Путешествие в зазеркалье

Путешествие в зазеркалье

Нижегородские впечатления Льюиса Кэрролла

Первое, что приходит в голову по прочтении этих дневниковых записок, что писал их, конечно же, не Льюис Кэрролл, а Чарльз Доджсон, педантичный, застегнутый на все пуговицы профессор математики, который тщательно скрывал свою другую чудесную жизнь сказочника и друга маленькой девочки Алисы под псевдонимом «Льюис Кэрролл». Говорят, когда на его адрес в Оксфорде приходили письма восторженных читателей «Алисы», адресованные мистеру Кэрроллу, он, не распечатывая, отправлял их обратно, уверяя, что читатели ошиблись. И очень сердился на издателей, снабдивших его подлинное имя Чарльз Доджсон как автора научного труда «Элементарное руководство по теории математических детерминантов» ссылкой: «Льюис Кэрролл».

Только такой педант и мог вести эти пунктуальные, скрупулезные, стенографически точные записи. О том, во сколько точно он и его спутники прибыли в город, во сколько точно, с минутами, они его покинули. Какие именно монастыри и храмы посетили в Москве, Нижнем Новгороде и Петербурге. Как проходили в них службы и чем одна служба отличалась от другой. Из этих записок мы можем, например, узнать, что на колокольню Симонова монастыря ведут ровно 380 ступеней. А рассказывая об обеде в «Московском трактире» по дороге в Ново-Иерусалимский монастырь, автор дает даже подробное меню (по-русски записаны «суп и пирошки, поросенокь, асетрина» и так далее).

Его рассказ о коротком (двухдневном) пребывании в Нижнем Новгороде и о посещении ярмарки так же сух и сдержан. Ничто не выдает в нем творца фантастических и парадоксальных сказочных миров. Ну, разве что странная ассоциация, возникшая у него при звуках вечернего намаза в Нижегородской мечети: ему почудилось в них завывание ночного привидения, предвещающего чью-то смерть. Да еще явное удовольствие, полученное им на представлении сказки об Аладдине в Нижегородском театре на Благовещенской площади…

В Россию Кэрролл приехал вместе со своим коллегой по колледжу доктором богословия и проповедником Генри Лиддоном, который, между прочим, станет потом каноником собора Святого Павла в Лондоне. Неофициальная посредническая миссия между англиканской и Русской православной церковью, выполняемая Лиддоном в Москве, предопределила маршруты их путешествий по храмам и монастырям, их участие в празднике Водосвятия на Москве-реке, их встречи с епископом Московским Леонидом и митрополитом Филаретом в Троице-Сергиевой лавре. Кэрроллу эти маршруты тоже были близки, он и сам имел сан дьякона англиканской церкви. Единственное, в чем интересы двух спутников диаметрально расходились, так это в отношении к театру. «Я ни разу не был в театре с тех самых пор, как принял духовный сан, – говорил Лиддон, – и не намерен там появляться до конца своих дней». А Кэрролл любил театр, для него посещение театральных постановок в России стало одним из самых памятных впечатлений. К слову сказать, спектакль «Аладдин и волшебная лампа» в Нижегородском театре понравился ему даже больше, чем «Свадьба бургомистра» в Московском Малом, где «публика была очень хорошая, и пьесы… были встречены большими аплодисментами, но ничто не понравилось мне так же, как “Аладдин”».

Интересно, почему это единственное свое заграничное путешествие Льюис Кэрролл совершил не во Францию, Италию или Америку, а именно в Россию? «…Мы выбрали Москву! Отчаянная мысль для человека, ни разу не покидавшего Англии». Так сам он писал в июле 1867 года, отправляясь в дорогу. Может, решил проверить на собственном опыте, глубока ли «кроличья нора»?..

Его любимую героиню из вышедшей за два года до этого «Алисы в стране чудес» любопытство завело в совершенно сумасшедший подземный мир. Будучи профессиональным логиком и математиком, он и сам любил заглянуть за грань рационального и просто обожал парадоксы, розыгрыши и головоломки. Собственно говоря, отсюда и многие странности профессора Доджсона, домоседа, закоренелого холостяка и молчуна (например, он даже в жару не снимал перчаток, мог написать письмо декану не обычным шрифтом, а вывернутым, «зеркальным»). В его родном оксфордском колледже Крайст-Чёрч многие считали его чудаком. Хотя с виду это был истинный англичанин, накрахмаленный, как его собственный воротничок, педант и «зануда». Он и правда был немножко «занудой», как все взрослые, оставшиеся в душе детьми. И только с маленькими детьми он дружил. Только с ними этот в жизни очень застенчивый, заикающийся и замкнутый человек чувствовал себя свободно и раскованно.

И сочинял для них сказки, которые предвосхитили самую что ни на есть взрослую литературу, серьезно занявшуюся в наше время проблемами подсознания.

