Привычка Юдина

Привычка Юдина

Рассказ

Инженер Юдин не всегда делал то, что хотел, как и любой другой инженер. Сейчас он посмотрел на дверь как на врага, открыл ее и вошел. Матвей поднял голову и, конечно, удивился.

Ты же ушел, — сказал он.

Вернулся, — ответил Юдин и поднял с письменного стола справочник, потом заглянул в ящик.

Нету.

Ты уже почти дома был, — добавил Матвей.

Юдин заглянул под стол, потрогал основание лампы, хотя там ничего не могло быть. На подоконнике лежала только старая «Правда». Инженер сердито посмотрел на нее. Сам он газет не покупал, просто не мог.

Потерял что-то, Валя? — спросил Матвей.

Юдин рассердился — видно же, что потерял: ищет только потерявший.

Портсигар.

Это я опять взял, — Матвей протянул ему бакелитовую коробку с папиросами.

Юдин сразу открыл — папирос осталось немного, от этого он совсем вышел из себя.

Никогда не бери мои вещи! Ты не спрашиваешь, а потом забываешь! — крикнул он. Матвей так и сидел с поднятым лицом и пытался загнать обиду куда-нибудь, где ее не будет видно, — из глаз и губ выгнать ее в затылок. Лицо от этого страшно постарело.

Извини. Мне папирос не жалко. Я уже терял как-то портсигар. Такая злость берет, когда хочешь закурить и не можешь.

Дорогой портсигар-то был? — механически заинтересовался Матвей.

Он еще не справился с обидой.

Ерунда, карельская береза. Мне принцип важен.

Может, по кабинету старый поищем?

Нет, это давно было.

Когда?

В девятнадцатом году, — пробормотал Юдин и ушел, пока Матвей не начал смотреть на него с недоумением. Пусть на дверь так смотрит, а на него не надо.

Коричневый в разводах портсигар он сунул за пазуху. Руки спрятал в карманы брюк, но сразу вытащил — оттянет карманы, вид не тот будет. Теперь снова полчаса по последнему морозу, который еще безжалостнее первого.

Юдин шел через март, не видя марта. Ему хотелось найти другую работу. В конце месяца, кажется, пустят завод шарикоподшипников, можно туда. А Хейфец пусть делает свои подстаканники со знаменами, если хочет. Когда новый директор предложил выпускать агитационную утварь, кто-то пробормотал: «Без серпа и молота не покажешься в свете», а в общем все согласились. Юдин тоже. Его дело — пробы, а не картинки.

Домой он успел вернуться засветло, хотя тени уже легли на лестнице до пятого этажа. Первым делом поставил чайник и закурил одну из последних папирос. Квартира у инженера была совсем маленькая, однокомнатная — очень хорошо для самодисциплины. Меньше дряни в дом тащишь. Подстаканников с работы, например, у него не было. Почти ничего не было. Один стакан, глубокая тарелка, куда хоть суп, хоть торт клади. Ложка и вилка. Два ножа. Не хотел второй заводить, но не удержался — очень уж хороший ножик, шведский.

Когда в дверь позвонили, он пошел открывать. Пока открывал, помогал с сумкой, здоровался — упустил чайник. Он слушал, как дела у мужа Ани, а чайник бился на плите и истекал кипящей водой. Дрянная ручка сразу отклеилась. Они вдвоем вбежали в кухню и сразу разошлись: Аня в ванную за тряпкой, а Юдин прислонился к стене и с ужасом смотрел на издохший чайник. Он чувствовал себя убийцей.

Упустил, — пожаловался он Ане.

Та ловко вытирала пол. В ведре у нее плескалась холодная вода. Ведро она приносила с собой — Юдин не позволял себе владеть ведром.

Не плачь. Может, я его на помойку унесу?

Не смей! Я на работу возьму, там починят.

Бедный мальчик, — вздохнула Аня и пошла чистить ванную.

Юдин курил и думал. Пепел он стряхивал в старый чайник, который ни один умелец не смог воскресить. Пепельницу он заводить боялся. В прошлой квартире все тоже началось с пепельницы. В этой и так уже стояли под кроватью ботинки. У них лопнула подошва так, что не залечить. Юдин решился на новые, но старые упрекали его перед сном.

В прошлой квартире они с Аней жили вдвоем, но она ушла раньше, чем закончилось место. Он не мог ее лишиться, поэтому нанял в домработницы. Не сразу, через неделю, когда она остыла после ссоры. Кажется, она тогда выкинула старую куртку. Дыр в куртке было больше, чем тепла, но она тоже была вещью.

