Последние дни императора

Последние дни императора

Круглый стол по драме Павла Северного «Последние дни императора Николая Второго»

Обращение к данной теме продиктовано не только столетней годовщиной со дня расстрела царской семьи, но и теми нравственными последствиями, которые принесло убийство венценосной семьи. Если отвлечься от политического аспекта этого события, то его главным итогом будет окончательное попрание морали в угоду тех или иных социальных, политических, экономических и прочих выгод.

Давняя драма молодого в ту пору русского писателя-эмигранта Павла Александровича Северного (Павла фон Ольбриха) «Последние дни императора Николая Второго» (Харбин, 1922), написанная по ещё неостывшим следам Гражданской войны, при всей неискушённости начинающего автора проливает свет на нравственный выбор русского общества в годы Русской Смуты первой четверти ХХ века, поправшего во имя свободы и справедливости вековые православные традиции русского народа – смирение, честь и совесть.

Обсуждение пьесы П. Северного позволяет участникам круглого стола ещё раз взглянуть на тот роковой рубеж не только в российской, но и в мировой истории, когда большинство образованных людей с активной жизненной позицией, отбросив религиозно-нравственные «предрассудки», стали переустраивать мир по своему разумению, уничтожая при этом всех несогласных. И спор уже идёт не между «белыми» и «красными», а между сторонниками Традиции и Модерна, плавно перешедшего в Постмодерн.

Как пишет современный исследователь этого вопроса Б.Н. Миронов, «…в модернизации, даже успешной, заключено множество подводных камней, проблем и опасностей для социума. Она требует издержек и жертв, ведёт к лишениям и испытаниям для отдельных сегментов населения, не приносит равномерного благополучия сразу и всем. <…> В ходе модернизации возникает дисгармония между культурными, политическими и экономическими ценностями и приоритетами, разделяемыми разными социальными группами».

Драма П. Северного как раз и отражает социально-культурный раскол общества, вызванный высокими темпами и успехами модернизации в России, в ходе которого к власти в стране пришли радикалы, создавшие «царство террора и добродетели».

А если взглянуть на эту проблему шире, из нашего сегодняшнего дня, то можно увидеть, что и сам прогресс в любой своей ипостаси (научной, технической, социальной и прочей) не гарантирует человеческого благополучия, если сопровождается духовно-нравственным регрессом. Как когда-то писал поэт Андрей Вознесенский, «все прогрессы – реакционны, если рушится человек».

П.И. Фёдоров,

модератор круглого стола по драме

П. Северного «Последние дни иператора Николая Второго»

 

Участники круглого стола:

сын писателя Арсений Павлович Северный (г. Москва);

кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН Лариса Петровна Черникова (г. Москва);

доктор исторических наук, профессор кафедры Отечественной истории БГПУ им. М. Акмуллы Марат Барыевич Ямалов (г. Уфа);

научный сотрудник сектора истории литературы Института истории и археологии Уральского отделения РАН, доцент кафедры русского языка Уральского федерального университета Юлия Сергеевна Подлубнова (г. Екатеринбург);

аспирантка кафедры русской литературы БГПУ им. М. Акмуллы Александра Сергеевна Пирогова (г. Уфа);

заведующий информационно-библиографическим отделом библиотеки БГПУ им. М. Акмуллы Петр Ильич Фёдоров (г. Уфа).

 

 

Арсений Северный: Я очень долго не знал о существовании папиной пьесы. Папа в Шанхае скрывал, что в 1922 году издал в Харбине «Смерть императора Николая», утверждая, что первая его книга была издана в 1924 году под названием «Только моё, а, может, и Ваше». Страх того времени: попасть в лагеря в пятьдесят лет, когда уже столько перенёс, ему не хотелось. Когда папы не стало и я начал заниматься его творчеством, то многое открылось. Мне в руки попался отрывок из энциклопедического справочника Академии наук «Литературное зарубежье России», где было написано, что папа – автор пьесы «Смерть императора Николая» (Харбин, 1922). Лариса Черникова видела её в Шанхае в библиотечном архиве. Чуть позже Патриция Полански из библиотеки, которой она заведует при Гавайском университете, прислала мне в подарок список «Works of Pavel Severnyi in Worldcat June 2010», где были перечислены папины книги, изданные в Китае, а также информация, в каких библиотеках они есть и сколько экземпляров его книг имеется в данной библиотеке. По данным Worldcat, 193 книги в 83 библиотеках мира, не считая нашей страны и Китая. (Я очень благодарен ей за присланные ксерокопии отдельных папиных книг. Она много лет на свои деньги покупала книги русских эмигрантов. И сейчас там собрана огромная библиотека русской эмигрантской книги.) Знаю, что в Ленинке хранится 4 его книги, а в русской эмигрантской библиотеке Сан-Франциско – 7 книг. Очень много папиных книг в Гавайском университете. Так что этот каталог не точен. Но из него я узнал, что в архиве русского монастыря под Нью-Йорком есть папина первая пьеса «Последние дни императора Николая II», снятая на микрофильм. Я обрадовался и написал маленькое письмо настоятелю монастыря. Долгое время не было ответа. Видимо, они не поверили, что я сын писателя, а подумали, что из КГБ. Далее я написал Патриции письмо с просьбой о помощи, чтобы она подтвердила настоятелю монастыря, что я действительно сын Павла Северного. Через некоторое время на мой адрес в Москве приходит бандероль, и там не книга, а рукопись, написанная папиной рукой. Для меня это было сокровище. Я сразу принял решение не переиздавать её, а оставить как память о том времени, ведь в 1921 году отцу исполнился всего 21 год. Желаю всем вам успеха в обсуждении папиной первой книги. Жаль, что его нет!

