Журнальный мир

Запой продолжался четвертый день.

В четверг вечером он позвонил ей:

— Приду попозже. Сегодня внеочередная секция. Потом поздравим юбиляра, в начале девятого буду.

Часов в десять, волнуясь, она набрала его номер. Шли звонки, но никто не отвечал. Наконец, сквозь гул пьяных голосов услышала с трудом произнесенное нетвердое:

— У те-ле-фона.

— Так вас не ждать? Вы не придете?

— Куууда?

— Это Александра. Мы договаривались о встрече сегодня.

— Какой встрече? С кем? Ник-куда не пойду!

Раздались короткие гудки. Она вздохнула.

«Опять! — с горечью подумала Александра. — Нет. Он законченный алкоголик. Но что я могу сделать?»

С этим писателем она познакомилась на дне рождения подруги, переехавшей жить в Москву — ее мужа перевели на работу в министерство. Было около девяти часов вечера. Незаметно за разговорами пролетело около шести часов, допивали чай с тортом и пирожными, несколько человек из пригородов Москвы уже ушли, когда раздался звонок. Вошел мужчина в сером твидовом пиджаке с расстегнутым воротом рубашки, без галстука. Он был уже слегка навеселе. В прихожей он протянул имениннице букет лиловых ирисов с желтыми хризантемами, поцеловав ее в щеку.

— Спасибо, Андрей, мои любимые ирисы… Судя по твоему виду, — подруга не удержалась все же от ехидства, — подписание договора состоялось.

— Состоялось, состоялось. Ну, отметили немножко. Ты уж прости за опоздание, никак не мог вырваться пораньше.

Подруга представила его гостям, сказав, что это Андрей — друг детства ее мужа, ленинградский писатель. Был он чуть выше среднего роста, широкоплечий, плотный, но еще весьма спортивный по виду, с аккуратной короткой стрижкой темно-русых волос и ослепительно синими глазами, цвет которых не затеняли даже стекла очков в узкой золотистой оправе.

Застолье началось по новой. Александра помогла подруге выставить на стол закуски, салаты, уже убранные в холодильник. Гости разъехались, и остались они втроем — муж подруги был в загранкомандировке. Разговоры продолжались часов до трех ночи. На кухне, когда они убирали посуду, подруга сказала, что он разведен, живет в Петербурге, очень талантлив, но… Вот это «но» волнует всех, но никто ничего поделать не может, лечиться он не хочет, а одинокая жизнь творческой натуры весьма и весьма способствует…

Александра же еще раньше поделилась с подругой, что настали трудные времена. Институт, в редакционном отделе которого она работала, на грани издыхания, работы нет, зарплата… разве это зарплата! Она подрабатывает машинисткой — набирает тексты на компьютере, электронную версию отдает авторам.

Вот на этом они и сошлись. Андрей, как оказалось, компьютером не владел, печатал тексты на машинке с большим количеством опечаток, потом редактировал их, и все повторялось. Они обменялись координатами, и после возвращения в Петербург началась работа после работы.

Сначала он приносил напечатанные тексты, потом стал их диктовать:

— Вы, Сашенька, для меня — как Анна Григорьевна для Достоевского.

— Но обручальное кольцо, надеюсь, мне не придется закладывать?

Она улыбнулась, но Андрей сразу отреагировал, почувствовав намек:

— Сашенька, ну потерпите еще немного. Издательство задерживает гонорар.

— Не волнуйтесь, я шучу. Конечно, подожду. Нам зарплату пока не задерживают. На такой мизер деньги находятся.

Когда же он не появился четвертый день подряд, она подумала, что дела в издательстве поправились, и гонорар, наверное, Андрей получил. Иначе — с чего бы?

Было очень грустно, она уже привыкла к этим вечерним визитам, работе, втянулась в набор текстов, и с ходу по многолетней привычке их уже корректировала, обращая его внимание на повторы или неудачные обороты, но особенно ее привлекали разговоры за ужином. После технических текстов, которые она редактировала в институте, все было ново и любопытно, тем более, что он оказался очень интересным собеседником, и часто рассказывал ей о литературных новинках или книгах, ускользнувших от ее внимания. А уж о перипетиях своей жизни, встречах… Здесь ему не было равных. Юмор искрился в каждой истории, рассказывал он очень артистично…

Тоска заполняла все ее существо, она сидела у телефона и тупо ждала звонка. Хотелось позвонить, но решила выдержать характер: пусть звонит сам. Прошел еще один скучный и бесцветный день на работе, бесплодный вечер. Звонка не было.

