Последний учитель

Последний учитель

Несовершенных — ну, что лукавить и оправдываться — просто сбрасывали со скалы.

Божественная бездна: массив стеклянно-радужного темного базальта, под ним красные слои песка, ниже холодные синие пласты глины — а дальше сверху не видно. Они-то, сброшенные, видели и другое: отражение звезд, вкрапления драгоценных камней: смех сердоликов, задумчивость хризолитов, ярость рубинов и мудрость сапфира. Но падали быстрее, чем могли оценить то, что видят.

Они гибли десятками и сотнями — в пропасти. Если складывалось неприлично большое число несовершенных, приходилось придумывать причину. Истории нужна причина. История — это инвестиции в будущее, это важно и окупается с процентами. Причин для массовой гибели немного: эпидемия (что лучше и удобней всего, но не всем летописцам везет жить в период эпидемий), катастрофы, война, в конце концов. Можете придумать что-нибудь новенькое? Вперед! Даже если придумка неубедительна, важна новизна.

С душегубством медийных персон — известных за пределами своей области — обстояло проще, но тоже хлопот хватало. И отсутствие интернета в то время — благо. Любая сеть (как учитель не могу не обратить вашего внимания на первоначальное значение слова «сеть»!) запутывает.

Для убийства Пифагора сочинили мятеж в Метапонте, плодородной греческой колонии. Мирной, сыто-сонной. Ох уж эти мне простодушные ахейцы! Фантазия переписчикам истории отказала — какой мятеж там, где лоза, засунутая почкой в землю, плодоносит уже в первый сезон? Там, где еды больше, чем можно съесть и продать, где рабы ленивы, а женщины — напротив?

Александр Македонский, конечно, выдумщик, но ничего лучше тривиального отравления аконитом — в духе Агаты Кристи — не придумал для убийства своего учителя Аристотеля. Сколько же Шурятка на свидетелей потратил, страшно представить? Но — деньги у него были.

Ученики Платона оказались честными, причин не придумывали: в анналах так и значится — убит учениками. Но это — удел безупречно совершенных педагогов, гениальных. Обычных совершенных учителей убивали просто так, без политических памфлетов, без лжи и резонерства. Без толчка в пропасть (божественную бездну) — просто резали. Как Александр I своего отца и магистра Павла I, к примеру.

Со мной у них, ученичков, не заладилось. Я ведь средний, не гений, но и не дурной учитель.

Думаете, что этот миф — убийство учителей учениками — сродни прочим фантазиям? Не верите — не стану настаивать. Но зерна истины в любом мифе, как водится, прорастают. Хотя вода в горшке, где проклюнулись зерна, дурно пахнет.

Начиналось всегда одинаково: собирали талантливых детей. Учителя впадали в энтузиастическое неистовство и спорили, кто лучше научит. Те, что похитрей, основывали собственные школы, дабы исключить сравнение, хотя бы в стенах школы. Это не спасало, вспомните о Платоне, Пифагоре. У них-то как раз собственные школы… Были.

Я учил и вне школы, иной раз — одного ученика от младенчества до зрелости; и в гимназиях, сообща с другими, такими же наивными учителями, как я в то время. Пока учил детей, сам учился у них и заражался юной энергией. Но за энергию надо платить, хотя бы и не по квитанции. Я запустил свое хозяйство, виноградники. Мне стала неинтересна плата за обучение, хватало восхищения, а времени — нет, времени не хватало. Моя жена, типичная рабочая лошадка, устала тащить дом на своем горбу, сделалась сварливой, после откровенно злой. Родные дети смеялись надо мной. О детях еще расскажу… Жена не выдержала, ушла, то есть выгнала из дома меня. Теперь уже надо мной смеялись другие дети — ученики, те, что посмышленей и понахальней.

А времена менялись. Человеческая мысль развивалась, куда-то шло человечество… Учить становилось интересней, конкуренция среди преподавателей росла. Появился термин «несовершенные учителя», открылась бездна, «звезд полна», как позже напишут. Впрочем, с этой божественной бездны я и начал…

Учителя начали убивать «несовершенных» из своей среды сами. Это была первая волна. «Плохих» учителей наивно сбрасывали со скалы. После перепишут: дескать, в бездну летели несовершенные младенцы, младенцев историкам сбрасывать не так стыдно, прецеденты есть.