 

Лариса Черникова: В феврале 1920 г. Павел фон Ольбрих в возрасте девятнадцати лет вместе с выжившими товарищами-колчаковцами прибыл на станцию Маньчжурия на территорию Китая. Позади были проигрыш войны, смерть родителей, февральский 1920 года Великий ледяной поход через Байкал, трижды перенесенный тиф, лазарет, потеря сознания и близкая смерть. Вероятно, именно беспамятство и защита Красного Креста (пробыл в госпитале несколько месяцев) спасли жизнь юному барону. Какими судьбами, кто из товарищей помог, – история умалчивает. «Сначала была цель выжить, а выжив, –не умереть». Нужен был хлеб насущный в чужой стране, под чужим кровом, с неясными целями на будущее. Юноша выздоровел, но не оправилась еще от потрясений его душа.

Долгое время считалось, что драма Павла фон Ольбриха «Последние дни Императора Николая Второго» 1922 г. безвозвратно утрачена. Это было связано с неразберихой конца гражданской войны и харбинскими событиями 1920–1923 гг. (массовое прибытие беженцев и остатков белых армий в город). Благодаря помощи доктора исторических наук М.В. Кротовой, у нас оказался фрагмент из личного дела Павла фон Ольбриха-Северного. Сразу же по прибытии в Маньчжурию в 1920 г. будущий писатель служил в железнодорожной милиции КВЖД на станции Хэньдаохэцзы. Именно в этом местечке на далекой железнодорожной окраине писатель и создал свою драму. В личном деле его записано: «Офицер, подпоручик. Происхождение: дворянин (зачеркнуто)», другой рукой, черными чернилами дописано: «отдворенил».

Темы прежней России, утраченного дома, безгрешного царя и его семьи еще долго не отпускали бывших граждан Российской империи; часть эмиграции осталась на этих позициях до конца своих дней. В «Новостях Жизни» публиковались в нескольких номерах дневники Николая II. В «Шанхайской Заре» выходили отрывки из дневника цесаревича Алексея (материалы Андрея Седых). Во многих городах в Европе и в Китае строились храмы-памятники и часовни в память Государя-Императора и Его Августейшей семьи. Такой памятник, в частности, был построен в 1934 г. в Шанхае. То есть тема трагических обстоятельств в истории России постоянно занимала умы и души многих российских людей и семьи монархов всей Европы. Драма П. Северного и книги на эту тему не исчезали с полок библиотек, а сами театральные постановки стали проводиться в годовщину этих событий. Как пишет Б. Кодзис, «в первую очередь драматурги-эмигранты отразили трагические последствия революции как в судьбе отдельного человека, так и России в целом. Этому, например, посвящены пьесы Павла Северного (1922) и Петра Крачкевича (1928) об убийстве в 1918 году Николая II».

В свою очередь, в СССР печатались произведения, трактующие события гражданской войны и революции, события 1918 г. в Екатеринбурге, с достаточно подробными деталями расправы, с идеей возмездия за совершенные в жизни царя ошибки.

«Драма выполнена в рамках концепции, трактующей Николая Второго как “царя-мученика”. Она, безусловно, противостоит единственному официальному в Стране Советов мифу о Николае Кровавом, народном угнетателе и тиране, даже своей гибелью не искупившем все гнусные поступки, совершенные за годы нахождения на царском троне», – пишет Ю.С. Подлубнова.

Работая в фондах Шанхайской библиотеки Зи-Ка-Вэй в 2002 г., автор этих строк ознакомилась с большим объемом книг российской эмиграции, в том числе изучила переплетенную машинописную копию драмы П. Северного «Последние дни императора Николая Второго», или «Смерть императора Николая II». Однако тогда отношение к эмигрантской литературе было более чем критическим, и, увы, мне не показалась интересной эта тема. Помню лишь, что пьеса существовала в машинописном варианте, и таких экземпляров было два. То есть, эта драма и сегодня хранится в Шанхайском отделении библиотеки Зи-ка-вэй (в закрытом хранилище на ул. Лун У /Long Wu lu/).

