А помнишь?

А помнишь?

Саня Гудков. Ну, кудрявый такой. С веснушками. Как ты можешь его не помнить?! Он к нам в пятом пришел. Два года проучился. А в седьмом уехал… Кудрявый весь. Он еще с Ленькой Кругловым однажды подрался. Там за шиповником, где мы курили. Нос ему разбил.

Коробкин имитирует удар кулаком и поднимает стакан.

Ладно, давай Мишаня. За, за… за всё… Коротким движением опрокидывает в себя водку. Блин, паленая… Этот Гудков еще с Пиночетом дружил. Пиночета-то помнишь? Ну вот. Они же корешивали плотно. Вместе на балки ходили сусликов бить. Из самопала. Пиночет в Германию съехал. В курсе?.. Да, уже лет семь как. Ну что вспомнил Гудка?

Я отрицательно мотаю головой.

Косяк, Мишаня. Ну, как ты можешь его не помнить?! Он же первый всегда бросался Вальку лапать. Вальку Долину… А её-то?..

Коробкин с подозрением смотрит на меня. Нет проблем, Долину я, конечно, помню.

Она же с восьмого уже бухала. Да… Коробкин заглядывает в свой пустой стакан. Ему грустно. И с Пирожком сошлась. От него первых двух и прижила. Потом один азер был. Или ингуш, или… хрен их разберет. Потом еще кто-то. Короче семерых нагуляла. Представляешь! Семеро. Двое, правда, почти сразу померли. Но и пятеро. Да еще при такой мамке… Вначале она еще как-то держалась. А потом реформы. Туда-сюда и на дно.

Голос Коробкина постепенно слабеет и сам он словно сдувается. Слышна становится вялая ругань за соседним столиком.

Ну что еще по соточке, а? идея воодушевляет Коробкина. Он снова бодр. Мишанька, сколько лет…

Почти не качаясь, движется к продавщице. Через минуту назад в руках две стопки.

Так о чем мы?.. Ах да, Гудок. Всё не дорасскажу. Так ты что, совсем его не помнишь? Вся морда в веснушках. Курносый… Он же после шестого с родителями куда-то на Украину укатил. В Николаев что ли. А теперь видно вернулся. Или погостить… Короче с Бобром они пересеклись. Ты Кольку Боброва давно видел?..

Лет десять.

Десять?! — Коробкин напряженно соображает. Ну да. Ты ведь тоже теперь нездешний. Ни за что Бобра не узнал бы. Мужик! Из всего класса один в людях. Цепь золотая во в палец. Джип навороченный. Он и сам как джип. Рожа семь на восемь. Кулачище… Да… А тогда мелкий был. Я ему однажды в третьем в дыню славно так настучал. Коробкин мечтательно щурится. А потом еще подсрачников. Нога неделю болела. Вот бы сейчас так, хе-хе… Представляю. Ну, давай…

Выпили.

Раз ты Гудка не помнишь, значит и эту историю с кортиком тоже. Короче, у Боброва отец морской офицер был. С матерью сходились расходились. Но я не о том. Бобер в класс отцовский кортик притащил. Похвастаться. Он даже не отцовский, а вообще родовой какой-то. У них там по мужской линии четыре поколения моряков. Этот кортик от прадеда был. Он эсминцем командовал. В Цусиму погиб. В общем, фамильный кортик. Вот его Гудок и стырил. В раздевалке. Перед физкультурой. Все в спортзал пошли, а он один задержался. Это все видели. После физры Бобер в портфель сунулся опочки нет кортика. Кто? Ясное дело. Кроме Гудка некому. А он уперся. Не крал и всё.

Коробкин неточной рукой подобрал с тарелки хлебные крошки все, что осталось от нашей закуски.

Прессовали его тогда по-черному. В кабинет к Лидии Ивановне потащили. Мы все в коридоре терлись ждали, что будет. Бобер, тот весь слезами изошел. Даже не за себя боялся. Говорил, что теперь отец от них, точно, уйдет. Потом и его к директрисе завели. Они там больше часа, наверное, были. Гудок бледный вышел. Как из воска. Я только потом сообразил веснушки пропали. Так ведь и не сознался…

Помолчали. Сосредоточившись, Коробкин сообразил.

Ну, еще по соточке. Давай-давай… Мишаня, раз в десять лет встречаемся.

Шаг его к стойке уже не столь уверен. Также, слегка накренясь, минуту спустя он вернулся к столику в одной руке стопки, в другой пластмассовая тарелка с бутербродами.

Слушай, я про Гудка закончил?

Ну да.

А мне, кажется, нет. Коробкин задумывается. Ага… Не нашелся кортик. С концами… Отец Бобра, этот морской офицер, тогда от них с матерью и, правда, ушел. Наверное, он и так бы ушел, но вышло словно из-за кортика… А Гудок через два месяца с родителями на Украину уехал. В Николаев кажется. А может в Херсон. На море куда-то, только не в Одессу. А теперь вот вернулся. Сейчас май. Раз, два… Коробкин загибает короткие пальцы. —Считай полгода назад. В феврале.