«Вопрос: когда мы спим и, как часто бывает, смутно сознаем это и пытаемся проснуться, не говорим ли мы во сне таких вещей и не совершаем ли таких поступков, которые наяву заслуживают название безумных? Нельзя ли в таком случае иногда определять безумие как неспособность отличать бодрствование от жизни во сне? Мы часто видим сон и ничуть не подозреваем, что он – нереальность. “Сон – это особый мир”, и часто он так же правдоподобен, как сама жизнь».

Официанты в нижегородском трактире «зачарованно уставились» на Кэрролла и его спутников-англичан как «на сборище странных животных, которые поглощали пищу перед ними». А сам он на ярмарке постоянно встречал «необычные создания в немыслимых одеждах», просто «антиподов» каких-то из Зазеркалья. Так что в каком-то смысле путешествие в Россию было для Кэрролла путешествием в другой мир, в Зазеркалье (второй том «Алиса в Зазеркалье» будет написан им как раз вскоре после возвращения из России).

О том, что перед ними великий писатель, занимающий среди наиболее цитируемых англоязычных писателей второе место после Шекспира, в 1867 году у нас не догадывался никто. Первый русский перевод «Алисы» под названием «Соня в царстве дива» (без указания имени автора и переводчика) появится в Москве только в 1879 году. Небольшим тиражом. Потом выйдет несколько других, тоже малоудачных переводов. Еще бы! Не так-то просто переводить поэтов-абсурдистов со всеми их забавными несоответствиями и нелепыми искажениями обычных вещей. Мир на самом деле сложнее, чем кажется на первый взгляд, – словно доказывают они, – незыблемые вроде бы понятия на самом деле весьма относительны, а самые простые явления не так просты. В общем, «Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по нове И хрюкотали зелюки, как мюмзики в мове…»

Только в 1967 году появится принципиально новый русский перевод «Алисы» Н. Демуровой, который станет каноническим и будет у нас много раз переиздаваться.

Какие бы яркие дорожные впечатления ни подарило то путешествие Льюису Кэрроллу, самым сильным и волнующим, похоже, было возвращение домой в старую добрую Англию.

13 сентября он писал в своем «Дневнике»: «…Я оставался на носу судна большую часть перехода, иногда болтая с вахтенным матросом, а иногда наблюдая, в течение последнего часа моего первого заграничного путешествия, огни Дувра, когда они начали медленно расти на горизонте, словно милая отчизна раскрывала объятия, принимая своих спешащих домой детей».

И последнее. Льюис Кэрролл интересен не только тем, что предвосхитил многие шаги в математике и в литературе, он всегда шел в ногу с техническим прогрессом. Едва ли не первым из литераторов сел за пишущую машинку, слушал фонограф, с удовольствием ездил по железной дороге в то время, когда многие думали о паровозах так: «Ничего, побегают, подымят и перестанут!» Наконец, он страстно увлекался фотографией и стал одним из первых в мире фотографов-любителей. Случись заграничное путешествие Кэрролла не в 1867 году, а лет на двадцать попозже, он обязательно захватил бы с собой портативный «Кодак» (они появились в Европе примерно в 1880-е). И тогда в знаменитом Ашмолиан-музее в Оксфорде, где хранится теперь вся фотоаппаратура писателя и многие из его фоторабот, может быть, экспонировались бы и виды Нижнего Новгорода. Где-нибудь неподалеку от чучела последнего европейского дронта, вдохновившего автора «Алисы в стране чудес» на создание образа своего alter ego – фантастической птицы Додо (ведь заикание заставляло его произносить свою фамилию как «До-до-доджсон).

 

6 августа (вт.)

 

Господин Пенни любезно сопровождал нас в прогулке по Двору (или Рынку), чтобы показать, где можно достать самые лучшие иконы и проч. Перед этим мы поднимались на Колокольню Ивана, откуда открывается прекрасный вид на Москву, раскинувшуюся вокруг нас со всех сторон, вспыхивающие на солнце шпили и золотые купола. В половине шестого мы отправились с обоими Веэрами в Нижний Новгород и нашли, что эта экспедиция вполне стоит всех тех неудобств, которые нам пришлось вынести от начала и до конца. Наши знакомые взяли с собой своего «курьера», который говорит по-французски и по-русски и который очень нам пригодился, когда мы делали покупки на ярмарке. Спальные вагоны – неизвестная роскошь на этой линии, поэтому нам пришлось довольствоваться обычным вторым классом. Я спал на полу по дороге и туда, и обратно. Единственное происшествие, которое внесло некоторое разнообразие в монотонность поездки (но вряд ли ее облегчившее), длившейся с семи вечера до начала первого следующего дня, состояло в том, что нам пришлось выйти из вагона и перейти по временному пешеходному мосту через реку, поскольку железнодорожный мост смыло. Это вылилось в то, что примерно двум или трем сотням пассажиров пришлось тащиться добрую милю под проливным дождем. Ранее произошла авария, из-за которой наш поезд задержался, и в результате, если бы мы придерживались нашего первоначального плана вернуться в тот же день, то на ярмарке мы провели бы всего около двух с половиной часов. Мы подумали, что этого делать не стоит, учитывая те хлопоты и расходы, на которые нам пришлось пойти, и решили снять номер в гостинице и остаться до следующего утра. Посему мы отправились в гостиницу «Smernovaya» (или что-то в этом роде) – поистине разбойничье место, хотя, без сомнения, лучшее в городе. Еда была очень хорошей, а все остальное – очень плохим. Некоторым утешением послужило то, что за ужином мы обнаружили, что представляем предмет живейшего интереса для шести или семи официантов, одетых в белые подпоясанные рубахи и белые брюки, которые выстроились в ряд и зачарованно уставились на сборище странных животных, которые поглощали пищу перед ними… Время от времени их охватывали угрызения совести: они вспоминали, что, в конечном счете, не выполняют назначенный им судьбою официантский долг, и в такие моменты все вместе поспешно направлялись в конец зала и пытались найти поддержку в большом комоде, в ящиках которого, судя по всему, не содержалось ничего, кроме ложек и вилок. Когда мы просили их что-нибудь принести, они сначала тревожно переглядывались, затем, определив, который из них лучше всего понял заказ, все вместе следовали его примеру, который всегда заключался в заглядывании в ящик… Большую часть дня мы провели, расхаживая по ярмарке, покупая иконы и проч.