Драма П. Северного в четырех действиях «Смерть императора Николая II» (1922, Харбин) имеет два названия (второе: «Последние дни Императора Николая Второго»). Можно считать это произведение литературно-драматургическим дебютом. Мировоззренческий путь барона фон Ольбриха в эмиграции своеобразен, и много раз менялся: от монархиста в молодости – к неприятию большевизма; от антикоммунизма – через ностальгию по России – к лояльности к СССР, особенно проявившейся во время Великой Отечественной войны; от лояльности – к восхищению Сталиным и СССР в 1945 году; от вступления в Советский клуб в Шанхае – к решению репатриироваться на родину после войны. Такой эволюционный путь пережил Павел Северный в эмиграции (и вместе с ним – многие эмигранты-репатрианты).

В пьесе прямо прослеживаются авторские переживания личной трагедии потери близких. В произведении присутствует «домашний мир» царствующих особ; мы видим их взаимную любовь, уважение, достоинство; видим веру в доброе-чистое-светлое, в милосердие своих «охранителей» (да можно ли поступить иначе?). Идея врожденного благородства не исчезает в героях до конца драмы. Два мира столкнулись в гипер-разном восприятии жизни, и, хотя многие мизансцены достаточно неумелы, подражательны, в пьесе все же раскрывается подоплека гибнущей империи (ведь не может же без императора существовать империя?), отражаются боль, отчаяние, сожаление, невозможность что-либо исправить; демонстрируется отчаянное положение самодержца, его семьи, их окружения.

Представляется, что подобного рода театральные постановки, очень эмоционально действующие на зрителя, не могли ставиться часто – слишком велик деформационный удар по психике и без того настрадавшегося эмигранта-современника тех лет. Поэтому, скорее всего, у писателя и возникла потребность публикации драмы в литературном варианте (отдельным изданием).

Обсуждая начало литературной деятельности отца, А.П. Северный не раз сетовал, что первые произведения, в том числе драма об убийстве императора Николая II, безвозвратно утеряна. Впрочем, в архиве писателя Арсений Павлович сам обнаружил, что его отец в 1970-е гг. обращался с просьбой в один из провинциальных театров о постановке этой драмы. Театр поначалу воспринял идею с вдохновением, но потом переписка с литредактором театра оборвалась. Это значит, что рукопись (или изданный в Харбине вариант) все-таки была привезена в СССР при репатриации семьи в 1954 г., и уже после пересылки в театр была утеряна (драма советской действительности).

 

Марат Ямалов: Нашему поколению посчастливилось стать свидетелями постепенного преодоления чудовищного раскола русской культуры в ХХ веке. То, что за десятилетия чужбины было сохранено и создано творческой интеллигенцией эмиграции, уже много лет, год за годом, возвращается к нам, обогащая духовно-культурную жизнь России. Еще одно свидетельство тому – удивительная судьба и творческое наследие писателя Павла Александровича Северного (1900–1981), подвижничество его супруги Тамары Купер, их сына Арсения Павловича. Если из 129 произведений этого писателя издано 91, то, видимо, немало рукописей и документов уже утрачено навсегда. Прорывом в более обстоятельное знакомство с ним стала книга Л.П. Черниковой «Мост в прошлое везунчика-барона: штрихи к портрету русского писателя-эмигранта Павла Северного» (Уфа: Вагант, 2011). Хочется сразу низко поклониться всем историкам, писателям и журналистам, благодаря которым стало возможным подобное издание. Это известные деятели науки, культуры и образования – А.П. Северный, Л.П. Черникова, П.И. Федоров, С.Р. Чураева, С.В. Вахитов, Н.М. Калмантаев, А.И. Чигрина и др. Они открыли нам новые штрихи отечественной истории.

Вызывают уважение творческие искания, напряженные раздумья, самоорганизация и верность принципам русских в Харбине, Шанхае. Поражает глубокое понимание писателем Родины, величия русского народа, духовно-нравственных и национально-культурных основ России. Его патриотизм слит в неразрывное целое с верой в будущее страны. Невероятно светло, неопровержимо звучат слова, написанные в изгнании, но как будто сегодня и для нас: «Всё преодолеет, всё снесёт, со всем справится русский народ, потому что он может творить те красоты, перед вдохновением которых почтительно склоняются чужие, часто даже не постигающие до конца, в чем сила, смысл и значение этой красоты… Нам ли падать духом? Нам ли сомневаться в будущем России? Нам ли отказываться от великой культуры нашей?..» (цитируется в сокращении).

Первым зафиксированным на сегодня самостоятельным произведением П. Северного стала драма в четырех действиях «Смерть Императора Николая II», вышедшая в 1922 г. в Харбине, – пишет в своей книге Лариса Петровна. Это своего рода драматургический дебют будущего большого прозаика. Поражает сама дата его написания. Юноша, начинающий автор, при ограниченной информации, вдруг воспроизводит трагедию 1918 года, о деталях которой многое пока неизвестно и через сто лет! У меня дрогнули руки, когда стало вдруг возможным прочитать не просто пьесу, но еще и фотокопии сохранившихся страниц рукописи. Понятно, что Павел Александрович смог в свое время передать только главное, т.е. столкновение двух миров. Это мир семьи Николая II, проникнутый христианской любовью, своим осознанием патриотизма, чести и достоинства, понимания покорности перед несомым крестом. И второй, восставший мир – «низовых» революционных масс, революционных идеологов, организаторов, одержимых мессианством диктатуры пролетариата. Еще, кажется, примитивных служак, готовых к выполнению любого приказа вождей. Жуткие подробности бойни в подвале невозможно было показать реально, у автора они остаются за дверью.

