Журнальный мир

Наталья Рубанова: «Вот музыкант, который стал педагогом. Вот педагог, который ушел в кино. Вот редактор, который превратился в сценариста. Вот сценарист, который увлекся журналистикой. А вот уже и создается новый образ — все перечисленное выше, но уже писатель»: так пуантилирует Людмила Улицкая ваше CV. С 1994-го вы живете в Торонто и пять лет издаете «Новый Свет», где печатаются русскоязычные авторы как уехавшие из страны своей азбуки, так и оставшиеся в ней. Чем «Новый Свет» отличается от эмигрантских журналов? Впрочем, что такое эмиграция во времена тотальной глобализации и несет ли сегодня это слово тот горький шлейф, который вкладывали в него ранее, не совсем ясно. «Тоска по родине, давно разоблаченная морока», настигает рано или поздно всех, даже весьма стойких. Однако «родина» — слово-симулякр… Родина — это место, где тебе хорошо, а хорошо пишущему там, где хорошо его буквам — они-то Дом и есть. Как живется вашим буквам в Канаде?..

Алена Жукова: Мы же с вами понимаем, что эмиграция не географическое понятие. Можно физически находиться в привычном пространстве, именуемом родиной, но быть во внутренней эмиграции, прибегая к эскапизму в разные сферы, неподконтрольные государству, социуму. Перемещение в пространстве на новое место жительства не всегда приводит к разрыву с той самой пресловутой родиной. Эти процессы особенно стали очевидны при развитии технологий связи — телефона, интернета, телевидения. Вокруг меня достаточно много людей, пуповиной связанных со странами исхода. И это не только родной язык, это замес культуры, в которой они росли и развивались. Их дети уже не будут такими, вбирая в себя новый язык и другую культуру. Даже если они, эти дети, заинтересуются языком и культурой родителей, ничего ностальгического они ощущать не будут, кроме естественного любопытства. Моя эмиграция тоже началась еще при жизни в СССР. Не желала ходить строем, читать, смотреть, слушать то, что все. Мечтала уехать, начитавшись самиздата и осознав, какая тотальная ложь вокруг. Переехав в Канаду, поняла, что вляпалась капитально, что все, чем занималась раньше, — а это была работа в кино редактором, а потом сценаристом, — закрыто для меня. Было недостаточно языка и понимания того, чем живут канадцы. Бросилась, как все вновь прибывшие, познавать и учиться, стараясь держаться подальше от своих, чтобы погрузиться в другую реальность. На этом пути были даже успехи вроде сценарного гранта от Министерства культуры Канады на фильм «Essential Part of the Face» по гоголевской повести «Нос», который мы затеяли с канадским режиссером-документалистом Иосифом Фейгинбергом. Фильм не был снят, но зато появились друзья в канадской киноиндустрии. Чем все закончилось? Отрезвлением. Перестала себя изматывать запретами читать и писать только на английском, расслабилась и заскучала по русскому языку и русскому кино. Тогда и пришла идея реставрировать свой старый образ жизни, но по-другому. Решила с коллегами открыть в Торонто фестиваль русского кино (TRFF). Это удалось, до 2014 года нас поддерживал Минкульт РФ. Потом Канада перешла в статус врага: фестиваль прекратил существование. Хорошо, что не только кино стало козырем в игре на выживание. Попробовала себя в прозе. Вышли три книги в России: в издательствах «Эксмо» и «Рипол Классик». Захотелось создать площадку для русскоязычных канадцев, пишущих стихи и прозу. Так появился литературный журнал «Новый Свет». Изначально он задумывался как журнал только русскоязычной диаспоры, но потом пригласили хороших авторов из России. Теперь он международный литературный журнал на русском языке, но с участием представителей разных культур. У нас публикуются авторы из Армении, Казахстана, Украины, Израиля, Германии, Финляндии. География расширяется с каждым номером. С появлением журнала я поняла, что моим буквам здесь хорошо. Они окончательно прижились на канадской почве.

НР: В 2015-м вместе с издательством Litsvet журнал «Новый Свет» учредил Премию Хэмингуэя. Что для вас эта премия и какова ее миссия, учитывая, что премий сейчас тьма и каждая претендует на индивидуальность?

АЖ: Идея премии возникла тогда, когда всплыла история Эрнеста Хемингуэя, связанная с Торонто. Выяснилось, что он начинал свою писательскую карьеру именно в этом городе, работая репортером «Toronto Star». Нам показалось, что это знаковый момент, дающий обладателю этой премии шанс на столь же успешную писательскую судьбу.

