Полёт Молли вокруг лаванды…

Полёт Молли вокруг лаванды…

Цикл рассказов

Я знал её, Горацио!

А вот и действующие лица, и исполнители…

Я – автор этих измученных строк, она – Люська, моя бывшая школьная подруга.

Встреча этих лиц произошла через сорок лет.

 

Сорок лет назад она зачем-то сказала:

Наконец-то я встретила мальчика, который не скрывает своих желаний!

Есть такое выражение: «Ёкарный бабай!» Но эту фразу я сказал не вслух.

Люська была небольшого роста, такой она и осталась через сорок лет. Тонкая сухая кожа (аристократический изыск анатомии). Это потом я узнал, что женщина с тонкой кожей быстро стареет.

 

Люську я случайно встретил на самой шумной улице нашего города. Она бросила на меня беглый взгляд и так же бегло отвернулась. Ей было неприятно показывать свою сморщенную физиономию. Женщина избегает встреч со своей юностью. В тиши домашнего очага она редко достает альбом и медленно и нехотя разглаживает фотографии своей школьной поры…

В следующий раз она сказала:

Здравствуй! Я повернусь к тебе спиной, чтобы ты не видел меня постаревшей. Пусть я запомнюсь тебе такой, какой была сорок лет назад.

И она отвернулась.

Так мы стояли полчаса. Вспоминали школу и наших придурков по классу.

В какой-то миг я подумал: вот уйди сейчас, и она будет ещё долго стоять, и разговаривать сама с собою.

 

Фишка в том, как Люська пришла к нам в десятый класс. Она приехала из Китая. Отец её чего-то там строил, затем построил и возвратился на родину.

Я сказал: «Клёво!»

А потом подумал: Китай это очень далеко, это за Великой китайской стеной…

У них была куча вещей. Другая мебель и прочая хрень, неведомая моему глазу и уху. Её мама навезла много хрустальных и фарфоровых ваз. Однажды, когда я пришёл в очередной раз к ним в гости, её мама усадила меня на диван и сказала: «У тебя есть возможность увидеть вазы древнего Китая». Потом наступила пауза, и она обронила печалью фразу: «Точная копия»…

У них была машина «Волга» и пара золотых колец с маленькими бриллиантами. Кажется, этим они очень гордились.

Я опять сказал: «Клёво!»

 

Люська по жизни искала то, чего она ещё не знает. Ей казалось, что вот этот парень в неё влюблен. И её сердце, будто оторвавшийся шарик от верёвочки, тянется вперёд за ним.

Люська – неплохая девчонка, но она просто не на том поле паслась. И однажды она отбилась от стада. Покинула дом и отправилась в большой город – Москва. День превращается в ночь. Ночь манит множеством открытий, и не совсем таких, которые она хотела совершить.

 

В школе я защищал Люську. Причина моей влюблённости была проста: мы ходили в школу одной дорогой, жили через три дома. Она мне хитро улыбалась и показывала свои белоснежные зубы.

Когда встречается большая лошадь с маленькой аквариумной рыбкой, то происходит эффект удивления. И их основательно сближает, и они друг от друга тащатся. Это явление невозможно передать, как невозможно услышать, как лист покидает дерево. Как воздух становится синим…

У меня и у Люськи появились крылья, но их не видно, они были в небе.

На это всё бабка Локтева сказала, что у неё такое тоже в молодости было, а сейчас эти крылья висят, как пара пересушенных старых носков на забытой бельевой верёвке.

Но потом на её голову упала пара ньютоновских яблок, и птица счастья с вытаращенными глазами улетела навсегда.

Люська улетала в Москву, где её ждал принц на белом коне. Она попросила проводить её в аэропорт.

Завтра я начну новую жизнь, – сказала она.

Я опять сказал: «Клёво!»

Когда она улетела, город показался изломанной старой игрушкой. Пальцы тусклого солнца еле касались домов.

Ясной мысли не было. Тревоги за Люську тут же меня покинули, как покидают деревья свои тени при наступлении ночи.

 

Ты очень нарядно одета, Люси, – заметил я, окидывая взглядом её туфли, платье и причёску.