Вся та правда до нас доходила медленно. Мне в 1982 году пришлось побывать на конференции в Свердловске, где во время посещения музеев и мемориалов нам мельком, тихо и без объяснений, показали ничем не приметное место, где когда-то стоял Ипатьевский дом. Потом я узнал, что его без шума по постановлению свыше снесли еще в 1977 г.! К сожалению, книгу М.К. Касвинова «23 ступени вниз» (уже само название говорило о предвзятости его концепции!), я прочитал уже в годы перестройки, наряду с другими публикациями. Потом обрушились «водопады правды», предсказанные А.И. Солженицыным. Читатели получили книги М.К. Дитерихса, Р. Вильтона, Н.А. Соколова, П. Жильяра, современных авторов Э. Радзинского, Г. Рябова и ряда других. Совсем недавно по данной проблеме состоялась широкая научная конференция в Сретенской духовной семинарии. Ее работой руководил ректор Сретенской духовной семинарии, председатель Патриаршего совета по культуре, епископ Егорьевский Тихон (Шевкунов). Он, кстати, в этом году выступал перед нами в Уфе в связи с открытием парка «Россия – моя история». Были вопросы и по царю, по мученической смерти всей его семьи, идентичности найденных останков. Далеко не все прояснилось, исследовательская работа продолжается.

Даже в новых произведениях суть происшедшего все еще затушевывается доказательствами вины, ошибок и преступлений, слабости, а то и никчемности убитого императора. К сожалению, историография событий лета 1918 года, связанных с уничтожением Романовых, до сих пор отдает тенденциозностью, подменой понятий. Не удается распутать весь клубок, все переплетение политических подоплек и мотивов, предательства, произвола и демагогии в той трагедии. Пожар революции и гражданской войны, красного и белого террора, огромный вал все новых катастроф и побед надолго опалили, стерли краски и детали конкретно одного преступления.

Теперь спросим себя: в чем современный формат осмысления той истории? Какие делаются выводы, извлекаются уроки, намечаются задачи дальнейших поисков? Признаюсь, внимание к прошлому радует, но немало и огорчений. Довольно часто мы уходим от сути. Расправа над Романовыми – вовсе не простая случайность или эпизод социальных столкновений. Страна шла к этому, по крайней мере, весь ХIХ век, а не просто пресловутые «23 ступени» конца ХIХ – начала ХХ в. Вспомним споры декабристов, акции народовольцев, «Народную расправу» и «Катехизис революционера» С.Г. Нечаева, практику эсеровских боевиков. Будущие руководители страны – большевики – пошли много дальше.

Известно, что Ленин высоко ценил радикализм Нечаева. Соратница его М.В. Фофанова вспоминала, как Владимир Ильич однажды восторженно сказал: «…только послушайте, что пишет Нечаев! Он говорит, что надо уничтожить всю царскую семью. Браво, Нечаев!». Сделав небольшую паузу, Владимир Ильич продолжил: «То, что не удалось осуществить этому великому революционеру, сделаем мы». Другой его близкий товарищ В.Д. Бонч-Бруевич в мемуарах подтвердил: «…Совершенно забывают, – говорил Владимир Ильич, – что Нечаев обладал особым талантом: Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос – “Кого же надо уничтожить из царствующего дома?”, Нечаев дает точный ответ: “Всю большую ектению”. Ведь это сформулировано так просто и ясно: Все знали, что на большой ектении вспоминается весь царствующий дом, все члены дома Романовых. Кого же уничтожить из них? – спросит себя самый простой читатель. – Да весь дом Романовых, – должен бы был дать себе ответ. Ведь это просто до гениальности!».  

Когда на II съезде РСДРП, в июле – августе 1903 года, при принятии программы партии обсуждали отмену смертной казни, кто-то из делегатов воскликнул: «Как? И даже Николая Кровавого нельзя будет расстрелять?». В протоколе в скобках механически отмечено – «смех в зале». Да, в своих душах они его уже казнили, от того и смеялись! Но немало простых людей, участвовавших в революции, было настроено также. Они были убеждены в правоте и справедливости мести, наказания. О том, что зло возвращается, что за все в жизни приходится платить, задумывались, увы, далеко не все. Об этом некоторые из смеявшихся вспомнили, лишь попав в жернова политических репрессий двадцатых-тридцатых и последующих годов… Тут, наверное, уместно привести изречение, что ни один революционер еще не поднимался выше эшафота!