В одиннадцатом часу, заглянув в секретер, увидела билеты в театр. Они с Андреем собирались посмотреть — именно посмотреть, а не только послушать — «Реквием» Верди в Малом оперном. Она улыбнулась, вспомнив этот разговор. Да! Тогда этот представитель «интеллигенции высокого полета», как о нем отозвалась московская подруга, просто потряс ее. За ужином говорили о музыке; Андрей рассказывал о своих любимых композиторах. Ей импонировало, что во многом их музыкальные пристрастия были схожими: неповторимый Вагнер, ранний Стравинский, драматический Бетховен с его «Фиделио». Заговорили о Верди. И Александра с восторгом рассказала о театральной постановке «Реквиема» в Малом оперном театре, которую она видела прошлым летом.

— Это потрясающе! Открывается занавес, во всю высоту сцены медленно поднимается крест. На нем — распятый Христос, хористы в балахонах со свечами… Впрочем, не буду рассказывать. Иначе вам будет неинтересно, если захотите сходить. Я с удовольствием послушаю еще раз. Хотите?

— Давайте сходим. А что это за Малый оперный? Где он?

От изумления Александра чуть не поперхнулась.

— Вы шутите? Так это же второй Императорский оперный театр, на площади Искусств, рядом с Русским музеем.

— Первый раз слышу, — безапелляционно заявил он. — Ни разу не был.

Говорил он искренне, серьезно.

— Не может быть! Знаете, это был любимый театр Лемешева, он, говорят, недолюбливал Мариинку, а любил петь в Малом. Сейчас это Михайловский.

— Михайловский? Честное слово, никогда не слышал! Давайте сходим. Знаете, Сашенька, сам Муссолини называл Верди величайшим итальянским композитором. Это важное свидетельство. Вы решите с билетами, а расходы я беру на себя.

— Хорошо, загляну в театральную кассу. Правда, они очень редко его ставят. Не знаю, почему. Но постановка великолепная — первое место в Милане, на юбилее Верди.

Александра посмотрела на билеты, до спектакля оставалось три дня. «Надо будет позвонить ему завтра, напомнить», — подумала она. Но минут через двадцать, уже в двенадцатом часу, раздался звонок. Звонил Андрей.

— Не разбудил? Сашенька, простите. Я тут немножко приболел. С дверью не разошелся. А она металлическая. На затылке рана, вся комната залита кровью… Голова кружилась…

— Боже! — вскрикнула Александра. — Срочно «Скорую» — и в травму! Вдруг сотрясение мозга!

— Не волнуйтесь, все нормально! Это было четыре дня назад. Заживет!

— Нет, Андрей, так нельзя к себе относиться, надо сходить к невропатологу, это не шутки…

— Бросьте, Сашенька, перестаньте. Пустяки все это, не впервой. Завтра, как штык из носу, у вас. Продолжим. Время — деньги. Поработаем.

— А я как раз хотела вам позвонить, напомнить про «Реквием».

— Как же, как же. Обязательно сходим. Да и театр посмотрю. Я, честное слово, тридцать лет живу здесь, но ни разу там не был…

На следующий день он пришел вечером, похудевший, осунувшийся, волосы не скрывали довольно длинную — сантиметра четыре — рану на затылке. Они немного поработали, но без обычного вдохновения. Андрей явно был не в форме. Уходя, он сказал, что завтра занят, и они встретятся только в театре. Долго расспрашивал, где же находится Малый оперный. Снова покачал головой:

— Нет, не представляю. Это не музкомедия? Там я бывал раньше.

— Да нет же, это с другой стороны площади, между Европейской гостиницей и Русским музеем.

— Ну ладно, найду.

Она поднялась на третий ярус — специально взяла билеты повыше, чтобы видеть все действо. Андрей, уже сидевший на своем месте в центре первого ряда, радостно улыбнулся ей и весело рассказал, как искал театр: два раза обошел площадь — не нашел, увидел открытые ворота Русского Музея, пошел туда. Охранница не пустила его дальше, а показала ему вход в театр. Он был слегка возбужден и пьян.

«Не просыхает», — с грустью подумала Александра.

В эту минуту стройная женщина лет двадцати двух, в узких джинсах и короткой майке, обнажавшей пупок с блестевшей в нем бусинкой, направилась к своему месту в первых рядах, протискиваясь в узком пространстве между сидящими зрителями и барьером. Когда она добралась до Андрея, тот вытянул указательный палец, покрутил его, как бы рисуя спираль и пытаясь потрогать привлекшую его внимание жемчужную бусинку.