Ага, нарядно.

Она провела рукой по платью и немножко с ним повозилась, для того лишь, чтобы подчеркнуть свою неописуемую и многозначительную элегантность.

Ты меня хоть вспоминал, – сказала она, всё так же повернувшись ко мне спиной.

Ты была белой птицей на ветру, – прошептал я.

Ну вот, другие бы сказали, что помню твою ногу и задницу, а ты остался всё такой же лирик.

Она была не из тех женщин, которой Ронсар прошептал бы: «Пойдём, возлюбленная, взглянем на эту розу утром ранним…» Ей было около шестидесяти лет, её голова имела грушевидную форму. Тонкая сморщенная кожа стекла вниз до подбородка. Серьги на ушах говорили о её неудачном браке.

Потом она слегка наклонилась, достала из сумочки жевательную резинку, аккуратно сунула в рот.

Что-то говорила об одноклассниках. Вспоминала тех, кого уже нет на этой земле.

Я рисовал себе картину, как она за ужином со своим мужем рассказывает обо мне, о нашей школе.

 

В другой раз, встретившись в мебельном магазине, она сказала:

Почему ты не обращаешь на меня внимания, когда я с тобой здороваюсь?

Я тороплюсь…

Не усложняя фразу, я метнулся на выход.

Она поджала губы, и её кожа приобрела какую-то колбасную пятнистость.

Я всегда знала, что я для тебя плохая, – взвизгнула вослед.

Почему она меня ещё любит?..

Это очень тяжело, когда вас не любят. Вы можете пережить суровую зиму и обойтись при этом без тёплых башмаков, но когда вас кто-то не любит, это некоторым образом разрушает жизнь. Это входит в вас подобно какому-то негативу, и вы чувствуете, что меняетесь от этого.

Люську я больше не встречал.

 

Любовь с аспиранткой

Профессор Арно Флейш в любом состоянии напоминал мне, что его отца звали Наум. Это слово он произносил с особым пиететом: «На-ум!»

Когда он с помощью мела доказывал свою геометрию, то после лекции все его рукава кремового костюма были в мелу. Этим он гордился и считал себя учёным от бога.

Студенты его лекции не любили.

 

Одна молодая аспирантка прислала ему записку.

Там была фраза из Гюстава Флобера «Мадам Бовари»:

«Ваш туалет представляет собою то сочетание банальности и изысканности, в котором мещане обыкновенно видят признак непостоянной натуры, душевного разлада, непреодолимого желания порисоваться, во всяком случае, признак несколько пренебрежительного отношения к правилам приличия, и это пленяет обывателей или, наоборот, возмущает».

Профессору записка очень понравилась.

 

Сейчас он живёт с аспиранткой в Одессе. Читает лекции в архитектурном институте. По вечерам смотрит, как все интеллигентные люди, телевизор и время от времени испытывает лёгкий дискомфорт оттого, что не все сериалы доставляют удовольствие его возлюбленной.

Перед сном тихо напевает:

«В любви чужого сада

Восторга не найти…»

 

Поспел…

В зале было по-немецки чисто и уютно. В углу стояла большая ваза с турецкой розой.

Марк любил этот кустарник. Раз в неделю он пересчитывал лепестки. Их было тридцать шесть.

Аромат розы усиливался с приходом солнца. Он проникал через два огромных окна залы. К вечеру аромат усиливал своё влияние, и приходилось распахивать окна.

 

Хозяин дома сел в кресло и почувствовал себя лордом виндзорским. Тень его распростёрлась до вазы. Она вытесняла свет.

Форма тени зависит от формы предмета, от которого падает тень.

Впрочем, решил Марк, это случается не всегда. Иногда невозможно определить, от какого предмета падает тень. Он был уверен, что тень принадлежит его телу.

 

День на день похож…

Марк вспомнил слова ушедшего своего друга:

«Умирает не старый, а поспелый».

Это значит, что тот, кто уже потерял жизненную задачу, поспел к смерти.

