Журнальный мир

— Алиса, родная моя. Никому тебя не отдам. Я найду выход. Я же тебя больше жизни люблю! — Владик утирал слезы грязной ладонью, оставляя на щеках серые следы. — Ты же удивительная. Ты красивая, умная моя. Ты самая ласковая!

Алиса стояла молча, переминаясь на месте, только грустно смотрела большими карими глазами.

— Ненавижу этого дурака! Никуда ему тебя не отдам! Слышишь?! Они не смогут тебя забрать! Я обязательно что-нибудь придумаю!

Владик бессильно пинал ботинком деревянную подпору.

— Вот зачем ты ему? Он ведь ничего о тебе не знает! Он даже не разговаривает с тобой! А я люблю тебя! И ты меня, я же знаю! А этот… Что он? Ненавижу, когда он тебя трогает! Так бы и врезал! Он и погладить нормально не может, только для виду рукой коснется!

Дверь отворилась, и он услышал за спиной торопливое:

— Владик, Никита приехал! Выводи давай!

Владик надвинул пониже козырек кепки, вытер рукавом нос и подошел вплотную к Алисе.

— Приперся! Где его год носило? А теперь вот решил вдруг, что нравится ему! Через день приезжает!.. Умница моя, потерпи. Я обязательно что-нибудь придумаю. Я буду рядом, не переживай! Все будет хорошо!

Он поправил седло, проверил стремена, похлопал любимую лошадь по длинной бархатной шее и прижался к теплой морде. Алиса пыхнула на него горячим воздухом. Ее влажные ноздри нетерпеливо раздувались.

Владик отворил большие ворота и медленно повел Алису. Инструктор небрежно взял поводья и оглядел ремни. После недавнего случая с Алисой оба инструктора конюшни стали проверять за Владиком каждую лошадь. В тот раз Никита свалился с Алисы, не успев даже до конца залезть. План не сработал. Владик рассчитывал, что плохо пристегнутое седло соскользнет где-нибудь в прыжке или на полном скаку. Но Никита, видимо, оказался слишком тяжелым и лишь, ступив левой ногой в стремя, сдвинул седло и неуклюже упал с небольшой высоты. Тогда Владику сказали, что выгонят с конюшни, если недоглядит еще раз. Пришлось на время оставить свои попытки.

Владик закрыл дверь и устроился возле большой щели. Он смотрел на Алису и тяжело тосковал. Вот Никита в начищенных сапогах и жокейке небрежно усаживается в седло. Он даже не смотрит на Алису, ему, наверное, все равно, какая под ним лошадь. Просто отец купил ему именно эту еще в позапрошлом году. И только несколько месяцев назад Никита начал с ней заниматься.

Владик смотрел с ненавистью на Никиту и его охранника, постоянно перемещавшегося за вольером. Иногда приезжал и отец Никиты — ленивый толстый мужик с золотыми кольцами. Он усаживался неподалеку и иногда выкрикивал что-то инструктору. Он всегда хвалил сына, когда тот слезал с лошади, хотя наездник из Никиты был неважный. Тогда Владику становилось совсем тяжело. Вместо злости появлялась горечь, и хотелось уйти. В такие моменты Владик вспоминал то ноябрьское утро, когда он проснулся от маминого плача и топота людей в доме. Отца убили ночью, прямо во дворе, ко-гда он, наверное, по привычке проверял, запер ли машину. Четыре выстрела в спину, пистолет с глушителем, отпечатков не оставили, вещи не забрали, машину не открывали — эти обрывки фраз эхом кружились по их квартире весь следующий месяц, повторяясь снова и снова для все новых и новых соболезнующих.

Их с мамой никак не оставляли одних, даже ночью кто-то все время приезжал утешать и «присмат-ривать». Владику было страшно и одиноко, как будто он и маму потерял. Все эти люди казались ему совсем лишними в их большой и внезапно ставшей такой мрачной квартире. Они что-то ему говорили, приносили игрушки и сладости и отправляли в комнату смотреть мультфильмы. Иногда они притаскивали своих сыновей. А те, со свойственным детям простотой и любопытством, спрашивали Владика, как и за что убили его папу.