Теперь Аня приходила раз в неделю и чистила Юдину дом. Еще одна бывшая любовница работала у него на заводе. Другая — там же в канцелярии. Каких-то он выпустил из рук: людей не сунешь под кровать. О них он вспоминал перед сном, а во сне они приходили и смеялись, разбегались в разные стороны и кричали: «Лови!» В последнее время Юдин стал осторожен в любви. Он уже не тянулся к женщинам, даже если они ему очень нравились, а прикидывал, сможет ли сделать своими навсегда. Выходило, что нет. Люди — текучая субстанция, особенно женщины. Они заканчиваются быстрее, чем выкипает чайник, и терять их так же больно.

В двадцать третьем он много ходил по барахолкам, покупал вещи в свой первый собственный дом. Продавали фарфор, пледы, стулья, драгоценности, какие-то совсем домашние предметы — халаты, тапочки на меху, кисточки для бритья. Без дома они смотрелись голыми. Продавали хрустальные бокалы. Шкатулки из раковин. Продавали бывшие полковники, кто с медалями, кто с двумя ногами, и ошалевшие от свободы кучера, сами «бывшие» — с такими бледными лицами, будто их кровь тоже национализировали. Продавали, а покупателей было мало. Один Юдин бродил между рядов и примерял вещи к своей новой жизни: я полюблю это бело-голубое блюдце с веточками цветов? Часы со сдуревшей кукушкой, которая прямо на толкучке прокричала, что уже полночь, и обмякла? Ватное одеяло? Тогда он еще не видел, как крепко вещи его держат, и радовался. Хотелось купить и фарфор, и пледы, и стулья. Отрез красного шелка. Гранатовые серьги, дышащие темным огнем. Даже светлые волосы женщины, торговавшей книгами, — они, эти волосы, мягко светились в сумерках.

Тогда он еще не знал, что не сможет ничем владеть, а все будет владеть им.

Аня закончила убирать крохотную квартиру, получила за это больше, чем любая другая домработница Москвы, и присела отдохнуть. Юдин пил воду из тонкого стакана. Чая сегодня уже не будет.

Бедный мальчик. Валя, может, тебе все-таки полечиться?

Где от такого лечат? — удивился он.

Это же нервы… Я все понимаю, но так жить нельзя.

Сегодня вспомнил свой портсигар. Который в девятнадцатом сперли.

Тебе бы забывать научиться. Как ты после этого всего, после фронта, после голода, его помнишь? Сколько ты товарищей за это время потерял?

Их тоже помню.

Аня потянулась, чтобы погладить Юдина по голове, и сбила со стола стакан. Тот закачался на краю — Валя с Аней столкнулись руками, пытаясь поймать его, — а потом упал и разбился. Аня вскочила, подхватила свою одежду и выбежала из квартиры. Она боялась, что Юдин побежит за ней, но он не стал. Только выглянул на лестницу, когда собрал осколки, потом ссыпал их в старые ботинки под кроватью и лег спать. Во сне он увидел все свои потерянные вещи. Они мерцали в сумерках, взывая к нему, а он не мог их спасти.

 

Утром Юдин не смог выпить чаю, а воду пришлось хлебать из тарелки, поэтому на работу он пришел злым и злился весь день. Даже не заметил, что Матвей смотрит на него как на опасного больного, а заметил бы — не сделал ничего. Юдин думал, как бы наладить превращение отходов с платиной обратно в платину, и выходить из этих мыслей не желал. Когда-то он выбрал из всех наук химию за ее способность к превращению: вещей — в формулы, формул — в вещи.

Хейфец зашел в кабинет, но Хейфеца Валя тоже не заметил. Он уже додумался до специального государственного органа, который ведет учет изделий из платины и забирает их обратно, когда истечет срок, а теперь придумывал для них форму.

Здравствуйте, товарищи! Видели, с башен орлов снимают? Я полюбовался. Специально крюк утром сделал.

Знатно, знатно, — закивал Матвей.

Выйдем, Валентин Викторович, — вдруг попросил Хейфец.

Инженер встал и вышел. Директор вышел за ним, но дверь закрывать не стал.

Говорят, товарищ Юдин, у вас настроения какие-то не те. Не наши, — за плечом директора в кабинете улыбался Матвей.

Кто же говорит? — будто бы заинтересовался Юдин.

Он больше интересовался, как бы кинуть чем-нибудь в Матвея, но это настроение решил скрывать, пока может.

Ваши, Валентин, друзья. С которыми вы работаете бок о бок.

У меня боевое настроение, Лев Исаевич. Как у завода и всего советского народа.

А говорят, не то. Простые рабочие говорят. Юдин, вы верите голосам простых рабочих?

Верю, конечно.

Рабочие голоса говорят, что инженер больше любит свои вещи, чем людей.

Врут, — твердо сказал Юдин. — Я очень люблю людей.

