Путешествие в зазеркалье
Путешествие в зазеркалье
Первое, что приходит в голову по прочтении этих дневниковых записок, что писал их, конечно же, не Льюис Кэрролл, а Чарльз Доджсон, педантичный, застегнутый на все пуговицы профессор математики, который тщательно скрывал свою другую чудесную жизнь сказочника и друга маленькой девочки Алисы под псевдонимом «Льюис Кэрролл». Говорят, когда на его адрес в Оксфорде приходили письма восторженных читателей «Алисы», адресованные мистеру Кэрроллу, он, не распечатывая, отправлял их обратно, уверяя, что читатели ошиблись. И очень сердился на издателей, снабдивших его подлинное имя Чарльз Доджсон как автора научного труда «Элементарное руководство по теории математических детерминантов» ссылкой: «Льюис Кэрролл».
Только такой педант и мог вести эти пунктуальные, скрупулезные, стенографически точные записи. О том, во сколько точно он и его спутники прибыли в город, во сколько точно, с минутами, они его покинули. Какие именно монастыри и храмы посетили в Москве, Нижнем Новгороде и Петербурге. Как проходили в них службы и чем одна служба отличалась от другой. Из этих записок мы можем, например, узнать, что на колокольню Симонова монастыря ведут ровно 380 ступеней. А рассказывая об обеде в «Московском трактире» по дороге в Ново-Иерусалимский монастырь, автор дает даже подробное меню (по-русски записаны «суп и пирошки, поросенокь, асетрина» и так далее).
Его рассказ о коротком (двухдневном) пребывании в Нижнем Новгороде и о посещении ярмарки так же сух и сдержан. Ничто не выдает в нем творца фантастических и парадоксальных сказочных миров. Ну, разве что странная ассоциация, возникшая у него при звуках вечернего намаза в Нижегородской мечети: ему почудилось в них завывание ночного привидения, предвещающего чью-то смерть. Да еще явное удовольствие, полученное им на представлении сказки об Аладдине в Нижегородском театре на Благовещенской площади…
В Россию Кэрролл приехал вместе со своим коллегой по колледжу доктором богословия и проповедником Генри Лиддоном, который, между прочим, станет потом каноником собора Святого Павла в Лондоне. Неофициальная посредническая миссия между англиканской и Русской православной церковью, выполняемая Лиддоном в Москве, предопределила маршруты их путешествий по храмам и монастырям, их участие в празднике Водосвятия на Москве-реке, их встречи с епископом Московским Леонидом и митрополитом Филаретом в Троице-Сергиевой лавре. Кэрроллу эти маршруты тоже были близки, он и сам имел сан дьякона англиканской церкви. Единственное, в чем интересы двух спутников диаметрально расходились, так это в отношении к театру. «Я ни разу не был в театре с тех самых пор, как принял духовный сан, – говорил Лиддон, – и не намерен там появляться до конца своих дней». А Кэрролл любил театр, для него посещение театральных постановок в России стало одним из самых памятных впечатлений. К слову сказать, спектакль «Аладдин и волшебная лампа» в Нижегородском театре понравился ему даже больше, чем «Свадьба бургомистра» в Московском Малом, где «публика была очень хорошая, и пьесы… были встречены большими аплодисментами, но ничто не понравилось мне так же, как “Аладдин”».
Интересно, почему это единственное свое заграничное путешествие Льюис Кэрролл совершил не во Францию, Италию или Америку, а именно в Россию? «…Мы выбрали Москву! Отчаянная мысль для человека, ни разу не покидавшего Англии». Так сам он писал в июле 1867 года, отправляясь в дорогу. Может, решил проверить на собственном опыте, глубока ли «кроличья нора»?..
Его любимую героиню из вышедшей за два года до этого «Алисы в стране чудес» любопытство завело в совершенно сумасшедший подземный мир. Будучи профессиональным логиком и математиком, он и сам любил заглянуть за грань рационального и просто обожал парадоксы, розыгрыши и головоломки. Собственно говоря, отсюда и многие странности профессора Доджсона, домоседа, закоренелого холостяка и молчуна (например, он даже в жару не снимал перчаток, мог написать письмо декану не обычным шрифтом, а вывернутым, «зеркальным»). В его родном оксфордском колледже Крайст-Чёрч многие считали его чудаком. Хотя с виду это был истинный англичанин, накрахмаленный, как его собственный воротничок, педант и «зануда». Он и правда был немножко «занудой», как все взрослые, оставшиеся в душе детьми. И только с маленькими детьми он дружил. Только с ними этот в жизни очень застенчивый, заикающийся и замкнутый человек чувствовал себя свободно и раскованно.
И сочинял для них сказки, которые предвосхитили самую что ни на есть взрослую литературу, серьезно занявшуюся в наше время проблемами подсознания.
«Вопрос: когда мы спим и, как часто бывает, смутно сознаем это и пытаемся проснуться, не говорим ли мы во сне таких вещей и не совершаем ли таких поступков, которые наяву заслуживают название безумных? Нельзя ли в таком случае иногда определять безумие как неспособность отличать бодрствование от жизни во сне? Мы часто видим сон и ничуть не подозреваем, что он – нереальность. “Сон – это особый мир”, и часто он так же правдоподобен, как сама жизнь».