Позже за учителей взялись ученики. Они взрослели, богатели, получали высокие должности и даже заделывались правителями. Новым владыкам мешали свидетели их нерасчетливых ошибок отрочества. А божеству государственности требовались смышленые крепкие жрецы без старых привязанностей, что тянут назад и призывают к бессмысленной раздаче благ кому-то неважному, оставшемуся в смешном детском прошлом.

Несмотря на риск и страх перед смертью, чей образ заведомо напоминает черты талантливого ученика, существовало много школ и учителей. В те времена государства частенько жили мирно, но именно тогда начали переписывать историю, придумывая войны, эпидемии и катастрофы, чтобы скрыть неловкие массовые убийства преподавателей. Вы уже поняли, к чему клоню? Так просторная воздушная античность сменилась ржавчиной средневековья. Да-да, именно из-за нехватки учителей. Империи ослабели от недостатка авторитетов и дисциплины. Гунны, взращенные суровыми, отрицающими фантазию учителями, оседлали Европу. Но меж детей гуннов (дети — есть дети) тоже встречались талантливые. Они торопились, эти пришлые подростки-недоучки — утверждать свое и завоевывать. И убивать учителей. А поскольку торопились, убивали и чужих учителей тоже. Собственно, мракобесие Средневековья именно от дефицита классных руководителей.

Итак, учителей стало мало, и вышло нам послабление. Не всем, лишь посредственным.

Я привык прятаться под попоной посредственности, да и был посредственностью, наверное. Я выжил.

Я учу детей не только добру, или наукам, или искусствам, я учу их жизни. А она — разная. Цветная, пахучая, опасная. Я соблазняю, как положено учителю, так бывает соблазнителен кентавр: не только для женщин, но и для кобылиц, детей и правителей, бесконечно соблазнителен самой своей двойственностью.

Я, кентавр Хирон, обучая, меняю суть учения, меняю тезисы, но оставляю направление — к свету. Точно так неразумные божьи коровки всегда ползут по направлению к солнцу, потому их называют — божьи.

Я усвоил уроки детей и учу их хитрости и обману в числе прочих дисциплин. Улисс по прозвищу Одиссей обнаружил в этих науках особенные таланты, но оказался добрым мальчиком и ни разу не посягал на мою жизнь — приятная неожиданность. Но я регулярно меняю образ, от школы к школе, от века к веку — меня еще зовут Протеем. Раньше звали. Пусть это не родное имя. Но время умаляется, моя милая античность занимала более половины того, что случилось после — сами видите. Хотя бы по объему ссылок в интернете.

Я вынужден постоянно менять места обитания, имя, учеников — это само собой! Но я счастлив! Несмотря на одиночество, риск, неблагодарность!

Сколько было талантливых учеников! И это многое искупает.

Но вот родных детей учить не довелось. Мой первенец — дочь Гиппа — пошла в лошадиную породу, родилась четырехногой, хотя мать ее была крайне привлекательна в человеческом обличье. О, эти стройные сильные бедра! Чувственные ноздри! Не будем о прочем… Как всякая нимфа, она не умела удержать ни облик, ни честь. Облик меняла на лошажий — это если со мной. Честь потеряла с пастухом Эвером, праправнуком известного Ноя. А чего еще ждать от переменчивой нимфы? Но я не в обиде, в нимфах понимал… Моя наука дочери-первенцу была ни к чему: пытался учить, пока бегала стригунком — тщетно. Зато девочка удачно вышла замуж. Пригодилась-таки если не наука, хотя бы статус образованной (лошадки). Следующие дети, можно сказать, родились на конюшне. Жена, сходив налево, догадала, что жеребят рожать легче. И грудь не портится — козы тут как тут. Ведь в Греции как? Коз хлебом не корми — дай ребеночка взрастить! Детки не говорили даже на койне1, только ржали — надо мной, уже жаловался. Кроме состязаний колесниц и качественной травы их ничего не интересовало.

Но я учил других. Асклепия, вот — медицине. Сын Аполлона, не какой-нибудь пацанчик из степных племен! Он еще только осваивал высокий греческий язык, с трудом удерживался на моем крупе, цепляясь за шерсть розовыми безволосыми пальчиками левой руки, а правую уже тянул к белене, траве воскрешения. Даже в младенчестве его волновала тайна бессмертия. Асклепий — из первых учеников. Он не пытался меня убить, в те времена об этом еще не задумывались. Он, напротив, хотел оживлять умерших и преуспел (в чем и моя заслуга). Убили как раз его — Зевс, конечно. Почему «конечно» — не объясняю, понимающему достаточно. Об учителе, кентавре Хироне, не вспомнили, межгалактического авторитета у учителей не было, что говорить, еще и созвездия наши не определились!