— Вы с ума сошли, — не выдержала Александра. — Так ведь можно и пощечину заработать.

— Я? Я ничего, просто показал, где оркестр, — попытался он скрасить свой поступок.

Раздался третий звонок, подняли занавес. На сцену выходили оркестранты, на подиум поднимался хор.

— Что это? — удивилась Александра, заглянув в программку. — Концертное исполнение! Не повезло нам. Даже не предполагала…

— Не расстраивайтесь. С удовольствием послушаю. Я так давно не был в филармонии. А «Реквием» знаю наизусть еще с филфака.

Зазвучала музыка, хор, солисты. Александра погрузилась в этот вдохновенный мир грез и грусти.

«Реквием, — эхом звучало в ее душе. — Реквием!»

— Сейчас будет самая красивая часть! — чуть ли не во весь голос сказал ей Андрей.

— Тсс! — она прижала палец к его губам, прошептав: — Вы же мешаете…

Он замолчал, но, когда она взглянула на Андрея, поняла, что его «развозит».

«Алкоголь, что ли, начал действовать?»

Она отвернулась от него: было неудобно перед зрителями. Воспитанная на филармоническом молчании в зале, она всегда болезненно относилась к разговорам или шепоту во время исполнения. Это ее раздражало. А тут — спутник…

Андрей снова попытался что-то сказать. Она жестом показала ему, что нельзя… Настроение падало все ниже.

«Черт меня дернул позвать его…», — уже не оборачиваясь в его сторону, подумала Александра.

Зазвучало:

Rex tremendae majestatis,

Qui salvandos salvas gratis,

Salva me, fons pietatis

Recordare, Jesu pie,

Quod sum causa tuae viae,

Ne me perdas illa die.

— Я больше не могу, — прошептал Андрей, поднялся и стал пробираться к выходу.

Александра покраснела, не отрываясь, смотрела только на сцену, ей было стыдно за Андрея, но и безумно жаль его. Одновременно кипели раздражение и злость. Но волнение за него не давало ей покоя: «Где он? В какой рюмочной? Дойдет ли до дома?»

Она вспомнила слова, как-то сказанные им: «Я не могу часто ходить в филармонию. Вы что? Послушали музыку, можете поговорить о ней, а завтра снова в оперу или на концерт… А у меня она так и звучит в душе, будто кто-то играет ее постоянно… Мне нужно потом неделю приходить в себя, чтобы звуки улетучились, исчезли…».

Тогда она подумала, что он красуется, хочет произвести впечатление. А сегодня…

«Да просто выпил лишнего, без закуски, как обычно», — подумала она, но волнение не проходило. Да еще хор сонорно и басовито повторял: «Реквием! Реквием!»

Неожиданно ей стало легче, она почувствовала чей-то взгляд и, оторвавшись от сцены, повернулась. У самого выхода около третьего ряда на приставном стуле, на котором обычно сидят билетерши или их безбилетные знакомые, сидел Андрей.

«Слава богу, не ушел!» — и она сразу успокоилась.

Траурная месса близилась к концу. Прозвучало «Requiem aeternam». «Вечный покой» нарушил взрыв аплодисментов. Александра направилась к выходу, где Андрей подал ей руку.

— Вам стало плохо?

— Нет. Я просто не мог там. Было непреодолимое желание броситься вниз.

— Боже, Андрей! — Она похолодела, голос дрогнул. — Что с вами?

— Я почувствовал страшную какую-то силу изнутри. Самоубийцы бывают такие, как у Достоевского, по расчету — Кириллов. А, бывает, растет изнутри и говорит: «Прыгни, прыгни!» Внизу — страшный вид зала, темное пространство, как пропасть. А остатки сознания жалко шепчут: «Уйди отсюда, уйди, не искушай Господа Бога своего, будет что-то другое, что-то страшное… Оно перевернет с головы на ноги всю жизнь, всю смерть. Готов ли ты к этому?» И я понял: «Нет, не готов». И отошел, протискиваясь, соприкасаясь коленками с коленями зрителей. Странная штука эта жизнь. Вроде бы убегаю от смерти, а обращаю внимание на женские колени… Были и миловидные зрительницы.

Он на минуту замолчал.

«Господи! Что это? Литературщина? Или допился до белой горячки?» — эти вопросы застучали в голове Александры.

— Сел я на свободный стул в заднем ряду. Оттуда ужасный вид зала — черного пространства всего этого зала — был уже не виден. Только доносится божественная музыка. Слушаю, и как будто парю над облаками. — Он снова помолчал, потом улыбнулся: — Да, на этот раз ангел-хранитель не опоздал. Вовремя прилетел.