Так мы выходим на очень важное обсуждение сущности различных прав – конституционного, международного, революционного и т. д. Для революционеров был непреложным принцип: благо революции – превыше всего, т. е. перфразированное латинское изречение от «Salus populisuprema lex» к «Salus revolutionis – suprema lex». С такими высокими категориями и козырями можно было оправдать что угодно, любое злодеяние, бесчеловечность. Не случайно яростно преследовалась религия, призывающая к добру.

Те, кто и сегодня начинает взвешивать плюсы и минусы императора, ссылаться на тревожность и неопределенность момента, словно забывают, что, во-первых, никакого суда не было. Во-вторых, даже и тогда никто не договаривался до того, что надо судить всех мужчин и женщин Романовых, независимо от возраста, причастности к деятельности власти. В-третьих, порою не хотят замечать, что убивали не только семью Николая II, но и любых родственников, а в тот день застрелили вообще не причастных – доктора, повара, камердинера, горничную, фактически, как свидетелей. В-четвертых, все делалось скрытно, замаскировано, с проведением операции дезинформации и «легитимизации», со ссылкой на наступление белых, решение Уралсовета, требования рабочих и т. д.

Прошли десятилетия. Некоторые не прочь превратить такие события в очередные выгодные «русские сенсации», «пусть говорят», «журналистские расследования» желтых СМИ или сайтов.

Ерничая, еще В.В. Маяковский насмешливо и вскользь писал по этому поводу:

 

Царь российский, финляндский, польский, 

и прочая, и прочая, и прочая –

лежит где-то в Екатеринбурге или Тобольске:

попал под пули рабочие.

 

Мол, так уж получилось! Семья вообще не упоминается, якобы не знал! Он же, словно не видя всей трагедии народного братоубийства, восторженно провозгласил: «Этоединственная великая война из всех, какие знала история!». В таком духе старательно учили детей. Словно и не было Александра Невского, Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Ушакова, Суворова, Кутузова, Нахимова и многих других защитников Родины! Как будто можно просто отделить от судьбы страны многих ярких представителей Романовых. Не пора ли понять, что тогда стреляли не только в семью, но и в династию, в три столетия российской государственности.

Революционное право, революционная практика восторжествовали, они оправдывались, воспевались как истинная справедливость, как романтика блистательного подвига. Ленин на III съезде РКСМ провозгласил постулат, вошедший в резолюцию молодежного форума, а позже в учебники и хрестоматии: нравственно всё, что служит делу коммунизма! При подобных убеждениях и таком оправданном аморализме, что такое расстрел царской семьи? Что такое жизнь отдельного человека? Такие вопросы, увы, возникли в стране великой духовной культуры. В той, где уже было открыто невероятное: «Даже счастье всего мира не стоит одной слезинки на щеке невинного ребёнка»! (Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы: роман. Ч. 2, кн. 5, глава «Бунт»).

В происшествиях 1917–1918 годов, в убийстве царской семьи, была пройдена красная черта вседозволенности, открылся путь к гибели тысяч и миллионов людей. Николай II, нарушая законы, чтобы предотвратить моря крови, отрекся за себя и за сына в пользу Михаила. Михаил, тоже нарушая законы, отрекся в пользу еще не существующего Учредительного Собрания. Это человеческие, гражданственные поступки, но кто с этим стал бы тогда считаться! Пошла лавина других нарушений права, пробивая плотину на пути к большому кровопролитию.

Проповедник А. Мень считал: во всем, что происходит, есть скрытый смысл, только мы познаем его позже. Если это так, то действительно, есть закономерность в том, что эпоха «строительства нового общества» в ХХ веке начиналась и заканчивалась с пренебрежения к праву, с правового произвола…

Дело теперь вовсе не в прошлых проблемах, а в сегодняшнем состоянии общественного сознания, духовно-нравственной атмосферы, в каждом из нас. Ответим себе, сумели ли мы пережить, перетолковать, перебороть прежние такие установки, такое отравление менталитета революционным правом, культом революционаризма? В чем убеждена, во что верит наша молодежь? Обращаясь к истории, к славным или трагическим, а порой позорным событиям, передаем ли мы новым поколениям весь ужас мирового опыта отступления от правды, совести, справедливости? Сохраняющимся попыткам отказа от примата права, социальной стабильности и духовной консолидации общества? Судьба Романовых – своего рода индикатор к оценке нашего мироощущения, нравственного здоровья, иммунитета от произвола и насилия.

При всем уважении к атеизму разве не должны мы чаще вспоминать тысячелетние заповеди, например, такое изречение из христианского Нового Завета: «Что пользы человеку приобрести весь мир, если при этом потеряет душу?» (Матфей, 16:25).

