Рассказы

Рассказы

Замуж за иностранца

 

«Все нормальные люди давно повыходили замуж за бугор, одна я тут, как дура, парюсь», — думала она, с неприязнью созерцая грязное снежное месиво на тротуарах, безрадостную серую толпу и шныряющих в ней некрасивых российских мужиков: одеты как-то непотребно, джинсы в зады врезаются, а на ногах бесформенно висят куцые пропитанные дубленки, шапки гондонистые, у всех сумки дурацкие где-то под мышкой… То ли дело — вдруг высветится из этой массовки, как гений чистой красоты, представительный, рослый, худощавый, в черном пальто, с красным шарфом, с высоким благородным челом и без шапки — сразу видно, иностранец! Смотрит открыто сквозь стильную оправу — почему-то они все больше очкарики, но ей это нравилось — как Мэрилин Монро из фильма «В джазе только девушки»: что-то доверчивое, беспомощное добавляют они в целом импозантному облику и сразу этим располагают к себе женское сердце. Ничего не попишешь — материнский инстинкт!

«Интересно, почему-то у них даже водопроводчик выглядит как профессор Сорбонны — генофонд, что ли, такой? У всех пропорциональные продолговатые лица, хорошо нарисованные удлиненные носы, вдумчивые честные глаза» (…)

Ее кузина недавно вышла за француза — так, ничего особенного, «французик из Бордо», как говорится, мелкий клерк, родом из деревушки Эльзасской — но лик! Просто принц благородных кровей!

Ей припомнился попрошайка в Берлине, скорчившийся на тротуаре у мусорного бачка: средних лет, опрятный такой, весь в белом да бежевом, с модной легкой небритостью — да если б у них так в универе лектор выглядел, ему бы студентки проходу не дали бы, доставали своей гимназистской влюбленностью! Но в бытность студенткой ей попадались все больше нелепые толстуны да перхотные старики, а если вдруг более или менее молодой, то имидж, ясное дело, на нуле: пуговицы на рубашке разные, одна наука во взоре…

А как бы ей хотелось жить с таким вот настоящим джентльменом — иначе не назовешь! — чтоб ценил и уважал, и чтоб дом, и сад, и два автомобиля! У нее — свой маленький прелестный «жучок», у него — что-нибудь посерьезней, и как за каменной стеной: все от всего застраховано, муж ездит на работу как на праздник, каждую пятницу вместе eating out…

В этот раз она так размечталась — и как раз снова была свободна (на прошлой неделе отправила куда подальше очередного «пассажира»), — что пришла домой и сразу плюхнулась к компьютеру: надо когда-то начать, все леди делают это! Мгновенно сварганила профиль на сайте иностранных знакомств. Фотку выставила — эдакая Венера в мехах, лихо заполнила анкету:

«Возраст» — «36»,

«семейное положение» — «разведена»,

«образование» — «высшее»,

«внешность» — «красивая»,

«телосложение» — «аппетитное» («атлетическое» и «большой и милый» не подходили категорически),

«вес» — пару кило скостила для приличия,

«вероисповедание» — уклончиво поставила «другое»,

«контактные линзы, очки» — «нет»,

«волосы на лице» — «нет»,

«боди-арт» — «отсутствует»,

«этническая принадлежность» — «белокожая»,

«алкоголь» — «иногда употребляю с друзьями»,

«домашних животных» — «нет»,

«доход» — «не хочу отвечать»,

«смена места жительства» — для солидности: «не уверена, что хочу менять»,

«лучшее во внешности» — «моя улыбка» (хотя это, пожалуй, был промах: все уродины, наверное, так пишут, надо было «моя грудь!»),

«тип собственности» — «квартира»,

«ситуация с жильем» — «живу одна»,

«рабочий статус» — «частично занята»,

«знание языка» — «английский, хороший»,

«цель» — «романтические отношения-свидания-возможен брак».

Далее немного отредактировала объемы «грудь-талия-бедра» и перешла к разделу «мои увлечения». Из предложенного списка подошли: «искусство-пляжи-парки-рестораны-библиотека-медитация-духовность-музеи-философия-шоппинг-книги-поэзия-дизайн ландшафта и интерьера».

В разделе «питание» выбрала: «французская-барбекю-морская еда, греческая-китайская-мексиканская-средиземноморская-тайская-здоровая пища». (С последним, конечно, чуть приврала, но не хотелось рубить на корню немецкий контингент).

«Музыка»: «классическая-джаз-блюз, рок-н-ролл».