В последних словах прозвучал обычный для него легкий юмор, и Александре показалось, что он нашел себя, как бы вернулся домой откуда-то издалека. Она вздохнула с облегчением.

— Как вы напугали меня, Андрей! И часто это с вами бывает?

— Бывает, бывает. Особенно когда я слушаю музыку.

— Все, Андрей! Решено. Теперь — билеты только в партер! А то — представляете: трагическая музыка или ваш любимый «Полет Валькирий»! И в эту минуту с галерки вниз летит распятое тело. Овация! Публика в восторге: «Какая постановка!» Артисты в недоумении, что делать? Валькирии уже в зале летают… А тут уже билетерши, охрана, «Скорая помощь», носилки… Свет! Мировая премьера!

— А вы, Сашенька, фантазерка! Хорошо отрежиссировали сценку…

— Да, — развеселилась она, выйдя из стресса, — а вот если бы исполняли «Полет шмеля», вам надо было бы упасть в оркестровую яму, прямо на дирижера…

— Ну, хватит, пошутили, — прервал ее Андрей, остановив проезжавшее такси.

В машине он погрустнел, снова замолчал и за всю дорогу не сказал ни слова.

Такси остановилось, он вышел первым, открыл дверцу, подал Александре руку.

— Вы все шутите, Сашенька. А у меня душа болит… Один… Я не могу сегодня… Можно, я останусь у вас?

Александра кивнула головой, подошла к входной двери, поискала ключи. Лифт уже стоял на первом этаже. Они молча поднялись на шестой этаж. Александра открыла дверь…

Прошло три года. Александра возвращалась с работы и, чтобы сократить путь, свернула со Звенигородской улицы в сквер. Был теплый солнечный день, сирень отцветала, но свечи каштанов уже были покрыты распускающимися цветками, откуда-то с другого конца сквера пахнуло ароматом жасмина.

Александра оглянулась. Одинокий куст виднелся вдалеке почти у самого дома, но ветерок разносил его аромат по всему скверу и даже дальше, как будто звал, искал кого-то… Она уже шла по Загородному проспекту, а запах жасмина все еще провожал ее, иногда перебиваемый дымком — пряным ароматом дымка шашлыка из летнего кафе на площади перед Театром юного зрителя.

«Шашлычок сейчас — было бы неплохо», — подумала она, свернув в проход между входом в метро «Пушкинская» и Витебским вокзалом. И вдруг остановилась, как вкопанная, интуитивно почувствовав на себе чей-то пронзительный взгляд.

Взглянула вперед, и у нее сжалось сердце: «Бог мой! Андрей!»

На нее, пристально, не отрываясь, смотрел бомж, сидевший на углу перед входом в метро. Ярко-синие глаза, как у Андрея. Таких больше ей не доводилось встречать.

«Не он!» — от сердца отлегло на какое-то мгновение, но в голове зазвучало: «Реквием! Реквием!»

…Андрея она не видела уже больше двух лет. После той ночи он почти год жил у нее, то появляясь на пару недель, то пропадая на двое-трое суток. После этих «отгулов», как он однажды назвал эти исчезновения, приходил он бледно-зеленым, с одутловатым лицом, мешками под глазами, жаловался на плохое самочувствие, первый день ничего практически не ел, только пил апельсиновый сок и отсыпался. Однажды, когда ему было совсем плохо, она, измерив давление, ужаснулась:

— Да у тебя же просто гипертонический криз! Я вызываю неотложку.

— Никаких врачей! Чтобы они ковырялись во мне?! Ерунда! Пройдет, полежу только немного. Не впервой.

Но ей удалось буквально насильно впихнуть в него лекарство.

— Андрей, — сказала она ему на следующий день, — такое давление — это опасно. Прошу тебя… Сходи — закодируйся. Тебя же просто парализует когда-нибудь.

— Ну не мучай ты меня, не мучай, — в его голосе мольба перемежалась с раздражением. — Ты не представляешь: у меня душа болит… Я понимаю, что ты права. Во всем права. Но от этого мне еще хуже.

Когда он приходил в себя, начинался творческий подъем. Возвращаясь с работы, она видела на столе кипу исписанной бумаги с правками и набирала тексты, набирала порой до глубокой ночи.

— Я никогда так много не писал, музончик ты мой, — и он целовал ее волосы.

— Эта книга… Да, она перевернет мир. Мы им покажем, как и что нужно писать.

Александра не принимала участия в обсуждении книги, она просто молчала и слушала. Это молчание возбуждало его красноречие и тщеславие.

