Журнальный мир

1.

Декабрь пустынен, как тоска

Предвечная — «Зачем оставил?»,

Хоть истину наверняка

Провозгласит апостол Павел

И будет паству научать

Быть милосердней и добрее

И никогда не отличать

Ни эллина, ни иудея,

Лишь человека… Но снежок

Скрипит, болезный, под ногою:

«Земным деяньям вышел срок».

И страшно с истиной нагою

Остаться tête-à-tête, увы,

Душа к земному льнет прощально,

Господней яростной любви

Не вынеся прилив финальный.

2.

Январь перетечет в февраль,

Тоска — в печаль, печаль — в забвенье…

Последнее стихотворенье

Закончится на слове «жаль»…

А жизнь закончится на том

Последнем вздохе, за которым

Нет смысла в слове. Жадным ртом,

Привычным к долгим разговорам,

Прильнешь к заветному питью

С названьем «Лета» на табличке,

Когда другим дадут кутью.

И — захлебнешься с непривычки.

3.

Божья любовь для нас

все равно что радио для глухонемых:

вибрацию разве что слабую

ощутишь дактилоскопическим узором,

ветерок легчайший, врезающийся под дых,

за священной книгою, за вечным, как жизнь, разговором.

Шелестит что-то в воздухе, по листве крадется, в свечах

вспыхнет храмовых, утихая мгновенно, неуловимо…

Если жизнь — это радость,

что смерть тогда? Счастье? Зачах

давний спор, что первично, аминь!

Без огня не бывает дыма.

Но уж если накатит волною — тогда держись!

Что там твой маринист

с девятым валом покатым,

если в бездны кидает

и снова возносит ввысь,

возвращая тебя одной любовью богатым

к этой жизни,

где долго на ней не протянешь, нет,

вновь в соблазн впадешь,

перестав ощущать цунами

восходящей силы…

О, как затихает кларнет,

глохнут скрипки как,

оставаясь лишь внешне с нами.

Этот мир невидимый,

лучше ли он, чем наш?

Или хуже? Узнаем еще —

никого не минует эта дорога.

Собираемся скоро,

входя в туристический раж,

жизнь меняя на смерть,

как актер меняет типаж,

как меняет поклонника

ветреная недотрога.

4.

На эту жизнь, убогую, как суп

У бедняка, как речь у нувориша,

На эту жизнь, чей почерк прям и груб,

Чей окрик строг, а шепот, еле слыша,

С трудом улавливаем, напрягаясь так,

Что звон в ушах, на эту жизнь простую,

Где всё в цене — и солнце, и табак,

С привычкою, уже не протестуя,

Уже не мысля европейских благ,

А только — лишь бы сердце ровно билось! —

На эту жизнь, где каждый сир и наг,

Мы молимся. И молим, чтоб продлилась.

5.

Время, сплющенное, как клоп,

В котором объем и мера изъяты,

Так и толкает сорвать стоп-

Кран, как рвануть чеку из гранаты,

Смачно харкнув в эту харю: «Жри!

Все равно подавишься, образина!»

Прыгай, милый мой, прыгай на счете «три»,

Если ты не юнец уже, а мужчина.

За спиною ветра волшба и пространства свист,

Громоздятся дел недоделанных горы.

Отложив черновик, переходишь на новый лист,

Где совсем другие цвета и узоры.

О, словечко немецкое, каверзное — цейтнот,

Переложишь ношу вдруг на другие плечи,

Чтоб, свои расправив, вчерашний высушить пот

И понять, что и пункта конечного нет,

И прошедшая жизнь — далече…