«Спорт»: реалистично решив, что «ничего» ставить категорически нельзя, скрепя сердце, остановилась на «спортивная ходьба» (еще куда ни шло).

И — заключительный пассаж — «кого ищу»: «интеллигентного, материально независимого европейца для приятного времяпровождения и совместных путешествий».

Теперь подошли к самому главному. Ограничив возраст претендентов «от 40 до 65», пометила как «не важно»: «цвет глаз, вес и тип телосложения, вероисповедание, наличие боди-арта, линз и волос на лице» (хоть и предпочитала бородатых очкариков). И далее:

«Этническая принадлежность»: «только белокожий»,

«семейное положение»: «разведен»,

«язык»: «английский, свободный, очень хороший»,

«образование»: «средне-специальное, высшее, бакалавр, магистр, ученая степень или докторантура».

Представила себе с тихой улыбкой приятного интеллигентного очкарика с высоким лбом и в красном шарфе, может, профессора Сорбонны, или какого-нибудь университетишки в Штутгарте или где там. Тихий домик с садом, среднестатистическое авто, страховка-зарплата, ресторанчики по уик-эндам, барбекю с университетскими коллегами на ухоженной лужайке, регулярный отпуск на море по системе «все включено»…

Быстро забила анкету и, получив подтверждение удачной регистрации, увлеклась было тотчас ей присланным дополнительным углубленным вопросником, как вдруг на экране что-то замельтешило… «Вам показал/а интерес…», — сообщила выскочившая табличка, и тут же в крохотном окне внизу замаячил некто. Прищурясь, она разглядела фото тощего старикана в ярко-голубом поло, худющие бицепсы торчали из коротких рукавов, морда лица была, прямо скажем, ужасна… Доктор Лектор рядом с ним — смазливый жигало!

Она попыталась закрыть окошко, кликнула по крестику, но несносный старпер вдруг разверзся во весь экран всеми своими жутковатыми морщинами, она в ужасе ткнула куда-то, и он свернулся в свой угол, и оттуда все кликал и кликал, все настырно мигал ей. Было страшно, казалось — он живой, он тут, видит ее и требовательно тычет скрюченным перстом: отвечай, отвечай, отвечай, гадкая девчонка, на мой «интерес»!!!

«Я же написала: до шестидесяти пяти!» — шептала она, с отвращением разглядывая его кривое морщинистое лицо и корявые пальцы. Это был Ганс из Батмюндера, лживый фриц, списавший себе не меньше десятка годков. «Да сколько можно!» — в отчаянии она вырубила компьютер и решила попить чайку в надежде, что наглый дед уймется. Однако когда она вышла в сеть через час, в углу тут же опять заподмигивал мерзкий Ганс… Она торопливо нажала аварийное выключение.

На следующий день, лишь вернулась домой — прыг к компьютеру! Там уже ждал ее пяток интересов. Кинулась их изучать, стараясь спокойно игнорировать трепыхания неистребимого Ганса в нижнем углу. «Ваши претенденты на идеальную пару», — умильно пообещал компьютер, пасьянсом раскинув перед ней улыбчивые фото ухоженных лысеющих очкариков: от субтильного Джонатана с высоким челом, плавно переходящим в плешь — до лоснящегося жирного и наголо бритого Лео. Лео явно переборщил с боди-артом: толстенный бицепс его был прихотливо изукрашен, в ухе сияла серьга, череп блистал, очочки кота Базилио чернели… Она тут же грохнула его без сожалений, даже не ознакомившись с анкетой.

Джонатан походил на чуть отъевшегося в санатории инженера советской поры: невзрачный хорек в полосатой сорочке, подобострастная улыбочка. Бегло просмотрела его профиль: какая-то глухомань в Австралии, дети — «есть, трое, из них двое — младше восемнадцати, иногда они живут со мной». Вот уж увольте, все же как-то хочется пожить для себя, решила она и, представив себе эту чужую орду с чипсами и колой на чистенькой провинциальной террасе да безликого зануду у барбекю где-то в безвестной австралийской заднице, отправила второго претендента на «идеальную пару» в корзину в правом нижнем углу, неподалеку от дежурившего на своем посту бессменного Ганса.