НР: Свою, «аутентичную», литературу в любой стране читают лишь счастливо уехавшие носители языка да профи. Кто-то из живущих ныне в Канаде русскоязычных авторов, известных вам, удостоился перевода? Русский занимает всего 0.3% от общего «лингвопотребления» Канады, если верить статистике. Английский — 67%, французский — 21%. Кому нужны писатели из «страны строгого режима» за рубежом и как вы, автор, чувствовали себя в 1994-м и теперь, в 2018-м?

АЖ: Из русскоязычных авторов, живущих в Канаде, кого бы переводили на государственные языки, могу назвать лишь Елену Бочоришвили: возможно, их больше. Елена была удостоена «Русской премии» 2015 года за сборник рассказов «Только ждать и смотреть». Она приехала в Канаду в 1992-м, познакомилась с будущим мужем, канадским спортивным журналистом с французскими корнями, а уже в 1999-м в издательстве «Бореаль» вышла ее книга, переведенная на французский Le Triroir au Papillon («Ящик для бабочки»). С Еленой я не знакома, а вот с другим канадцем, выходцем из русскоязычной семьи, всегда с радостью встречаюсь. Он хорошо известен в Канаде и как писатель, и как режиссер. Пишет на английском — это Дэвид Безмозгис. По его роману «Наташа» был снят фильм, который вроде бы показывали в России.

НР: Что можно сказать о тенденциях развития современной англо— и франкоязычной прозы и поэзии?

АЖ: Не смогу ответить на вопрос о тенденциях, я не критик. Бесконечно люблю короткую прозу канадского автора, лауреата Нобелевской премии Элис Манро. Даже написала о ней статью, сравнивая, как мне кажется, очень близких по духу и мастерству писателей — Людмилу Улицкую и Элис Манро. Статья есть в архиве «Нового Света»: «Рассказ как малая модель большого мира».

НР: Книжные магазины Торонто: что продается, что покупается? Ассортимент на русском, английском, французском языках: кто в «топах», чьи «нетленки» стоят на виду?

АЖ: В «топах» одного из самых больших книжных магазинов «Indigo», как везде, — бестселлеры с фэнтези, скандальные книги политиков и о политиках. Новинки, которые, если их не раскупают, тут же исчезают в небытие. Много покетбуков, «рецептов счастья» и просто рецептов на все случаи жизни. Это рынок, ничего не поделаешь.

НР: Это мировой базар, шаверма в упаковке от псевдокутюрье. Многие авторы, оставшиеся в России, думают о переводах как о панацее, способной если не озолотить их, то вывести в некий новый свет. Этакие золушки-на-балу, ан туфелька «транслейта» фантомно жмет, туфелька превращается в испанский сапожок… Что происходит с переводной русской литературой в Канаде?

АЖ: Переводных книг из России мало. Конечно, вечная классика, особенно Чехов. Канадцы его любят, особенно пьесы, их часто ставят на канадской сцене. Разве что Шекспир может конкурировать по популярности в массовом сознании театралов. Из современных писателей попадались в книжных переводы Сорокина, Шишкина, Толстой, Улицкой, Солженицына.

НР: Вопрос цензуры перед канадскими авторами, полагаю, не стоит — или ошибаюсь?.. В стране же, занимающей одну шестую часть суши, область частной жизни персонажей во многом регламентирована настоятелями книгопечатных обителей, хотя напрямую это нигде не прописано — но вот те же queer-романы, будь они хоть трижды гениальны, не будут здесь и сейчас изданы: «пропаганда». Как и просто слишком хорошо написанные тексты немедийных персон: издатель их обычно бракует, так как ему нужно «лицо попроще», чтоб «дурак-читатель» купил. Транслируются псевдовеликие семейные и ложные патриоценности, за снулым запашком которых многие забыли об оскорблении чувств неверующих (агностиков, на самом деле), не верящих — глупо было б! — в кисельные берега культурного — этического и эстетического — извода. Конъюнктурщики тут как тут, строчат, бьют челом, а электорат скупает условных «олегофф-роефф». Ну а тех, кто пишет без оглядки на попов vs силовиков да их стукачей-прихвостней, все меньше: «Тук-тук-тук, я твой друг…». Русскоговорящие в стране своего языка (потому как эту страну нельзя назвать «их» страной: «им» она не принадлежит, проданная в очередное рабство очередному режиму) стали особенно… так скажем, задумчивы. Уехавшие из империи тоже осторожничают. Увы, даже среди моих знакомых есть те, кто боится: это страшно, страшно заметно по их речи и манере разговора… по всем этим далеко не идущим паузам и слегка стекленеющим глазам — «как бы чего не ляпнуть»… по тому, как они недоговаривают самого главного: в рецензиях, выступлениях, как разводят руками: «Ну ты же понимаешь…». Нет! Не понимаю. Ибо от страха до трусости — шаг, от трусости до доноса — два: а сейчас это модненько так стало. Доносик. Упакуйте, чтоб не расплескался.