 

Юлия Подлубнова: Драма Павла Северного – один из первых известных откликов на трагические события лета 1918 года. Тексты подобного рода обладают несомненным социокультурным значением, ибо они формируют отношение не просто к гибели царской семьи или к фигуре и деятельности последнего российского императора, но к русской истории с ее драматическими отношениями государства и граждан или так называемого народа. Известно, что оценки личности Николая II складывались задолго до появления текстов о его гибели и были связаны с обстоятельствами его жизни и самим ходом истории. В различных текстах – публицистических и художественных – он выступал то в статусе помазанника Божьего (государственническая позиция), то как Николай Кровавый (критическое отношение к государственной системе, а иногда и к самому государству как сверхидее). После гибели восприятие Николая II в качестве мученика в среде монархически настроенной публики и духовенства стало своего рода мейнстримом, и именно в контексте этого мейнстрима и стоит рассматривать драму Павла Северного, не отказавшегося от монархических взглядов, несмотря на разгром армии Колчака и страшный Ледовый поход, из которого он чудом вышел живым, а возможно, и благодаря этим обстоятельствам, потому как отказ означал бы предательство самого себя и своих погибших соратников.

Начинающий писатель прекрасно понимал, с каким актуальным и болевым материалом имел дело, и пытался при всей осознанной установке на идеализацию фигуры царя деполитизировать текст, в первую очередь, за счет создания психологически достоверной картины пребывания царской семьи сначала в Тобольске, а затем и в Екатеринбурге. Драматург предложил погрузиться в особый семейный мир, увидеть в царе, царице, царевнах и царевиче живых людей с их индивидуальными характерами и устремлениями.

Отсюда и временная протяженность действия в пьесе, ибо тобольские сцены вряд ли бы потребовались автору, целью которого было бы показать гибель своих героев – достаточно было пары дней в Екатеринбурге. Тобольск – это тревожный, но еще не разрушаемый извне мир семьи, вырванной в ходе революционных потрясений из привычной обстановки дворцов и столичных интерьеров, однако изо всех сил пытающейся сохранить прежний уклад жизни. В Екатеринбурге, в отличие от спокойного Тобольска, внешняя угроза станет неотступной и агрессивной, предрекающей гибель.

Показательно, что описания Ипатьевского особняка в Екатеринбурге мрачны и направлены на создание определенной атмосферы: пустые комнаты, сборная мебель, многочисленные двери, к ним добавляются битые стекла и высокий забор в качестве вида из окна. Замкнутое пространство дома, замкнутая территория вокруг него указывают на судьбу обитателей особняка, узников, уже не распоряжающихся собственными жизнями. Пятое действие начинается с описания комнаты, предшествующей расстрельной: «Темная узкая проходная комната в подвальном помещении дома Ипатьева. Налево дверь. Видна часть лестницы с перилами. Тускло горит керосиновая лампа-ночник». Дверь налево – это вход в помещение, где в финале состоится расправа. Главная функция дома – защита его обитателей от внешних угроз – в описаниях Павла Северного отодвигается на второй план (хотя внешние угрозы присутствуют: в доме бьют стекла), дом превращается в тюрьму.

Место семейной драмы занимает трагедия.

В этом смысле пьеса Северного напоминает булгаковские «Дни Турбиных»: непреложные ценности дома и мира семьи окажутся в конфликте с социальными идеями, порождающими революции, войны и человеческий хаос. И харбинский драматург, и московский писатель прочитают этот конфликт как конфликт добра и зла. Зло в пьесе победит, но, как во всякой трагедии, добро не исчезнет, потому как осознание ценности утраченного мира семьи и потерянной России останется.

Для контраста приведу пример из пролетарской литературы. Свердловский пролетарский поэт Константин Тюляпин в 1931 году написал поэму «Расстрел Романовых», которую опубликовал литературный журнал «Рост». Поэт, как можно догадаться из названия поэмы, посвятил ее расстрелу Николая II и его семьи. Самыми детализованными в ней стали сцены казни и последующих действий большевиков с трупами: «Маузер черный / смотрит в упор, // Маузер любит / свинцом плевать. // Просто / и грозно / звучит приговор // – Николая / Романова / рас- / стре- / лять!». И далее: «На сучьях / висела еще / темнота // Дрожащий авто / разгрузили бойко. // Расстрелянных трупы / жгла кислота, – // Ее получили / по ордеру / Войкова». Внимание в поэме привлекает нетипичное для русской литературы отсутствие авторской жалости к расстрелянным. Царь гибнет, новый мир торжествует. Но торжествует ли?

В сцене гибели царская семья все равно – помимо воли автора – предстает в качестве бессмысленных жертв революции, особенно дети. Даже «революционный гуманизм», которым оперировал пролетарский поэт, оправдывающий жестокие поступки большевиков, не смог перекодировать в тексте мучения расстрелянных в чаемое возмездие истории. Сцена расстрела слишком очевидно пытается выдать одно за другое: трагическое за патетическое.

Зло даже в художественном пространстве сложно выдать за добро. По крайней мере, для этого нужно быть большим мастером. А непреложность добра, в свою очередь, не требует особых художественных доказательств.

И последний вопрос, который меня волнует в отношении пьесы Павла Северного: почему именно пьеса? Так ли будущий прозаик грезил театром?