Следующим был Норман из Лондона. Это уже интересно… Детей нет, уже плюс, живет один, «тип собственности»  «апартаменты», «образование»  «бакалавр», «возраст»  «сорок», физиономия холеная, не лишенная сладости, башка бритая, боди-арт — слава те! — отсутствует, место жительства менять не хочет… Что ж, для начала сгодится… Лучше бы, конечно, магистра с типом собственности — «дом», ну да ладно, сойдет для сельской местности. Она уж собралась кинуть ему свой интерес, как вдруг, обжигаясь стыдом и гневом, прочитала его условия: «женщин старше тридцати просьба не беспокоить, не тратьте зря свое и мое время!» Вот наглый козлина! До тридцати ему подайте! Сам-то наголо брит, поди, плешь да седину раннюю маскирует, в Лондоне-то, поди, с его типом собственности до тридцати не найдешь дуру! Да пошел он!

Уже с испорченным настроением принялась за четвертого — Стенли из Оклахомы. Возникшая ассоциация с увиденным в отрочестве мрачным фильмом «Оклахома как она есть» вынудила ее отправить жилистого со странной челочкой Стенли в корзину без промедления. Ну и последний — кажется, вполне удобоваримый — средней упитанности дружелюбный очкарик, само собой, плешивый, на фоне уютного увитого плющом кирпичного коттеджа… Кембридж, однако! Неплохой городишко! «Заработок» — «на постоянной основе», «дети» — «старше восемнадцати», требований — никаких, по всем пунктам — «не важно»… То есть, и на толстуху, и на старуху согласен? Что вдруг? Может, маньяк? Но зачем же сразу такой негатив, просто тонко организованный человек, личность для него главное, а не сиськи… Постойте-постойте, а это еще что: «образование» — «среднее специальное», «профессия» — «водитель грузовика»… Дальнобойщик из Кембриджа полетел следом за остальными, и только жуткий Ганс глумливо щерился в уголке по соседству с корзиной…

Все же на следующий день в аккурат открыла страницу — адская машинка подобострастно предлагала «Ваши новые соответствия», что ж, отчего не взглянуть… Внизу регулярно мелькало голубое поло Ганса; где-то в далеком Батмюндере он все не сдавался и упорно, как дятел, долбил пальцем по кнопке «показать интерес».

Так, сегодня на первое у нас Джеф: чисто выбрит, без боди-арта, «дети» — «иногда живут», но, похоже, придется пока с этим смириться; «рабочий статус» — «на постоянной основе» — нормально; «специальность» — «топ-менеджмент, пиар» — пока потерпим; проживает — очередная американская задница, в жизни об этой местности не слыхала, но, может, стерпится-слюбится; партнерше предоставляет полную свободу — от худого телосложения до лишнего веса, возраст приемлет от двадцати восьми до сорока… Это становится интересным… А вот и подвох, ну, конечно! Желаемая национальность — «араб, азиат, индус, уроженец Тихого океана»… вот котяра! Ясненько: значит, он ждет, что субтильная таитяночка или жирненькая индусочка будут ублажать его, в интерпретации гугл-переводчика — «простого человека, не чрезвычайного о чем-нибудь», — «улыбкой, которую она будет носить каждый день в пользе и через плохое»…

Уже в неважном настроении, несмотря на злорадные ужимки Ганса, она все же решила отреагировать на заявление «Шекар заинтересовался Вами».

«Заинтересовавшийся Шекар» оказался деревенским молодым турком с наглой и тупой мордой. Очевидно, цель его была как можно скорей перебраться в Европу любыми средствами, так как возраст супруги он ограничил восьмьюдесятью пятью годами.

На сегодня, пожалуй, довольно, три оставшихся интереса она отложила на утро, а то слишком уж стремительно падала ее самооценка.

Назавтра с тяжелым сердцем уже открывала страницу. Без особых ожиданий махнула по разросшемуся за ночь списку претендентов на «идеальную пару». Стюарт из западного Йоркшира, Хэлифэкс и Роберт из Дистрикт оф Коламбия почему-то сразу не внушили доверия; Кристиан, военный из Вены в круглых проволочных очках и униформе, как фриц из советского кино про войнушку, и пузатый неряшливый Дарко в гавайской рубахе из Хорватии тоже не проканали. А это что тут у нас? Фиренци, Италия… ну-ка, ну-ка… вот блин… кандидат из желанной Флоренции глумливо объединял в себе недостатки двух предыдущих отбраковок: флорентиец Доменико оказался и военным, и хорватом одновременно, и, невзирая на заработок на постоянной основе, никак не укладывался ни в какие рамки. Вернее, он как раз укладывался в рамку: его низколобая чернявая голова, высовывающаяся из бассейна, была игриво декорирована в фотошопе безвкусной рамочкой из затейливых ракушек.