 

И был месяц хешван

Это был заурядный город. Прошлогодний снег таял только в марте. Мрачные лица обитателей радовались утрешнему испечённому хлебу. Мандарины и радуга на небе вселяли надежду на лучшее.

Ранним утром проснулся наш персонаж Марк. Спустившись по лестнице своего дома, он свернул налево и наткнулся на газетный киоск. Вместо привычного лица девушки-киоскёрши ему предстала чахоточная дама, как букет роз из отзвучавшего романса прошлого века.

Будет дождь! – сказал он утвердительно.

Дама в знак согласия замотала головой, и лепестки роз стали рассыпаться вокруг киоска.

По узкой дождливой улочке он шёл один. «Вот идёт дождь, а вот иду я под этим дождём – это всё предопределено Им, – думал наш персонаж. – Дождь – награда за правильное поведение…».

 

Марк пришёл к назначенному дому. Дом был обшарпанный и стоял, как памятник тем, кто пытался построить лучшее будущее. «Люди, разочаровавшиеся в жизни, строят социализм», – любил повторять Марк, когда вступал в противоречие с тем, что хотел от жизни и того, что давала она ему.

Железная дверь была закрыта. На стук вышел его приятель Семён.

К Семёну из Израиля приехала его сестра с мужем и дочерью Рахиль. Сестра, по просьбе друга, привезла Марку Звезду Давида.

 

Настроение сестры Иды было на нуле. Её угнетал вид города, многочасовой переезд, дождь и бесконечные расспросы о жизни на Земле обетованной.

Сели за стол.

Трапеза не клеилась.

Семен сбегал за водкой. Но перед этим полчаса расспрашивал, какую водку предпочитают пить гости. В понятие «гости» входил и Марк.

У Иды муж оказался татарин. По профессии строитель. Когда Марк это разгадал, на его лице отразились все сострадания еврейского народа со времён Исхода.

Какой-то ты сегодня странный, не в своей тарелке, – сказал Семён.

Что?

У тебя такой вид, будто тебя недокармливают.

Серьёзно? Да, я сегодня в высшей степени странный, и не могу это скрывать. Видимо, виной тому дождь и его колдовская музыка.

 

Семён уловил изменения в настроении друга и распечатал вторую бутылку.

Дружно крикнули «лехаим!».

Марат, муж Иды, достал из дорожной сумки ту таинственную маленькую коробочку, ради которой пришёл Марк. Извлёк из неё привезённый заказ – Звезду Давида. Под аплодисменты Марат надел магин Давид на шею Марку.

Марк скривился. Негоже, дескать, татарину прикасаться к священной для иудеев звезде. Да еще и исполнять священный ритуал. Он чуть не вскрикнул «азохенвей!» и даже попытался встать и уйти. Но третья рюмка второй бутылки дала о себе знать. Гость улыбнулся и заел свою обиду солёными опятами.

Самое главное в Звезде Давида, что она несёт некое излучение, исходящее сквозь века, – сказала Ида.

Можно припарковаться к вашей сентенции, – торжественно прошептала сестра Семёна. – Давид наш пророк, а пророки не ошибаются.

Пожалуй, ты прав! – буркнул Марат, как пророк Мухаммед.

А ведь мы имеем одни корни, – подхватил беседу Семён.

Но разные плоды, – аппелировала Ида.

За окном усилился дождь. Сумасшедшие капли бегали по подоконникам, как руки пианиста.

Марк предался философским размышлениям. Когда мир погряз в разврате, когда исчезла мораль, в месяце хешван на землю был послан потоп, чтобы очистить весь мир…

Он долго терзал себя мыслью, как это случилось: татарин из Израиля нацепил ему священную Звезду Давида на его бледную еврейскую шею!?.

 

Покидая дом, Марк пожал руку единственному человеку – Рахиль.

Она ему понравилась не только своей библейской красотой, но и тем, что она единственная из всех присутствующих произнесла тост на иврите. «Нор ойф симхес!»* – сказала она на прощанье.

Дождь лил как из ведра.

«Но с другой стороны, – подумал Марк, – хешван – это также месяц, когда мы молим о благословенных дождях и изобилии».

Улица была пуста. Время играло стрелками циферблата.