Очевидно, что его пьеса, скорее, предназначена для чтения, чем для сцены, а сам этот текст зафиксировал путь Павла Северного к прозе. Но и в его последующей прозе окажется немало от настоящих драматургических сцен, от оставленной драматургии.

Впрочем, острые политические реалии тоже будут оставлены в Харбине 1922 года.

 

Александра Пирогова: Пьеса Павла Северного примечательна, прежде всего, тем, что писатель очень чутко уловил характер взаимоотношений членов царской семьи, в общих чертах охарактеризовав каждого из них.

В арсенале современного исследователя жизни императорской семьи имеется множество документальных источников (дневники членов семьи, письма, воспоминания приближённых и т. д.), подтверждающих, что между членами монаршей семьи были очень теплые доверительные отношения. Павел Северный же в своём произведении в большей мере основывается на личном восприятии царской семьи, которое оказалось правдивым.

Члены царской семьи главные и, можно сказать, единственные герои драмы, все остальные персонажи даже не второстепенны, они, скорее, фон, чем живые люди: их речи однотипны и кратки, практически отсутствуют авторские ремарки и описание героев. Если отбросить всех второстепенных персонажей и статус главных героев пьесы, то автор рисует жизнь обычной дружной семьи, в которой царят любовь, гармония и взаимопонимание. Второстепенные персонажи же вносят диссонанс в эту идиллию, нарушая мирный семейный быт: перебивают разговоры, ограничивают пространство, подавляют. Но даже в этой сложной ситуации, в этой роли заключенных, Романовы находят поводы для радости: «У меня сегодня ни одной мрачной мысли, я не помню ни о чем скверном, а знаю только, что как маленькая девочка не могу дождаться момента, когда зажгут свечи на ёлке», – говорит Татьяна.

Оптимистичный взгляд на мир свойственен всем детям Николая и Александры, которые стойко выносят заключение. Хотя это мироощущение, переданное Павлом Северным, не столько оптимизм, сколько глубокая, поистине православная вера в то, что будет так, как должно быть, и смирение, свойственное всем членам семьи, перед предначертанным им свыше настоящим и будущим. Они живут, находя радость в каждом дне: весёлая беседа с Алексеем, установка рождественской ёлки, приход весны.

Вере отводится значительное место в пьесе: молитва крайне важна, с этого начинается каждый день, любая проблема может разрешиться только с Божьей помощью, верят абсолютно все члены семьи, именно она не дает им впасть в отчаяние.

Потеряв титул, они не теряют достоинства и качеств, свойственных царским семьям по положению, в том числе – милосердие и внимание к своим подданным. Так, императрица приказывает раздать подарки в честь рождества солдатам, охраняющим семью.

С течением времени охрана семьи начинает всё вольготнее себя чувствовать, с сопереживания и нейтралитета до ненависти. В конце пьесы комиссары уже не смущаясь ругаются перед царскими дочерями, перечат царю. Они свободно ходят по дому, подслушивая разговоры и без разрешения входя во все комнаты. Юровский же является апогеем этих негативных изменений. Он приказывает ужесточить надзор за царской семьёй, совершенно лишая их личного пространства, тихого семейного очага, где они могли радоваться и на время забыть о том, что находятся в заключении.

Практически все события пьесы происходят в Тобольске и лишь два последних действия в Екатеринбурге – последнем пристанище царской семьи.

Пятое действие сильно отличается от всех предыдущих: нет ни одной реплики членов семьи. Описываются лишь чёткие, абсолютно бесчеловечные, циничные приказы и реплики Юровского. Господствует действие и беззаконие. Павел Северный не даёт никакой характеристики ни Юровскому, ни комиссарам, предоставляя возможность читателю самостоятельно выдвинуть обвинение.

Идея о незаконности совершенного «правосудия» проходит красной нитью через всю пьесу, примечательны слова самого Николая относительно его осуждения: «Господи, если бы Вы только знали, как мне хочется, чтобы скорей меня мой народ позвал на суд. Если бы вокруг меня собрался мой русский народ. Я сказал бы ему, что я не так плох, как ему сказали. Сказал бы ему всю правду о себе. И я твердо верю, что народ оправдал бы меня».

Павел Северный выносит своеобразный, не высказанный им в конце приговор убийцам царя, которого казнили без суда, не спросив у народа, достоин ли он такой жестокой расправы.

 

Пётр Фёдоров: Первая треть ХХ века в России была отмечена небывалым подъёмом русского театра, превратившегося из развлекательного заведения в трибуну, кафедру, амвон, где решались проблемы смысла жизни, воспитывался вкус и формировалось общественное мнение. Даже суровые катаклизмы революции и гражданской войны не могли остановить театральный бум. В 1920-е годы были созданы наиболее значительные пьесы о гражданской войне: «Дни Турбиных» (1926) Михаила Булгакова, «Любовь Яровая» (1926) Константина Тренёва и «Бронепоезд 14-69» (1927) Всеволода Иванова. Поэтому не случайно начинающий автор Павел Северный обратился к жанру драматургии, чтобы наиболее действенным способом поведать обществу о своём видении трагедии гражданской войны.