Ганс в своем углу заметно приободрился; ей показалось, что за это время он состарился еще больше, и еще больше поголубело его ненавистное поло.

«Ничего-ничего, утро вечера мудренее», — сказала она ему, выключая компьютер.

Но утро не принесло ничего, кроме новых разочарований. «Ваши новые соответствия!» — настырно, как лживый коробейник, нахваливал компьютер своих бесконечных угрюмых Ларсов и хитроватых Паскалей, жлобоватых Джеромов и обрюзгших Аланов, высохших Тьерри и приторных Лучано, седого павиана Тимоти с нелепыми бакенбардами и вострозубенького мышонка Джерри, низколобого неандертальца Хенри и стриженного под горшок Николя, красномордого Дэвида и бледную поганку Стива…

В углу все еще на что-то рассчитывал дряхлый Ганс. Она почти привязалась к нему, этому бессменному стаффажу ее жениховской панорамы. Он знал, поди, мудрый старик, что делать и как идти к цели…

Прошла неделя, а может, и две — никогда раньше жизнь ее не была столь безрадостной и однообразной; бесконечное выискивание преимуществ у Майкла с эспаньолкой и без боди-арта — перед татуированным Билли с заработком на постоянной основе, сравнение их типов собственности и количества детей от прошлых браков — до чего ж они, блин, плодовиты! — совсем отвлекло ее от собственной жизни, она осунулась и подурнела, потеряла аппетит и стала плохо спать. Ни один вариант не годился, в каждом претенденте обнаруживался недопустимый дефект, все один за другим летели в корзину…

А в углу ее монитора у корзины Ганс злорадно ликовал. Похоже, его звездный час приближался. Ей даже чудилось, что он напевает себе под нос: «Близится час торжества моего-о-о! Ненавистный соперник уйдет далеко-о-о! Дале-ко-о-о от нас!»

И знаете, он даже начинал нравиться ей…

 

Мой первый Париж

 

Дядя Толя — обыкновенный лысый дядька: мешковатый пиджак нараспашку, пузо вперед торчит — был бухгалтером какой-то российской шарашкиной конторы в Париже. Фирмочка эта некоторое время обстряпывала там свои сомнительные дела, но французы — чай, не наши — быстро смекнули, что к чему: контору со скандалом прикрыли, руководство привлекли к ответу, в частности, на бухгалтера дядю Толю дело завели. Но — Европа ведь, все по закону — дело-то тянулось уже не первый год, дядя Толя под подписку о невыезде был отпущен на волю, а так как работать в этом своем подсудимом имидже права не имел, то французские власти назначили ему пособие. Чтоб ему хватало оплачивать свою небольшую, но вполне респектабельную квартирку на Буасьер, да питать, прикрывать и возить на авто свое бренное тело.

Для любого европейца это все было бы поводом для чудовищной депрессии: у них там до суицида доходит, когда им не надо на работу идти; но дядя Толя — нормальный русский мужичок — вполне своим положением был удовлетворен. А че — живешь в красивейшем городе мира — одна кухня чего стоит! — в центре, райончик, к слову сказать, не дешевый: до площади Виктора Гюго — рукой подать, Булонский лес — в пяти минутах езды! Можно перед сном прокатиться на путан поглазеть — проехать по аллее, по обе стороны уставленной полуодетыми девами, достаточно медленно, чтоб рассмотреть детали, но не слишком, чтоб сутенеры не остановили и не заставили платить за то, что пялился. Бабло социальное выплачивают исправно — да еще подсчитывают, чтоб достаточно было на содержание именно его приличной квартиры и авто, а не только на хлеб насущный — лафа, одним словом! «Чтоб я так жил, и тот судебный процесс никогда б не кончался!» — думал дядя Толя, макая утром на французский манер круассан в кофе в уютном бистро на углу. Заняться дяде Толе особо было нечем — завтрак, обед, ужин, поход в супермаркет за пивом и пакетом креветок, небольшой променад для здоровья да вечерний заезд в Булонский лес для поднятия тонуса — вот, собственно, все дяди Толины развлечения. Что еще? В музей пойти — так он уже был один раз в Лувре, друзей у него не было: русские теперь обходили его стороной как сомнительного лузера, а французского его хватало лишь на пару приветственных слов с арабом Саидом — хозяином паркинга. «Сава?» — спрашивал дядя Толя с чудовищным русским акцентом. «Сава, сава!» — отвечал Саид с арабским. «Вот и поговорили», — радовался дядя Толя, бряцая на ходу ключами в кармане.