— Мы им покажем! Кто из них пишет, как я? Только рассовывают старые стишки да рассказики по разным журналам!

И он начинал диктовать ей текст. Но за подъемом следовал спад, опять он исчезал на два-три дня, а однажды… Утром в воскресенье ее разбудил звонок. Она подошла к домофону.

— Мы внизу, открой…

Рядом с Андреем стоял мужчина помоложе.

— Познакомься, Сашенька. Это Алексей Рахматуллин. Крестник мой… И спонсор! Он только что спонсировал вытрезвитель Невского района, — улыбнулся Андрей.

Алексей поцеловал ей руку, протянул коробку конфет. Мужчины вошли в комнату, и на столе тотчас же появилась бутылка коньяка, шампанское, лимон, нарезка сыра.

— Извините, я на кухню. Андрей, возьми бокалы…

Он вышел вслед за ней.

— Кто это?

— Алексей — мой крестник. Я рекомендовал его в союз. Талант! А вчера… Знаешь, где я ночевал? — Он выдержал паузу. — В вытрезвителе!

— В вытрезвителе? Боже!

— Как я попал на Обуховскую Оборону, ума не приложу. Заблудился. Правда, журналистское удостоверение с собой было. Утром разбудили, видят — журналист. Культурно так разговаривают, вежливо, говорят — платите! А денег — мелочь какая-то! Обчистили, видно, все. Что делать? Звоню Алексею. А он в ответ: «Сочту за честь! Мигом буду!» Привез деньги, заплатил… Ну, мы сразу же к тебе.

— «Сочту за честь!», — не удержалась она, чтобы не съязвить, но он не обратил внимания на ее тон.

Завтрак перерос в обед, мужчины еще пару раз сбегали в магазин…

В одиннадцатом часу Алексей собрался уходить.

— Может быть, такси вызвать? Не заблудитесь?

— Не беспокойтесь, Саша, я тут живу неподалеку, дойду.

Он, пошатываясь, направился к лифту…

Два года… В вагоне метро было пусто, она села и закрыла глаза. И снова поплыли воспоминания, они роились в ее голове, наплывая одно за другим…

Вышла книга. Презентация следовала за презентацией: в Союзе писателей, в Книжной лавке писателей, в Доме книги. Весьма скромные выступления, какие-то незначительные вопросы, на фуршетах традиционные тосты и шушуканье за спиной автора. А критика была ужасающей. Его не поняли, не приняли, пинали все, кому не лень: «Он исписался! Где идеи? Куда зовет известный в прошлом писатель?»

С каждой новой публикацией он мрачнел все больше. Иногда звонили коллеги: «Не принимай близко к сердцу. Ты просто опередил свое время». Или: «Радуйся! О тебе еще говорят! Это же пиар!» Но радоваться он не мог. И после каждого звонка мрачнел все больше и тянулся к спасительной бутылке.

За несколько дней, проведенных в Москве, он не позвонил ей ни разу. Подруга сообщила, что к ней он заходил, но… Как всегда, прозвучало это «но»…

Из Москвы он вернулся в подавленном состоянии и пил больше недели, каждый день… Каждый день! Она возвращалась с работы и выбрасывала пустые бутылки и банки из-под пива в мусоропровод.

— Остановись, Андрей. Я так больше не могу жить. У меня не распивочная, — последние слова она произнесла жестко, но с надеждой…

— В Библии сказано… — он посмотрел на нее мутным взглядом, и произнес медленно, с трудом выговаривая слова заплетающимся языком: — «Да-да, нет-нет. А все остальное — от лукавого».

— Меня не интересует, что сказано в Библии! Я хочу знать, когда прекратится эта беспробудная пьянка!

Он ничего не ответил, с трудом встал, оделся и, покачиваясь, держась за стенку, открыл дверь. Войдя в лифт, он обернулся и долго смотрел на нее. Наконец, нажал кнопку и уехал. Как оказалось — навсегда.

Первое время она звонила ему домой, на мобильник, в Союз… Телефоны безмолвствовали, в Союзе никто о нем ничего не знал. Человек исчез, как сквозь землю провалился…

А сегодня — этот взгляд, пронзительный и просящий взгляд бомжа…

На Черной речке она вышла из метро и медленно пошла по набережной домой. Открыла дверь — и вздрогнула от неожиданности.

«Реквием! Реквием!» — строго и мрачно неслось ей навстречу.

«Ох! — вздохнула Александра. — Забыла приемник выключить».

«Dona eis requiem. Amen»¹ .