Это было замечательное место. Помимо того, что на ярмарке имелись отдельные ряды для персов, китайцев и других, мы постоянно встречали необычные создания с нездоровым цветом лица и в немыслимых одеждах. Персы, с их спокойными умными лицами, широко расставленными удлиненными глазами, вороного крыла волосами и желто-коричневой кожей, с черными шерстяными фесками на головах, похожими на гренадерские шапки, были почти что самыми живописными из всех, кого мы встречали. Но все новые впечатления дня за­тмило наше приключение на закате, когда мы наткнулись на татарскую мечеть (единственную в Нижнем), как раз в тот момент, когда один из служащих вышел на крышу, чтобы произнести… (в оригинале это место пропущено. – Ред.) или призыв к молитве. Даже если бы в увиденном не было ничего самого по себе необычного, это представляло бы огромный интерес благодаря своей новизне и уникальности, однако сам призыв не был похож ни на что другое, что мне приходилось до сих пор слышать. Начало каждой фразы произносилось быстрым монотонным голосом, а к концу тон постепенно повышался, пока не заканчивался продолжительным скорбным стенанием, которое проплывало в неподвижном воздухе, производя неописуемо печальное и мистическое впечатление: если услышать это ночью, то можно было бы испытать такое же волнение, как от завываний привидения, предвещающего чью-то смерть.

Сразу же, послушные призыву, появились толпы верующих, каждый из которых снял с себя и отложил в сторону обувь перед тем, как войти: главный священник позволил нам постоять в дверях и посмотреть. Сам обряд поклонения, похоже, состоял в том, чтобы стать, обратившись лицом к Мекке, неожиданно упасть на колени и коснуться лбом ковра, подняться и повторить это один или два раза, затем снова неподвижно постоять в течение нескольких минут и так далее. По пути домой мы зашли в церковь, где служили вечерню, со всем приличествующим набором икон, свечей, крестных знамений, поклонов и проч.

Вечером я отправился с младшим из Веэров в Нижегородский театр, который оказался самым непритязательным строением из всех, что мне приходилось видеть, – единственным украшением внутри была побелка на стенах. Он был очень большим и заполнен не более чем на одну десятую, поэтому в зале было замечательно прохладно и приятно. Представление, исполнявшееся исключительно на русском языке, было нам несколько непонятно, однако, прилежно трудясь в течение каждого антракта над программкой, мы, с помощью карманного словарика, получили сносное представление о том, что происходит на сцене. Первой и самой лучшей частью была «Алладин и волшебная лампа», бурлеск, в котором некоторые актеры показали по-настоящему первоклассную игру, а также очень неплохое пение и танцы. Я никогда не видел актеров, которые уделяли бы больше внимания действию и партнерам на сцене и меньше бы смотрели на зрителей. Тот, который играл Аладдина, по фамилии Ленский, и одна из актрис в другой пьесе, по фамилии Соронина, пожалуй, были лучшими (в оригинале фамилии приведены русскими буквами. – Ред.). Другими пьесами были «Cochin China» и «Гусарская дочь».

После ночи, проведенной в постелях, состоящих из досок, покрытых матрасом в дюйм толщиной, подушки, одной простыни и стеганого одеяла, и после завтрака, гвоздем которого стала большая и очень вкусная рыба, почти полностью без костей, которая называется Stirlet, мы посетили собор и Мининскую башню. В соборе мы обнаружили, что там проходит торжественная обедня и все огромное белое здание заполнено военными: мы немного подождали и послушали великолепное пение.

С Мининской башни нам открылась великолепная панорама всего города и извивающаяся лента Волги, теряющаяся в туманной дали. Затем, после еще одного посещения Двора, около трех мы отправились в обратное путешествие, еще более неудобное, чем предыдущее, если такое вообще возможно, и снова прибыли в Москву, усталые, но довольные всем, что увидели, примерно в девять утра.

 

Кэрролл Л. Дневник путешествия в Россию. М.: Эксмо, 2004.