И вот однажды, прогуливаясь, совсем одурев от безделья, обнаружил дядя Толя по соседству — тут же на Буасьер — Дом Русской Культуры, да и зашел… Все здесь его приятно обрадовало, начиная от старухи-консьержки Кати, интеллигентной шепелявой петербурженки, до директора Григорий Борисыча — отставного гэбэшника с окладистой бородой и распутинским взглядом. Культуру в русском доме предъявляли привезенную с родины, всегда свеженькую и вполне дяде Толе понятную: пейзажи с березками, пышные ню с пшеничными косами, классический балет да хор русской песни, фуршет — всегда достойный, с колбаской и водочкой, не то, что у этих франков — крекеры с вином. Так что дядя Толя сделался тут завсегдатаем: ни одного мероприятия не пропускал, и всегда знакомился с новенькими приятными русскими женщинами. То певички из провинциального хора, то не старые еще училки по обмену — дядя Толя был для них не подследственным лузером, а практически иностранцем, обеспеченным и щедрым: возил их в своем авто в Мальмезон и Версаль, показывал достопримечательности Парижа, угощал пивом с креветками. Особенно любил дядя Толя после этих поездок заявиться на паркинг с тремя-четырьмя женскими особями в салоне. «Гарэм!» — пояснял он Саиду, и тот улыбался с почтительным пониманием: большой, видать, человек, если каждую неделю по три-четыре новых жены заводит!

Пиком программы, как правило, был шопинг. Дядя Толя щедро предоставлял смущенным провинциалочкам свою дисконтную карту магазина Mark & Spenser, а потом еще покровительственно помогал им оформить tax free. «Сава?» — спрашивал он у кассирши. «Ça va, ça va», — отвечала кассирша на хорошем французском. «Tax free!» — громко кричал дядя Толя, тыча пальцем в учительниц и пихая кассирше их паспорта.

Моя первая выставка в Париже тоже проходила в Доме Русской Культуры на Буасьер, и хотя она вызвала некоторый шок у всего персонала — от шепелявой консьержки Кати до директора с распутинским взором, но пить боржом было поздно: денежки-то они уже с нашей французской кураторши Аннелиз получили, отдавать было в лом — поэтому смирились и с отсутствием березок, и с Новым Символизмом, и даже с французским фуршетом (элегантная Аннелиз с достоинством выставила шесть пузатых бутылок Сангрии и семь пакетов крекеров…).

Народу было много, и даже французский фуршет не испортил нам праздника. А после мы все — я, Аннелиз, мои подруги Ольга и Аннушка — пошли в Lider Price за колбасой и водкой, и продолжили на хате у дяди Толи. А наутро он возил нас в Мальмезон, угощал пивом с креветками, показал Саиду и организовал шопинг по карте Mark & Spenser.

А еще — специально для нас — эксклюзивное предложение: медленно, чтоб успеть рассмотреть детали, но не слишком, чтоб не захватили сутенеры — прокатил по Булонскому лесу!

Спасибо тебе, дядя Толя, — ты был моим первым гидом в моем первом Париже!

 

Бухгалтерша

(ко дню бухгалтера)

 

Как выяснилось, муж изменял Анечке с бухгалтершей.

Изменял уже давно, цинично и тривиально: заявится домой среди ночи — «на мосты попал», трубку не берет — «как назло, разрядилась», и прочее, что в таких случаях принято врать. У Анечки, конечно, осадок от этого всего был неприятный, но уж больно пошло все это выглядело для того, чтоб иметь место в ее, Анечкиной, жизни. Муж, к тому же, у Анечки был не просто какой-то там муж, а муж идеальный: не пил, не курил, матом — по крайней мере, на Анечку — не ругался, мусор выносил, в туалете стульчак поднимал, на Анечку поглядывал ласково все долгие двадцать лет их совместной жизни. Поэтому подвоха она никак не ждала, тем более — с этой стороны.