Официанты в нижегородском трактире «зачарованно уставились» на Кэрролла и его спутников-англичан как «на сборище странных животных, которые поглощали пищу перед ними». А сам он на ярмарке постоянно встречал «необычные создания в немыслимых одеждах», просто «антиподов» каких-то из Зазеркалья. Так что в каком-то смысле путешествие в Россию было для Кэрролла путешествием в другой мир, в Зазеркалье (второй том «Алиса в Зазеркалье» будет написан им как раз вскоре после возвращения из России).
О том, что перед ними великий писатель, занимающий среди наиболее цитируемых англоязычных писателей второе место после Шекспира, в 1867 году у нас не догадывался никто. Первый русский перевод «Алисы» под названием «Соня в царстве дива» (без указания имени автора и переводчика) появится в Москве только в 1879 году. Небольшим тиражом. Потом выйдет несколько других, тоже малоудачных переводов. Еще бы! Не так-то просто переводить поэтов-абсурдистов со всеми их забавными несоответствиями и нелепыми искажениями обычных вещей. Мир на самом деле сложнее, чем кажется на первый взгляд, – словно доказывают они, – незыблемые вроде бы понятия на самом деле весьма относительны, а самые простые явления не так просты. В общем, «Варкалось. Хливкие шорьки пырялись по нове И хрюкотали зелюки, как мюмзики в мове…»
Только в 1967 году появится принципиально новый русский перевод «Алисы» Н. Демуровой, который станет каноническим и будет у нас много раз переиздаваться.
Какие бы яркие дорожные впечатления ни подарило то путешествие Льюису Кэрроллу, самым сильным и волнующим, похоже, было возвращение домой в старую добрую Англию.
13 сентября он писал в своем «Дневнике»: «…Я оставался на носу судна большую часть перехода, иногда болтая с вахтенным матросом, а иногда наблюдая, в течение последнего часа моего первого заграничного путешествия, огни Дувра, когда они начали медленно расти на горизонте, словно милая отчизна раскрывала объятия, принимая своих спешащих домой детей».
И последнее. Льюис Кэрролл интересен не только тем, что предвосхитил многие шаги в математике и в литературе, он всегда шел в ногу с техническим прогрессом. Едва ли не первым из литераторов сел за пишущую машинку, слушал фонограф, с удовольствием ездил по железной дороге в то время, когда многие думали о паровозах так: «Ничего, побегают, подымят и перестанут!» Наконец, он страстно увлекался фотографией и стал одним из первых в мире фотографов-любителей. Случись заграничное путешествие Кэрролла не в 1867 году, а лет на двадцать попозже, он обязательно захватил бы с собой портативный «Кодак» (они появились в Европе примерно в 1880-е). И тогда в знаменитом Ашмолиан-музее в Оксфорде, где хранится теперь вся фотоаппаратура писателя и многие из его фоторабот, может быть, экспонировались бы и виды Нижнего Новгорода. Где-нибудь неподалеку от чучела последнего европейского дронта, вдохновившего автора «Алисы в стране чудес» на создание образа своего alter ego – фантастической птицы Додо (ведь заикание заставляло его произносить свою фамилию как «До-до-доджсон).
6 августа (вт.)
…Господин Пенни любезно сопровождал нас в прогулке по Двору (или Рынку), чтобы показать, где можно достать самые лучшие иконы и проч. Перед этим мы поднимались на Колокольню Ивана, откуда открывается прекрасный вид на Москву, раскинувшуюся вокруг нас со всех сторон, вспыхивающие на солнце шпили и золотые купола. В половине шестого мы отправились с обоими Веэрами в Нижний Новгород и нашли, что эта экспедиция вполне стоит всех тех неудобств, которые нам пришлось вынести от начала и до конца. Наши знакомые взяли с собой своего «курьера», который говорит по-французски и по-русски и который очень нам пригодился, когда мы делали покупки на ярмарке. Спальные вагоны – неизвестная роскошь на этой линии, поэтому нам пришлось довольствоваться обычным вторым классом. Я спал на полу по дороге и туда, и обратно. Единственное происшествие, которое внесло некоторое разнообразие в монотонность поездки (но вряд ли ее облегчившее), длившейся с семи вечера до начала первого следующего дня, состояло в том, что нам пришлось выйти из вагона и перейти по временному пешеходному мосту через реку, поскольку железнодорожный мост смыло. Это вылилось в то, что примерно двум или трем сотням пассажиров пришлось тащиться добрую милю под проливным дождем. Ранее произошла авария, из-за которой наш поезд задержался, и в результате, если бы мы придерживались нашего первоначального плана вернуться в тот же день, то на ярмарке мы провели бы всего около двух с половиной часов. Мы подумали, что этого делать не стоит, учитывая те хлопоты и расходы, на которые нам пришлось пойти, и решили снять номер в гостинице и остаться до следующего утра. Посему мы отправились в гостиницу «Smernovaya» (или что-то в этом роде) – поистине разбойничье место, хотя, без сомнения, лучшее в городе. Еда была очень хорошей, а все остальное – очень плохим. Некоторым утешением послужило то, что за ужином мы обнаружили, что представляем предмет живейшего интереса для шести или семи официантов, одетых в белые подпоясанные рубахи и белые брюки, которые выстроились в ряд и зачарованно уставились на сборище странных животных, которые поглощали пищу перед ними… Время от времени их охватывали угрызения совести: они вспоминали, что, в конечном счете, не выполняют назначенный им судьбою официантский долг, и в такие моменты все вместе поспешно направлялись в конец зала и пытались найти поддержку в большом комоде, в ящиках которого, судя по всему, не содержалось ничего, кроме ложек и вилок. Когда мы просили их что-нибудь принести, они сначала тревожно переглядывались, затем, определив, который из них лучше всего понял заказ, все вместе следовали его примеру, который всегда заключался в заглядывании в ящик… Большую часть дня мы провели, расхаживая по ярмарке, покупая иконы и проч.