О следующем ученике — по медицинской науке — и вспоминать стыдно: Патрокл. Любитель афродизиаков, в знании их свойств он превзошел меня. Первое убийство совершил еще мальчиком, не справившись с ароматом сельдерея, вызвавшим несоразмерное влечение к товарищу по игре в кости. Да, этот убил бы меня, если бы его не манила любовь к Ахиллу и убийствам вообще, на меня Патроклу просто не хватило времени. Ахилл тоже мой ученик… Но мальчика погубила любовь к струнным инструментам и женским тряпкам.

Первые ученики — самые любимые. Почему моим первым так не везло? Ведь решительно все были настоящими героями и многие — талантливы.

Актеону преподавал охоту. О, тот узнавал ход зверя по движению листа на дереве! Понимал язык гончих! Но теми гончими разорвала его Артемида. Чего ждать от завистливой девственницы! Такая сублимация. Девственность-то потерять не может, Зевс запретил, вот и ярится.

Учил географии Диониса и Ясона. С первым отправился в Индийский поход, чтобы мир показать, ради второго (силы у меня уже не те были, чтобы на палубу с пирса прыгать) изобрел глобус. Гениальные мальчики! Но Дионис спился, а Ясон неудачно женился и пропал в браке, как кашалот в мелком заливе. Оба забыли и географию, и учителя за своими проблемами. Не убили.

Братья Диоскуры — отличные наездники и лошадей понимали. Чуть не породнился с ними, надо же младших дочерей пристраивать, но чересчур были задиристы. Неудивительно, что пали в случайной драке. Знал, чем дело кончится, судьба-Тюхе шепнула (любила иной раз на мне поскакать, ну и, как у женщин водится, не сдерживала во время скачки своих предсказаний).

Наблюдая такую горестную статистику, я бросил обучение наукам и взялся за искусства. Но первый же мой новенький золотой мальчик Орфей отразился старой неудачей: повторил судьбу географа Ясона, на свой певческий лад. Выбрал не ту жену и сгинул вслед за ней, не успев посягнуть на жизнь учителя.

По-хорошему убил меня любимый ученик, ставший настоящим другом — когда подрос, разумеется. Геракл, племянник, сын моего авторитарного братика Зевса. Но все мы, герои и мыслящие боги — родственники, стоит чуть ковырнуть родословную. Обиднее всего то, что убил племяш не за науку, не из обиды за пережитые унижения, а случайно — как стрела поражает цель. Не собирался убить именно меня, стрелял, на кого Зевс пошлет: хандра напала. Ох, как обидно! Не выношу шутки богов — они бестактны и точны. Пришлось менять облик, путать следы через созвездие Стрельца-Кентавра, возвращаться в ином обличии. С тех пор скрываюсь.

Иной раз подумаешь: может, лучше пьянствовать, впадать в буйство, как прочие кентавры? Но я давно не кентавр. К чему жеребячество? Так учеников не догонишь…

Увы, не всегда вовремя узнаю, кто из вчерашних детей достиг цели — далеко спрятался, так далеко, что иные новости приходят с опозданием на человеческую жизнь. Кто-то из моих учеников правит миром… Государством, имею в виду, извините греческий диалектизм. И я легко прощу им казнь воспитателей — хотят изменить мир к лучшему, а в лучшем из миров нет места истории. Забудьте, что утверждал вначале — это профессиональная деформация. Истории нет и не будет. Только мифы. Отголоски, переложения. История — это прошлое. К чему оно? Интимное прошлое… Чтобы утолить жажду интимности, хватит жены, покинувшей меня.

Но свою жену Харикло я лично — и давно — перевез через Лету. Догадались? Хирон — Харон — невелика разница. Если быть точным, а учитель обязан быть точным, даже посредственный учитель, Хароном я стал на обратном пути, оставив на полях асфоделий не только жену, но и букву из своего первого имени.

Не ищите, сейчас у меня совсем другое имя. И новые ученики.

1 Койне (произносится койнэ или кайнэ) – функциональный тип языка, используемый в качестве основного средства повседневного общения с широким диапазоном коммуникативных сфер в условиях регулярных социальных контактов между носителями разных диалектов или языков.