Марк пустился в пляс: в душе звучал фрейлэхс.

Шёл месяц хешван…

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

*Нор ойф симхес! – Будем видеться только по радостным поводам! (с иврита).

 

НЕСКОЛЬКО СТРОК

под музыку Oscar Peterson

 

ИЗ СВОЕГО ДОМА…

Ответьте на вопрос: «Что бы вы вынесли из своего дома в руках в случае пожара?»

Без иронии. Без цинизма.

Если речь идет об одушевлённых предметах, здесь у меня колебаний никаких нет. В доме я и жена. Лично я вынесу жену, потому что только она может сказать мне всю правду, кто я. Другие мнения меня не устраивают: все врут и парят уши.

 

Я буквально вчера сидел и думал: «Боже, как я боюсь пожара»…

Неизведанное манит, но нажитое держит. Хотя дряни в доме предостаточно. Мы собираем в свою норку многое и долго.

В экстремальном случае за пятнадцать минут можем выбросить всё.

Самые ценные вещи в моём доме, а их не так-то много, это те, что появились до моего рождения, независимо от их объективной ценности. Храню мамину швейную машинку. Храню папины слесарные инструменты. Эта мелочь в дни сумрачные очень помогает от хандры. Достаточно раскрыть саквояж, взглянуть на вещи начала двадцатого века – и… рой воспоминаний о моих родителях.

Долго хранил радиоприемник первого класса «Рекорд». Но когда хлынула японская техника, пришлось выбросить, о чём сожалею. Отец по вечерам часто слушал радиоконцерты. А когда звучали народные украинские песни, тихо подпевал и по его щекам текли слезы. Родился он на Украине в маленьком старинном городке Гадяче, что на Полтавщине…

 

Пожар на какое-то время лишает тебя воспоминаний. Вырывает корни. Из-под ног исчезает почва.

Три периода отношения человека к жизни: вначале он её выдумывает, потом о ней мечтает и напоследок вспоминает.

Но пожар всё сжигает…

КАЖДЫЙ ДЕНЬ…

Для меня каждый день имеет своё название.

Если я прикоснулся к вещам, до сего дня неведомым мне – это уже гамма мыслей, чувств. Всё это выливается в мою некую маленькую радость.

Каждый день превращаешь жизнь то в фарс, то в трагедию, то в драму с видом любви к женщине или что купить на ужин. Поверьте, все эти понятия совместимы.

 

Вот три года назад я впервые отпил пару глотков знаменитого шотландского виски «Glenfiddich». Сочетание аромата свежей груши и тончайших ноток дуба, порождают рой мыслей…

Мысли уплывают к началу 1886 года. Некий Уильям Грант задумал создать «лучшие виски в долине». Закатав рукава, он вместе со своей семьёй принялся за строительство винокуренного завода в долине Фиддик. В течение всего одного года его идея воплотилась в завод по производству виски, которые, в свою очередь, стали основой семейной философии.

Спустя черт знает какое время, это виски мне дарит муж моей старшей дочери Лизы.

И вот на даче с женой разливаю односолодовое шотландское виски «Glenfiddich» 12-летней выдержки. Аромат шотландской долины расплывается по гортани, обжигает всё тело, и ты во власти какого-то неведомого до сель роя мыслей.

Наплывают строки из «Ведьмы цвета маки» Екатерины Двигубской:

«Поверь, тебе со мной будет хорошо.

У меня получится.

Я тебя заслоню от всего мира,

отогрею в своих губах.

Я умею быть мужчиной,

когда рядом женщина.

А ты настоящая женщина –

непредсказуемая, одинокая,

у тебя есть всё,

только не хватает меня,

чтобы замкнуться

и родить неподдельное счастье.

К тому же я приношу людям счастье.

Я талисман»…

 

И снимаешь шляпу перед сэром Уильямом, его женой, семью сыновьями, двумя дочерьми и тем самым каменщиком, который построил винокурню.

Шляпу снимаю перед Andre Bell за подаренный «Гленфиддик».

Минздрав может не беспокоиться, я много не пью. Смакую.