Простой немедведь

Простой немедведь

Стихи

Январь. В отрыв

 

Прядет метельную кудель подруга дней моих сосновых –

зима, затеявшая снова предпраздничную канитель

по заготовке хвойных веток. И мы под цитрусовым ветром

с катушек сходим, как с петель связующего нас пространства,

но не распустимся до пьянства, смакуя новогодний хмель.

А время, обретая градус искрящегося винограда,

пойдет, петляя, кое-как, икотою секундных стрелок

нас поминая, угорелых, и под счастливый бой тарелок

заснет у ветра на руках.

Мы, нагло пользуясь моментом, что пьяный стрелочник не бдит,

займем у вечности кредит под смехотворные проценты,

рванем в отрыв, где трын-трава, где нас не смогут оторвать

от тишины и друг от друга. Вспорхнет танцовщицей по кругу

пуховая метели нить, нас оплетая в нежный кокон.

Старушка, взбив седой свой локон (кокетка дряхлая моя), –

зима – ту нитку станет длить, из кружки пригубив с устатку,

и будет ласково и сладко оси земной веретено

жужжать. И вязь календаря продолжится, не обрываясь…

Очнется стрелочник, зевая. Он хмуро поглядит в окно.

А там – январь вечнозеленый и нетрезвеющие клены,
и постпохмельные синдромы, рязановские типажи

с иронией, да и без оной, аборигены местной зоны,

мы – среди них, и нет резона из общей выпадать канвы –

в нее мы ввязаны узором. Морозным солнечным дозором,

глядишь, и лыжи навострим. В оздоровительный мейнстрим

нырнем, как в прорубь белоречья. И, смыв наш век с его наречьем –

постмодерническим увечьем, заговорим по-человечьи:

воистину чудесна жизнь!

 

 

пирожки

 

за окном нынче прелесть от слова «прелый»,

а коммунальные боги жилят тепло, блюдут нормативы дотошно.

сериал по мотивам. новый сезон. греюсь

мыслью: за 240 км от Уфы мама печет пирожки с картошкой.

 

 

Маме

 

Ты выходишь из дома, оставив кота на хозяйстве,

чуткий пес во дворе громыхает оборванной цепью.

В трех шагах от крыльца – небеса, отворенные настежь.

Просишь Бога простить, что давно не бывала в церкви.

Ежедневный твой путь неизменен, как слово молитвы, –

на большую дорогу, она полосой пограничной

отделила живое от снегом забитой калитки,

по ту сторону спит вся деревня, а больше различий

нет почти, разве что тишина – чуть иная,

и встает за спиной, стоит только остановиться.

Говоришь с ней, родными зовешь именами,

и она не ответить не может. Взлетает птицей.

Этот всплеск или вскрик принимают дословно радисты

канцелярий заоблачных и – незамедлительна помощь:

в опустевшую чашу дневную покой золотистый

льется маслом лампадным, и ты возвращаешься с полным

сердцем, делишь с питомцами ужин постный.

А наутро затеешь пирог без особой причины,

разморозишь три горсти июля для сладкой начинки,

для случайного гостя

 

 

* * *

 

Страшно в полночь в лесу густом

обернуться и разглядеть:

все медведи, а ты простой

немедведь.

И что «как бы чего» – в крови,

и футлярчик сидит влитой,

и срывается речь на визг –

думай, кто.

Впрочем, будь ты хоть лев (чем горд),

а по взглядам – медведь (на треть),

страшно, братцы, что так легко 

озвереть

 

 

* * *

 

С годами хуже зрение и слух,

но я опять и снова жду весну,

в надежде, что, быть может, обострится

 

И сердце станет зорче и честней,

и образу подобен будет свет

во встречных лицах

 

 

Март

 

Стоим на льдине в шаге друг от друга

В бескрайнем ледовитом океане

И не решаемся руки подать.

Как будто между нами расстоянье

В парсеках можно мерить и в округе

Живая твердь – не мертвая вода.

Стоим и улыбаемся беспечно,

Как будто впереди не миг, а вечность,

И вечный не крушим под нами лед.

А ледяная нежная изнанка

Покрыта сетью непонятных знаков,

по шву невидимому трещиной идет

и скоро лопнет. Мы на островках

отчалим в направленьях неизвестных

навстречу двум сливающимся безднам,

где вечной ночи первобытный страх

Кусает леденеющие пальцы.

Мы будем тщетно их согреть пытаться

В обманных несгорающих кострах.

 

 

* * *

 

Птицекружительное утро

встает лениво на крыло.

И будто переводчик-сурдо

слепым немых колоколов,

счищая будничную накипь

с хрустальной зрительной оси,

реальность подает нам знаки

присутствия всевышних сил.

 

 

неочевидное-вероятное

 

тянулась к невероятному – очевидное мстит за игнор.

аннушка чапмен пролила свет на тайну нашего ребуса:

оттого мы не чувствуем друг друга в упор,

что влипли, как мухи, по разные стороны ленты Мёбиуса.

 

ты очевидному веришь, глаза, говоришь, протри,

требуешь опровержений и лезешь в бутылку Клейна.

мы зависли с тобой: не снаружи и не внутри,

только ауры наши внахлест приклеены.

 

но даже пусть очевидно, что нет стороны другой,

есть старый фокус, когда в этом мире – одной ногой,

и – по кромке, по краю, по лезвию, по ребру…

и пока ты дышишь, выходит, я не умру

 

 

* * *

 

В сторонке от щебечущих берез –
дуб, одинок во весь дубовый рост,
на мир взирает мрачно, морща лоб,
на вид гордец, в душе – социофоб.

 

А если глубже – до корней – копать,
вполне возможно и социопат.
Под переменами ветров подзадубев,
похожее я чувствую в себе.

 

Не то чтоб застарелый мизантроп,
но не люблю любого толка толп,
 
где днем с огнем себя не отыскать –
по человеку мучает тоска.

 

По голосу негромкому его –
чуть слышен он сквозь века лай и вой. 
Слова в подкорке бьются о мигрень. 
Идет на встречу с дубом князь Андрей.

 

 

* * *

 

вилами по воде – наступивший день.

пальцами по лицу – преисподний мрак.

тени его густы как информ-плетень.

веки не поднимайте – оставьте так.

 

и сквозь века горгоний прищурен глаз –

в яблочко бьет, не целясь, навылет смерть.

дурочкой пуле прикинуться – плюнуть раз,

а на счет три надгробьем окаменеть.

 

хаос звенит под яблочной кожурой.

он раскален, как прежде, нетерпелив.

если ты не беспамятный и живой,

вспомни кроваво-красный его налив.

 

сыть ненасытных, голод голодных вновь.

в средневековых схронах достанет вил.

реки молочной крови из берегов

не выпускайте в ванны бессмертных vip.

 

не искушай да не искушаем будь.

вену яремную метит зубами тать.

в цинке тебя он видел: рабу в гробу

ядерным пеплом голову посыпать.

 

не откреститься, если сорвался в вой.

не отмолить всех павших на поле спать.

снова зовет чужая тебя на бой

бойня под номером пять или двадцать пять.

 

головы кругом. страха плывут круги

перед глазами – боли любой старей.

круг меловой, невинных убереги

от рвущих ребенка надвое матерей.