Бухгалтершу-то она эту видела, и не раз: на корпоративных вечеринках рядом сидели — в голову даже прийти не могло, что нужно ждать отсюда напасти. Ни рожи, ни кожи — одно общее место — три жиденьких кудряшки да вострый мышиный носик… Помнится, видная Анечка даже как-то раз императорским жестом отправила мужа потанцевать с ней: «жалко, сидит одна, такая невзрачненькая…» А тут — нате, пожалуйста: без малого два года у них уже это, оказывается…

Анечка была в полной прострации, униженная и оскорбленная, и что ей теперь делать — никак не могла решить: выставить чемоданы на лестницу и пинка дать под зад — жалко, где еще такого мужа найдешь? Подружки и так ей всю жизнь завидовали: мол, какой он у тебя хороший… (Дозавидовались!) Делать вид, что ничего не знает, а самой украдкой рыться в его карманах, замирая, торопливо читать эти кошмарные слащавые эсэмэски с «кошечками» и «зайчиками»? Невозможно… Звонить подругам, советоваться? Непривычно и стыдно: всегда у нее все лучше всех было… Поэтому Анечка просто накрылась пледом с головой и разрыдалась…

Теперь-то она вспоминает все это с улыбкой, а тогда было не до смеху… И таблеток думала наглотаться, и бухгалтерше в давке в общественном транспорте перо в бок воткнуть, и с балкона шагнуть — чего только в голове не крутилось!

(Мысль о суициде посещала Анечку не впервые — когда-то еще в школе, обиженная родителями, она задумала было повеситься на зимних рейтузах: продела просто правую штанину в левую штрипку — вот тебе и петля… Но штрипка лопнула, возиться дальше было лениво, да к тому же Анечкин взгляд упал на новые джинсы, в которых еще не успела пощеголять — так дело на корню и завяло.)

Потом — дошло и до более изощренных манипуляций: подруга Ленка со специально для этого купленной симки, отображавшейся в Анечкином телефоне под ником «Мистер N», осыпала Анечку приторнейшими любовными посланиями. Озадаченный бесконечным пиканьем жениного мобильника, муж начал дергаться, заглядывать через плечо, прислушиваться к Анечкиным телефонным разговорам — а она, не будь дура, все выскакивала на кухню или в прихожую, «сейчас не могу говорить, перезвоню» — отвечала нарочито басящей в трубку Ленке. Муж начал звонить Анечке на сотовый без конца, подозрительно спрашивать, где она, да что — идущая с тяжелыми авоськами из «Пятерочки» Аня ставила ношу на землю, утирала сочащуюся от холода соплю и деланно беспечным голосом сообщала, что они, мол, с девочками Ленкой и Маринкой в кафешку зашли… Нет, трубку им дать не могу: Ленка в сортир вышла, а Маринка как раз по телефону с мамой разговаривает… Муж, ясное дело, не верил, да Анечке того и надо было…

В общем, можно было этого мужа уже голыми руками брать и веревки вить, но Анечка уже так вжилась в роль страстно любимой и осыпаемой любовными посланиями прекрасной дамы, что поняла: она хочет этого на самом деле. Ну, а кто хочет — тот добьется, это мы с детства знаем. И у Анечки вскоре появился настоящий возлюбленный: слал ей бесконечные эсэмэски в стихах, отправлял по е-мэйлу то сонет, то триолет, пальчики на ногах массировал, по ресторанам водил, шубку купил и колечко с бриллиантом, в бархатный сезон вывозил на Кипр и в Испанию… Анечка была счастлива, и на бывшего мужа совсем не сердилась: столько лет хорошо жили, родной, можно сказать, человек.

Но вот все ж таки приснился недавно счастливой Анечке сон: будто тычет она страшной грязной шваброй (такая у них в школьном туалете за дверью стояла) — допотопной, деревянной, с жутким мокрым пеньковым волосом — и прямо в рот бухгалтерше, прямо в ее большущее плебейское раззявленное хайло — шваброй, шваброй, поглубже, в заглот, вот так!!!

«Продвинутая» Анечка расстроилась ужасно: столько работала над собой, а негатив опять лезет.

Но одна знакомая, психолог, утешила Анечку: это, говорит — нормально, это просто старая агрессия из подсознания выходит….

 

Нормальная работа

 

Валюха, когда потеряла работу, впала в настоящее уныние: часами жаловалась по телефону подругам, говорила, что в доме совсем нет еды, как выживать — не знает, и чем накормить завтра дочку — крупную черноволосую отроковицу — тоже не имеет никаких идей. Народ, ясное дело, велся, норовил собрать гуманитарную помощь: литровая банка «Оливье» (немерено после гостей осталось), пачка завалявшихся крекеров, пакет перловки (так и не дошли руки грибной суп сварить, а тут — дитя голодает)… В общем, кто что нашел — в кучу, и хотели к Валюхе везти.

Но она как-то без энтузиазма откликнулась: мол, проблему этим не решить, надо работу ей найти нормальную, и все должны ей немедленно в этом помочь.