Это поэтому одна ваша любовница на конвейере работает, а вторая — в канцелярии?

Бывшие… А что они, не люди разве? Хотя и бывшие.

Вы сами-то не из «бывших»? — спросил Хейфец.

Про себя он уже все решил о Юдине: формалист, тихушник и инженер.

Никак нет. Сирота с пяти лет, рос в приюте, окончил ремесленное. Воевал. На рабфаке учился и на производстве.

Анкету рассказываешь. Ты мне прямо скажи, что у тебя за истории с вещами вечные? Говорят, ты товарища месяц назад чуть из-за ручки не побил.

Кто говорит?

Рабочие голоса.

Скажите рабочим голосам, если еще раз мою ручку возьмут, я их сметами по зубастой морде отхлещу. Мне ею писать удобно. Имеет инженер право на собственную ручку или нет?

В Советском Союзе — не имеет. На товарищество имеет, на дело свое.

Я исправлюсь, — скучно сказал Юдин.

Сквозь открытую дверь он видел, как Матвей крадется к его столу, чтобы снова взять портсигар и забыть отдать его, и нервничал.

Я тебе верю, Валентин. А ты мне верь. Я директор, может, и новый, зато старый большевик.

Горжусь, — механически сказал инженер и вернулся в кабинет.

Хейфец вроде ушел, но на деле послушал, как Юдин отчитывает Матвея, отбирая портсигар. Потом на самом деле ушел. Через десять минут из двери вышел Валентин. Он нес в цех прогоревший чайник.

 

На следующее утро Юдин пил чай из нового чайника и стряхивал пепел в два старых по очереди. Мастер Паша сказал, что чайник не починить, и отвел глаза. Наверное, слышал истории о юдинской жадности. Конечно, все замечали, что он носит одни брюки и чинит их, сколько может, а ботинки не меняет, пока не сносит совсем.

Юдин не объяснил бы им, что жалеет не денег, а вещи, их короткую жизнь. Не смог бы рассказать, как бросил три захламленные квартиры — сбежал от своих вещей — и раскаивался, что оставил их беззащитными. Эти выкидывают без сомнения, бьют спьяну посуду, дарят детям книжки и сами рвут, разозлившись. После детства и юности, где не было ничего своего, где вещи и люди легко ломались и выкидывались, Валя полюбил их со всей жалостью. Они были такие красивые. От них требовали помощи, но не уважали и не ценили. И вот он, инженер Юдин, рыжий, но мрачный, не достигнув сорока лет, бережется от лишних вещей и людей, чтобы потом о них не тосковать…

Весь день в душе он носил сгоревший чайник. Чайник тихо ныл. Инженер почти уже решился подарить Матвею какой-нибудь портсигар — сейчас можно взять хороший и недорого.

А вечером за ним пришли. Открыл, так как думал, что стучит Аня: она иногда заходила просто так. Он все надеялся, что она, может, уйдет от мужа обратно к нему, но женщины никогда не возвращаются.

Так вот, вошли трое, переворошили весь скарб Юдина, усмехнулись, что его так мало, и увезли инженера. Он прикинул, за что могли арестовать. Выходило, что надо было раньше купить Матвею портсигар. Теперь пусть ходит, как дурак, с мятой пачкой.

Его посадили в одиночную камеру, но в своей одежде. Только отобрали все, на чем можно повеситься. У некоторых вообще с детства это отбирать надо. Странно, но арестанту не было плохо или страшно. Три раза в день была еда, всегда в разной посуде. Книги приносили из библиотеки и забирали, пока он не привязался к ним. Кто-то убирал камеру, пока Юдин в душе. Убирал плохо, в камере пахло грязной тряпкой, но не расстроило и это.

Только однажды он заволновался — когда поговорил со следователем в последний раз. Оказалось, что инженер Валентин Викторович Юдин — вредитель, такой скупой, что наверняка дворянских кровей, гад, который прет казенные ручки, — и за это он получает пять лет исправительно-трудовых лагерей. Зато можно было не смотреть в синие следовательские глаза — дрянной человек, его и выкинуть не грех, такой прохудившийся. А вообще, он прожил три замечательных месяца. Много занимался химией в голове. Если надоедало, вспоминал красивое: расплавленную платину, рассвет над ничейной полосой, цвет снега. Прикидывал, не могли ли его родители быть дворянами. Наверное, нет. Просто люди. А как жалко когда-то было понять, что потерял драгоценность, которую даже не помнил!

Когда с Юдина сняли его единственные брюки и одну из двух рубашек, а взамен дали лагерную одежду, он страшно обрадовался. Даже не понял почему. Просто увидел впереди пять лет без собственных вещей, так что Юдин не сможет больше ничем владеть и сам будет ничьим.