Это было замечательное место. Помимо того, что на ярмарке имелись отдельные ряды для персов, китайцев и других, мы постоянно встречали необычные создания с нездоровым цветом лица и в немыслимых одеждах. Персы, с их спокойными умными лицами, широко расставленными удлиненными глазами, вороного крыла волосами и желто-коричневой кожей, с черными шерстяными фесками на головах, похожими на гренадерские шапки, были почти что самыми живописными из всех, кого мы встречали. Но все новые впечатления дня затмило наше приключение на закате, когда мы наткнулись на татарскую мечеть (единственную в Нижнем), как раз в тот момент, когда один из служащих вышел на крышу, чтобы произнести… (в оригинале это место пропущено. – Ред.) или призыв к молитве. Даже если бы в увиденном не было ничего самого по себе необычного, это представляло бы огромный интерес благодаря своей новизне и уникальности, однако сам призыв не был похож ни на что другое, что мне приходилось до сих пор слышать. Начало каждой фразы произносилось быстрым монотонным голосом, а к концу тон постепенно повышался, пока не заканчивался продолжительным скорбным стенанием, которое проплывало в неподвижном воздухе, производя неописуемо печальное и мистическое впечатление: если услышать это ночью, то можно было бы испытать такое же волнение, как от завываний привидения, предвещающего чью-то смерть.
Сразу же, послушные призыву, появились толпы верующих, каждый из которых снял с себя и отложил в сторону обувь перед тем, как войти: главный священник позволил нам постоять в дверях и посмотреть. Сам обряд поклонения, похоже, состоял в том, чтобы стать, обратившись лицом к Мекке, неожиданно упасть на колени и коснуться лбом ковра, подняться и повторить это один или два раза, затем снова неподвижно постоять в течение нескольких минут и так далее. По пути домой мы зашли в церковь, где служили вечерню, со всем приличествующим набором икон, свечей, крестных знамений, поклонов и проч.
Вечером я отправился с младшим из Веэров в Нижегородский театр, который оказался самым непритязательным строением из всех, что мне приходилось видеть, – единственным украшением внутри была побелка на стенах. Он был очень большим и заполнен не более чем на одну десятую, поэтому в зале было замечательно прохладно и приятно. Представление, исполнявшееся исключительно на русском языке, было нам несколько непонятно, однако, прилежно трудясь в течение каждого антракта над программкой, мы, с помощью карманного словарика, получили сносное представление о том, что происходит на сцене. Первой и самой лучшей частью была «Алладин и волшебная лампа», бурлеск, в котором некоторые актеры показали по-настоящему первоклассную игру, а также очень неплохое пение и танцы. Я никогда не видел актеров, которые уделяли бы больше внимания действию и партнерам на сцене и меньше бы смотрели на зрителей. Тот, который играл Аладдина, по фамилии Ленский, и одна из актрис в другой пьесе, по фамилии Соронина, пожалуй, были лучшими (в оригинале фамилии приведены русскими буквами. – Ред.). Другими пьесами были «Cochin China» и «Гусарская дочь».
После ночи, проведенной в постелях, состоящих из досок, покрытых матрасом в дюйм толщиной, подушки, одной простыни и стеганого одеяла, и после завтрака, гвоздем которого стала большая и очень вкусная рыба, почти полностью без костей, которая называется Stirlet, мы посетили собор и Мининскую башню. В соборе мы обнаружили, что там проходит торжественная обедня и все огромное белое здание заполнено военными: мы немного подождали и послушали великолепное пение.
С Мининской башни нам открылась великолепная панорама всего города и извивающаяся лента Волги, теряющаяся в туманной дали. Затем, после еще одного посещения Двора, около трех мы отправились в обратное путешествие, еще более неудобное, чем предыдущее, если такое вообще возможно, и снова прибыли в Москву, усталые, но довольные всем, что увидели, примерно в девять утра.
Кэрролл Л. Дневник путешествия в Россию. М.: Эксмо, 2004.