Если в феврале, значит три месяца.

Что? Ну да, я же и говорю пять, может четыре. В командировку, что ли приехал. В «Ростове» жил. На Буденновском. И с Бобром где-то пересекся. Но по мирному так. Будто ничего не было. Вечером даже в кабак закатили. Потом Бобёр его до гостиницы подбросил. А наутро Гудка мертвого с веревки сняли. Прямо в гостиничном номере. Так вот…

Коробкин двумя пальцами берет стакан в клещи и медленно волочит по столу к себе.

А у Бобра железное алиби. Он после Гудка всю ночь в казино сидел. В «Золотом льве». А утром еще в двух местах отметился. В общем, точно не он. Но это же такое дело. Сам знаешь, сколько способов, чтобы самому не мараться… Вот…

Я закрываю глаза и голос Коробкина отодвигается.

А может Гудок самоликвидировался. Тоже вариант. Он после ресторана поддатый серьезно был. Это в гостинице все заметили. На этой версии и остановились самоубийство по пьянке.

Водка уже прямо перед Коробкиным.

Такая вот история… И как ты Гудка можешь не помнить?.. Ну, давай по грамулечке… Эй, ты что… Мишка, заснул что ли?.. Михась, открывай глаза. Накатить пора… На посошок, за встречу.

Не открывая глаз, я поднимаю руку с рюмкой. Звякает стекло. Вслепую нахожу губами скользкий край. Водка совсем не горькая. Она никакая как вода из крана. Чтобы ощутить ее, пью маленькими глотками, не сдерживая дыхания. Становится легче. Еще немного и, кажется, я смогу открыть глаза. Эта дурацкая слезливость появилась у меня совсем недавно. Года два как влага сочится из глаз по любому поводу.

Я ведь действительно забыл Гудкова. Вначале задвинул в самый дальний угол памяти. А потом постарался стереть. И получилось. Не стереть даже, просто не вспоминать, словно его и не было. Как все делают. Ведь есть вещи, с памятью о которых труднее жить. А к чему это, если уже ничего не исправишь? И так жизнь грузит по полной…

Как-то само собой это получилось. Просто хотел рассмотреть его получше. В руках поддержать. Чтобы никто не выхватывал, не толкался, в ухо не пыхтел. Почему я не вернул кортик в портфель Боброву? Зачем сунул его между матами, лежавшими стопкой у входа в раздевалку? Не знаю. Честное слово, не собирался я его воровать. Себе-то врать незачем. Сунул машинально, как лунатик. Так же машинально отсчитал над шестым матом от пола. Вышел из раздевалки.

А после урока разом всё завертелось. Я опомнился только, когда Гудкова потащили к директрисе. Что делать? Быстрее вернуть кортик Боброву. Пока остальные стояли у директорского кабинета, спустился к раздевалке. Повезло: она открыта, а в ней никого. Но над шестым матом было пусто. Три раза перешарил всю стопку. Ничего. Взять кортик мог кто угодно после нашего класса, здесь переодевались уже два других — десятки мальчишек. Всё…

Будто это я виноват в том, что семья Боброва тогда распалась, а в следующем классе он съехал на одни тройки. И вообще с трудом дотянул до аттестата… Так ведь джип, цепь золотая… Может всё к лучшему? Может всё как раз в жилу! А вот Гудков… По-хорошему я должен был тогда войти к директрисе и сказать: «Это я украл кортик».

Хотел бы я посмотреть на того, кто так поступит…

Старая история. Я забыл ее. На всякий случай стер из памяти и самого Гудкова. Но прошло двадцать лет и забытый Гудков погиб. Убийство, самоубийство без разницы. Если эта смерть связана с кортиком, а в этом трудно сомневаться то в ней виноват я. И потому теперь нельзя открывать глаза эта поразившая меня новость, должна умоститься в голове. Надо несколько минут, чтобы привыкнуть к ней, хотя бы взять ее в кокон алкоголя.

Михась, ты что-то совсем угас. Плохо?

Отрицательно мотаю головой. И не открывая глаз, вытягиваю вперед руку с пустым стаканом.

Уважаю! ликует Коробкин. Мужик!

Минуту спустя в моей руке новая порция. Через стол протяжно дышит Коробкин.

Ну, давай за всех наших. Знаешь, Гудок уже третий жмурик в классе. Царствие им… Михась, ты бы это… глаза открыл что ли. А то, как с покойником пью.

Я улыбаюсь, но глаз не открываю. Несу водку к лицу губы находят край стекла безошибочно. Те же мелкие глотки в помощь спиртовой анестезии. Ну вот, кажется, и отпустило… На самом деле чувство вины теперь на долгие годы проверено. Никакой водке не справиться. Но сейчас полегче. Я разлепляю веки.

Коробкин порядком пьян. С трудом ставит пустой стакан на стол. Поднимает на меня фарфоровый взгляд.

И это… О главном. У него… у Гудкова же в гостинице этот самый кортик и нашли. А ведь как тогда отпирался, а?.. Коробкин тяжело мотает головой. И все же еще по соточке…