шершавых стёклах золотых
протаивала пальцами узоры
щекотные, как буквы для слепых.
Бежали через двор, большой и зябкий,
когда из сумки выскользнула вдруг
жестянка леденцов – такая взятка,
чтоб из общаги выкурить подруг.
Обкусывали с варежек ледышки,
мигал на подоконнике утюг.
Такая вот любовная интрижка,
а не роман какой-нибудь виктюк.
Вывих
Вот довяжу себе кольчугу скоро
на скатерти колечками от чашки
и распакую правды третий короб,
а там желанье видеться почаще,
зерно уснуло в толще чернозёма –
спит под щекой зимы, как детский пистик,
а я в восторге от твоих зелёных
и прочих цветовых характеристик,
пока не распоёшься – в горле гречка,
не дождались рождественских, матёрых,
шагнул на лёд – внезапная подсечка,
нашёл – убил бы этих полотёров,
когда бы не каток сплошной да ямы,
носил бы на руках тебя, чесслово,
другому просто – он от обезьяны,
а мне инопланетно и слоново.
Афганистанция
Спасибо тебе и за это –
как сало в рассоле снега,
берёзы торчат из балета,
как бледные ноги Дега,
шатается воздух нерезкий
пыльцой от распиленных гирь,
хворает капель в перелеске,
и кровососущий снегирь
расплавился красным на белом,
пока наблюдаешь, как тот,
кто знает, что делает, – сделал,
а вышло всё наоборот,
как будто расстроенный воин
на службе весны строевой
ремень оглушительный сдвоил
и хлопает над головой,
могила ему не по чину,
пока не добьётся ничьей,
а то, что осколками в спину, –
привычное дело врачей.
Безмятега
Пять копеек профукано в чику,
и меня, перед тем, как учить,
просит сбегать за мелом училка,
задубевшую тряпку смочить,
третий класс, и такая же четверть –
на верёвочке в космос хочу,
в сквере девочки классики чертят,
исполняется сто Ильичу,
всё вокруг высоко и киново,
треплет волосы дождик кривой,
не забыть бы буханку «ржаного»
по дороге из школы домой.
Рань несусветная
С утра садимся мы в телегу,
мы рады голову сломать.
А. С. Пушкин
Любимая, наш круг спасенья узок,
и мотыльком свеча опылена,
поскрипывая, дышит, как медуза,
прибившаяся к берегу луна,
с массандровских давилен ветер винный
плутает в можжевельнике, цикад
высоковольтный гул бодает спины,
в тумане нерестится виноград,
степного разнотравья терпкий силос,
залётных комаров зубная нить,
а мы с тобой шутя договорились
о милых пустяках не говорить,
умение сочувствовать по блату
даруется, к кому ни привяжись, –
телегой на колёсах циферблатов
попутчиков потряхивает жизнь,
на перекурне требую отсрочки,
подобных штукарей хоть пруд пруди –
мне лишь бы удержаться на цепочке
из поцелуев на твоей груди.
Геометрия утра
Нам, дорогая, как ни упрощайся,
под бульканье скворца и скрип стропил
гадать, в неопалимых блёстках счастья,
какой дурак посуду перебил,
парад планет предутренний отринул,
когда влетел, проекции опричь,
в заплёванную звёздами витрину
необожжённой юности кирпич,
глотком нарзана кислого залатан,
я наблюдать с погрешностью готов,
как перегрызлась полночи постфатум,
с цепи сорвавшись, свора облаков,
как свет кромешной истины изломан
и в будущем страдает от препон –
без запятой сначала было слово,
но под язык ужалил скорпион,
теперь с макулатурой стало туго,
визгливый мир купается в стыде
и под прямым углом скользит по кругу,
а я вот, по касательной, – к тебе,
нас никуда не выведет кривая,
пока, за правдой образа следя,
кино документальное снимаем –
всё, до последней ниточки, с себя.
Ещё раз про любовь
Я с треском вылетел, как слово
не воробей, на аэрбасе
горит Вудсток зарёю новой,
восток по-прежнему колбасит,
у стюардессы смех сквозь слёзы –
такая разновидность горя,
летит куда-то баба с возу,
видать, в турецкий санаторий,
осматривается с опаской,
цунами – строго между нами,
она Хаврошечка из сказки,
а я застенчивый, как пламя,
гляжу в иллюминатор млечный,
присматривает «тот» за «этим»,
кулак показывает вечность
и угрожает даже детям,
скатились, как с горы на санках,
оставим тонкости в секрете –
случилась жёсткая посадка,
а мне – ни капельки, поверьте,
все целы, после переделки
размявшись, выглянул наружу,
а там – весна, и дождик мелкий
лакает облака из лужи.
Влюблённые и большеротые
Я тебя целоваться заставил,
наплевав на вселенский застой,
в тишине, за Рогожской заставой,
заметённой сиренью густой,
где кометы в оранжевой коме
вспоминают былую лафу,
как засохшие стружки моркови
под подолом у тёрки в шкафу,
где на резкость оптической пары
не наводится линза луны,
и, сплетённые словно кальмары,
мы скользить по прилавку вольны
до предела, пока не остыла
наша молодость, взятая в тлен,
эти слёзы и кровь, как чернила,
и фонтан из берёзовых вен,
в разнотравье цветущих и прочих
обречённо крадутся сюда
прикусивший язык колокольчик,
затвердившая «да» резеда,
пусть последних тюльпанов горелки
разевают пунцовые рты,
поиграем с природой в гляделки,
не стесняясь своей наготы.
Как вчера
К. С.
Нам ли замыкаться, Катя, в горе,
принимая дружбу за вражду,
в бурунах высоких категорий
Сциллой и Харибдою между,
с бестолку луну сбивают тени –
призрачный уют, вечерний клёв,
бабочек налёт, и вой сирени
в лапах озверевших соловьёв,
мы с тобой давно забили стрелку –
шаткую калитку отвори,
травка, как из газовой горелки,
щиколотки мацает твои,
плещут судаки в заросшем устье,
словно бьют циклопа по щекам,
южный ветер, бархатный от грусти,
все ромашки в поле ощипал,
ты, моя любезная, не промах,
в сторону какую ни нагни,
жемчуг перекатывая в бронхах,
родинку на шее не спугни.
Казань