Ну, работу найти — сами знаете, это не крупу с полки взять, с работой всегда трудно, тем более что Валюха работу требовала «нормальную», а сама между тем квалификацией обладала не совсем ясной. Был у нее вроде режиссерский диплом какого-то коммерческого вуза, типа самозваного университета, которых теперь как поганок в лесу — по этой части будто бы она и работала фри лансером последнее время, вплоть до сего драматичного момента: сначала, говорили, даже на известной киностудии, а потом в частной конторе сомнительного толка. Лепила малобюджетные порноролики, но зарабатывала на них не так и плохо: ездила на подержанной иномарке, в кафешках жрала запросто, интересовалась шопингом, дочка при мобильнике и всем прочем. По рукам ходил даже некий журнал с неожиданно непристойными фото — одна из страниц с анонсом на ее фильму была подписана по диагонали прямо поверх клубящихся ляжек и грудей Валюхиным крупным школьным почерком: что-то типа «девочкам на память от Автора»…

А теперь — синекура накрылась, и Валюха истерила и впадала в депрессию. Кто-то пытался пристроить ее кассиршей в «Дикси», но Валюха отвергла гневно: «Ты чего, у меня же — высшее с красным дипломом!», — и пристыженный благодетель поник и смолк. Народ тут, конечно, Валюху заочно осудил: еще разбираться будет! — и больше хлопотать не пытались, все занялись своими делами и подзабыли о ней, чужие-то проблемы легко забываются. И тут вдруг — на тебе — новость: Валюха работу нашла!

Никто, правда, толком не знал, что за работа, но точно не кассирша в «Дикси»: Валюху видели возбужденной и нарочито нарядной, с новенькой стрижкой и в модной кофточке, накрашенную, она торопилась «на работу»: девочки в магазин на пять минут отпустили, и некогда было о деталях расспросить. Потом по телефону то же: «Ой, извини — на работу опаздываю, меня пораньше сегодня начальство просило прийти!» На день рожденья звали — «не могу, сейчас работы столько, празднуйте без меня!». В другой раз на концерт с подружками ходила — опять прибежала после третьего звонка взмыленная, но довольная; знаками — она в другом ряду сидела — пояснила, что на работе должна была сегодня последняя закрыть. А после, когда в кафе пошли, стали наперебой расспрашивать было, но Валюха закокетничала: «Не сейчас, потом все расскажу», — а когда «потом» вроде наступило — опять как заведенная вскочила: «Ой, мне еще звонки сегодня по работе надо сделать!» — и унеслась, только ее и видели. Кто-то из наших встретил ее в метро — она увлеченно что-то эсэмэсила в смартфоне — не отрываясь, бросила, что машина на профилактике, а ей вот прямо сейчас срочно нужно с сотрудниками очень важные проблемы решить.

Все, конечно, томились страшно — хотели узнать, что ж за работа у Вальки — вот уже и в ювелирном повстречали ее, сережки с брильянтами покупала — ей, говорит, на работе теперь для приличия брюлики надо! некрупные правда и по акции, но все же… И шубу видели ее примеряющей, и коробку с новеньким аэрогрилем пихающей в багажник возле «Ленты». Где-то в соцсетях мелькнуло Валюхино фото в обалденном интерьере с ванной на львиных лапах на заднем плане…

Народ помирал от любопытства и тайной зависти, вот на тебе — «Оливье» вчерашний ей нести хотели, а тут — такие дела… И где это, интересно — ей без брюликов на работу не пристало — не иначе как в банк, поди, устроилась… вот ведь, поднимаются люди…

Стали как-то даже на Валюху подравниваться: кто-то стрижку новую справил, кто-то на шубу начал откладывать, кто-то просто стал больше времени макияжу уделять — проснулся дух соревнования… При встречах или по телефону первым делом справлялись: че там у Вальки?

В общем, сделалась она в кругу подружек «первой леди», и так бы и была ею, если б на Новый Год Валюха, перебрав «Мартини», не раскололась: работала она администратором в подпольном борделе! Тут вроде все цепочки выстроились в ряд: и «девочки», и «закрыть последней», и ночные созвонки, и брюлики — ну как бандерше без них? И как-то у всех сразу отлегло: зависть пропала, осталось только приятное чувство легкого превосходства. А так — все за Валюху очень даже рады: каждый крутится, как может — чего, нормальная работа…

 

Очи жгучие

 

Анька решила подрезать себе веки.