АЖ: Очень сожалею и сочувствую вам. Но если в России по-прежнему существует или возрождается идеологическая цензура, то на Западе, при отсутствии цензуры как таковой, есть диктат рынка и потребителя, довольствующегося культурным junk food. Еще одна примета времени: ежели кто-то из мегапопулярных людей, вроде Опры, напишет в своем твите, что, допустим, «Анна Каренина» — это круто, завтра все бросятся ее читать. Конечно, интеллектуальная элита будет ориентироваться не на мнение поп-звезд, а на лауреатов Пульцера, Букера, Нобеля, но таких, как везде, малые проценты. Для меня удивительно то, что в книжных магазинах по-прежнему толпы народа, а у касс очереди. Может, потому что уж очень красиво тут издаются книги.

НР: Вы родом из Одессы, по образованию — музыкант. Когда-то и я сменила ноты на буквы, и потому констатирую, исходя лишь из собственного опыта — чужой не поможет в том: законы гармонии текста — суть музыкальные, а музыкальные — суть математические, 2х2. Все эти Mortelato, Accelerando, Perle… Когда не слышу музыки в тексте (и даже шума: пусть уж шум, чем стерильные предложения с вставными челюстями), я автоматически перестаю читать. А как складываются ваши отношения с чужими текстами?

АЖ: С чужими не так тяжко, как со своими. До того, как появился журнал, позволяла себе роскошь бросать, не дочитывая, исходя только из ощущений — «мой» или не «мой» автор. Но быть редактором литературного журнала с таким подходом невозможно. Надо научиться входить в текст, вживляться в него, даже если он диссонирует по звучанию. Это не значит, что буду заставлять себя читать все от начала до конца, если почувствую плохой текст (а это происходит буквально на первой странице). Кроме музыки текста для меня не менее важны визуальные ощущения, воздействие на эмоции, даже на органы чувств. В своей прозе стараюсь добиться именно этого. Помню даже, аннотация к моему роману «Дуэт для одиночества» заканчивалась так: «И если в литературе возможен 3D-эффект, то книги Алены Жуковой — как раз тот случай!» Вот этот самый эффект присутствия и полного погружения привлекает меня в литературе.

НР: «Интеллектуальная» проза сейчас (хотя я и против пристегивания к хорошей литературе псевдовысоколобого клише, снобски намекающего на присутствие интеллекта) — почти та же поэзия: дискриминирована, правда, не столь явно. Однако выдавливание талантливейших авторов за борт литпроцесса шито белыми нитками. То, что автора замалчивают, является нередко «меткой» его одаренности: нонсенс! Убеждаю избранных талантливых литераторов не горевать — не печатают, значит отменно работаешь. А гамбургский… гамбургский существует. Лишь он, лишь этот счет, и существует.

АЖ: Возможно, вы правы в том, что процесс выдавливания «интеллектуальной прозы» уж очень очевиден. Но ведь такая проза никогда не была и не будет «паровозом» продаж, и таким авторам всегда будет трудно пробиться к читателю. Читательский труд — это тоже в какой-то мере соавторство, особенно касаемо литературы открытий (неожиданных форм, языковых поисков). Не каждому дано уметь так читать! Для оценки подобной литературы есть стандарты серьезных литпремий, конкурсы, литературные журналы. Все это должно работать на поддержание и продвижение интеллектуальной прозы. Это штучный товар (извините за циничный термин), но тем он и ценен. Без него нет развития, нет поиска и открытий. Не думаю, что автору может помочь или успокоить самовнушение о «метке» одаренности, если его не публикуют и замалчивают. Он хочет быть услышанным и должен получить хотя бы один шанс, а если не заметили читатели и критики то, что поделаешь — ничего ужасного не произойдет, если мир не досчитается одного талантливо пишущего, не ставшего «известным писателем». Признание получит кто-то другой, которому судьбой уготовано это место. Главное, что останется после тебя на этой земле. Настоящее остается. Я в этом уверена.

НР: Да, на шарике сем принято ценить посмертно: если, конечно, потомкам повезет и найдется «археолог», который вернет к жизни то, что нужно было вернуть уже вчера. Пусть же им повезет, окей.