Работа над пьесой заняла около года. Начатая 27 апреля 1921 года в полосе отчуждения и на станциях КВЖД, она была завершена в Харбине 6 апреля 1922 года. Драма Северного многолюдна: помимо членов царской семьи и их приближённых среди действующих лиц представлены комиссары, красноармейцы и монахини. Главное отличие драмы П. Северного от двухтомника генерала М. Дитерихса «Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале», основанного на результатах работы следственной группы Н.А. Соколова, состоит в том, что он написал своё произведение не об убийстве семьи Романовых, а о внутреннем мире этих людей накануне трагедии.

Драма начинается с молитвы Симеона Богоприимца «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…», напоминающей в конце всякого дня о кончине земной жизни и надежде на будущее спасение и задающей тон всем последующим событиям.

Конфликт царственных узников и представителей новой власти происходит в пьесе не столько на внешнем, сколько на метафизическом уровне. Охранники просто не понимают вверенных им высокопоставленных заключённых, принося им страдания своим непреднамеренным варварством. Автор драмы видит истоки этого внутреннего конфликта не в политических или социальных различиях, поскольку на месте большевиков могли оказаться эсеры или анархисты, кадеты или националисты, а на месте царской семьи – любая христианская, мусульманская или интеллигентная семья бывшей Российской империи. Павел Северный в своей драме углубляет до предела метафизический конфликт между Традицией и Модерном, прозвучавший позднее и слабее в знаменитой пьесе Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Вырванная из привычной среды царская семья, лишённая дома и нормального круга общения, мужественно идёт на голгофу, сохраняя свои главные ценности – честь, достоинство и веру.

Наиболее близкая автору по своему характеру Великая княжна Ольга чётко формулирует суть этого конфликта: «Там молятся, а здесь веселятся. Две разные жизни. Одни страдают и плачут, а другие смеются и веселятся». Не случайно далее автор драмы вкладывает в уста Ольги стихотворение лицеиста 59-го выпуска, царского и белого офицера Сергея Бехтеева «Молитва», найденное после расстрела царской семьи переписанным её рукой:

 

Пошли нам, Господи, терпенье
В годину буйных, мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.

……………………………………

И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов!

 

Образы пьяных красноармейцев и комиссаров несут в себе дополнительный смысл опьянения свободой и вседозволенностью. В драме им противостоит трезвое смирение и самообладание членов царской семьи и их верных слуг. Подобно С.Т. Аксакову, автор пьесы рисует гармоничные отношения императорской семьи со своими слугами и простыми солдатами, охраняющими её в Тобольске. И лишь в последних действиях наступает разлад с опьянёнными вином и свободой красноармейцами, расставшимися с христианской моралью и забывшими стыд и совесть.

Развязка драмы наступает в пятом действии, происходящем в доме Ипатьева в ночь на 17 июля 1918 года. Сам расстрел царской семьи передан с помощью реплик его организаторов и исполнителей. Комиссар: «Ужасно». Юровский: «Что ужасно. Выпей воды, голова у тебя от крови закружилась. Молодцы мои ребята, ловко дело обделали». Красноармеец: «Грузовик подан». Юровский: «Выноси. Осторожней. Чтобы крови меньше было».

Драма завершается кровавым преступлением, которое лишь оттеняет нравственную победу императора и его семьи над своими палачами, которые ведут себя как преступники, спешащие замести следы и скрыться с места преступления. Образ царской семьи в этой пьесе не имеет ничего общего со многими современными трактовками в литературе и кинематографе, рисующими царственных мучеников беспомощными жертвами жестокого большевистского режима. В трактовке Павла Северного император и члены его семьи идут на голгофу сознательно, обретая на своём пути истинное христианское смирение, честь и достоинство.

Коренное отличие драмы П. Северного от пьес М. Булгакова, посвящённых трагическим дням в судьбах героев, состоит в том, что в ней отстаиваются идеалы Традиции в эпоху торжествующего Модерна. Религиозно-нравственные ценности православия в ней терпят поражение в реальной жизни, охваченной революционной бурей, но в сфере духа они одерживают безусловную победу, поскольку опираются на традиции Вечной России. Последний русский император и его семья в пьесе своей нравственной стойкостью и преданностью вере приносят искупительную жертву за три столетия правления династии Романовых, закладывая духовные основы для будущих поколений, о чём провидчески писал всё тот же С. Бехтеев:

 

Я твёрдо верю – Русь Святая,

Как феникс, встанет из огня,

И вновь воскреснет жизнь былая

В лучах блистательного дня.

 

Пьеса демонстрирует трагический разрыв между прагматическим развитием и нравственным фундаментом нации и способствует общенациональному примирению и прощению, оберегая современное общество от нового повторения Смуты.