Не то чтоб в этом была какая-то острая необходимость — в общем-то, выглядела она для своих «за пятьдесят» очень даже неплохо, это вон у Машки веки уже на ресницы ложились, а у Аньки — прямо даже полоска век миллиметра четыре видна была, у других такое только после блефаропластики возможно, просто надоело ей, и все, видеть в зеркале по утрам какой-то несколько утомленный взгляд чуть припухших глаз, а потом с недоверием перелистывать юношеские альбомы, тщась рассмотреть в мутноватых черно-белых снимках — вот, были же, были же глазищи, блистали, блин, как звезды пленительного счастья, а теперь — теперь так… обыкновенные, не глаза даже, а глазки…

Шаг этот дался ей, конечно, непросто: девчонки пугали страшилками — типа, у одной женщины после такой операции рога на заднице выросли, а подруга Белка, которая жила уже лет двадцать в Монреале и слыла экспертом, потому как только что наполовину отрезала себе обе сиськи, заявила, что после блефаропластки все выглядят, как пучеглазые жабы. Это особо как-то ранило Аньку, хоть умом она и понимала, что Белка так, скорее всего, от некоторой зависти ляпнула, потому как до сих пор только она могла себе позволить такие штучки — сиськи уменьшать, когда все вокруг их истерично нарастить пытаются… а тут вдруг еще одна выскочила, так сказать, звезда…

Но все равно — было и страшно, и тревожно, и жутко…Часами простаивала у зеркала, приподнимая излишки век зубочистками, рассматривала с пристрастием: вроде как, с одной стороны, и впрямь очи жгучие открываются, а с другой стороны — а вдруг это не очи никакие, а так — просто жаба пучеглазая…

Любимый тоже волновался не на шутку, нежно Аньку обнимал и настойчиво шептал: «Подумай, деточка, хорошенько подумай…» И это не прибавляло ей энтузиазма, ну чего, в самом деле, ради, когда у тебя такой любящий мужик есть, и полоска век четыре миллиметра имеется пока еще в наличии, и все вроде о'кей — чего ради выкидывать деньги немалые, нервы, да еще, чего доброго, вдруг правда потом рога на заднице… и вообще, ничего не делать всегда проще и понятнее…

Но потом все-таки все как-то само, без Анькиного участия, завертелось: познакомилась в гостях с прекрасным доктором, как раз по этой теме, и все в одночасье организовалось. Хоть в последний момент и были попытки к дезертирству: то грипп, то зуб разболелся, но Анька наглоталась лекарств — и как в омут с головой ломанулась…

Дальше все понеслось с шальным опереточным оттенком: безбашенная трескотня с соседкой по палате, за полчаса до операции все про всех своих мужиков успели друг другу поведать, по крайней мере, все самое главное, потом, поторапливаемая симпатичным юным медбратом, Анька в пикантной кружевной сорочке на бретельках взгромоздилась в больничном коридоре под аплодисменты старичков, ожидающих замены хрусталика, на ледяную железную каталку — ну, не было у нее других ночных рубашек, хоть ты тресни! И покатилась, покатилась по лабиринтам извилистым, в лифт, там ее перехватил другой красавчик с серьгами в ушах и растатуированный по самое некуда, и опять лихо катил ее куда-то к чертям собачьим, разгоняясь по-мальчишески и вскакивая на подножку больничного катафалка, и было весело, восторженно и жутко… потом — тишь операционной и из ниоткуда возникший ласковый анестезиолог, — и кто-то властно приковывает ее запястья цепями к холодным цинковым бортам…

Очнулась уже перебинтованным слепым фантомасом: все лицо под повязкой, и что-то там жжет и колет, и что у тебя там теперь, какой кровавый бифштекс — даже страшно на минуту подумать, в руки суют ледяные пузыри — держите, участливая соседка следит по часам, минуты отсчитывает — когда лед менять, наощупь поблевала в наощупь найденное судно, наощупь нашла бутылку воды, наощупь попила, наощупь же угостила соседку — вот как, оказывается, живут слепые… и снова — теперь уже вслепую — возбужденная больничная болтовня — теперь втроем — про мужей, начальников, их жен и их любовников.

А потом пришла доктор и сняла повязку, и Анька нетвердой еще от наркоза походкой кинулась к зеркалу — а там — из кроваво-синюшных глазниц с подтеками до ушей — как дочке в школе когда-то грим на Хеллоуин делали — блистают как огромные звезды Анькины прекрасные, забытые молодые глаза!