А потом Владик начал замечать, что эти люди куда-то стали исчезать. Постепенно куда-то ушли и те, кто работал у них: водитель, домработница, его учителя. Через год они переехали в другую, маленькую квартиру. С мамой они совсем отдалились. Целыми днями Владик после школы слонялся по улицам, не понимая, куда деть свою боль, с кем поделиться. Хотелось, чтобы можно было с кем-то поговорить.

А чуть позже, когда ему было двенадцать, он случайно попал на конюшню. Сначала просто приезжал поглядеть на лошадей. Что-то завораживающее в них было, в их силе и скорости, в этой их свободе. Его не прогоняли, даже разрешали смотреть, как в конюшне все устроено. Потом и вовсе предложили убирать загоны, а взамен иногда кататься. Постепенно Владик научился ухаживать, кормить, седлать. Ему разрешили катать детей на пони по кругу парка.

За два года конюшня стала ему родной. Он почти уже и забыл про то детство, наполненное яркими игрушками, сладостями, бесконечными походами в парки и кино. Все это сейчас казалось глупостями. Здесь была взрослая жизнь. Обычная, серьезная жизнь. Он теперь редко улыбался, а смеющимся его и вовсе никогда не видели. Каждый день приезжал с утра, а вечером уезжал домой ночевать. С матерью отношения совсем разладились, в школе перевели на надомное обучение. А здесь, на конюшне, он просто жил. Ему не нравились люди, не нравились их вопросы. Ему нравилось оставаться наедине с лошадьми. Было спокойно и хорошо.

Год назад, когда на конюшню привезли Алису, он вдруг понял, что в груди у него что-то как будто горит. Сначала подумал, что заболевает, расстроился, что к лошадям теперь неделю не дадут подойти. Но потом заметил, что именно рядом с Алисой все становится как-то по-другому. Владику и раньше с лошадьми было хорошо, но Алиса — казалось, не просто лошадь. Когда он с ней разговаривал, она будто понимала. То кивнет, то отойдет в сторону, то отвернется. Сначала он говорил ей только что-то простое, по привычке приучая лошадь к себе, чтобы легче было ухаживать. Алиса же все время тянулась к нему мордой, подходила поближе, а когда видела мальчика с утра в конюшне, начинала нетерпеливо переминаться. Постепенно Владик стал рассказывать ей что-то из жизни, а потом и о прошлом. Как-то даже вспомнился фильм из детства, когда мужчина, разбившись в аварии, заново рождается уже собакой и находит своего сына, чтобы оберегать. Владику уже было четырнадцать — не тот возраст, когда верят в сказки. Но то, что Алиса стала для него важнее всего на свете, — это Владик понял и старался теперь быть всегда рядом. Целыми днями выгуливал он ее по парку, бережно вычесывал, каждый день осматривал подковы. Когда инструкторы дрессировали Алису, Владик всегда наблюдал, шепотом подбадривая любимицу: «Ну же, давай, ты все правильно делаешь! Вот умница моя!»

И вот три месяца назад появился Никита. Он появился так сразу, как будто всегда здесь был. Владику казалось, что этот Никита заполнил все пространство вокруг Алисы, занял все ее время. Лошадь была собственностью Никиты, потому он мог приехать в любой момент, и Владику не разрешили больше уводить Алису в парк. Теперь там иногда на ней ездил сам владелец, когда был не в настроении заниматься с инструкторами на площадке.

Владик смотрел в щель, не замечая ничего вокруг.

— Чего, Владька, за девчонками подглядываешь?

Владик вздрогнул от неожиданности и обернулся. Павел, главный хозяйственник по конюшне, лукаво улыбался, но, встретившись взглядом с Владиком, удивленно поднял брови.

— Ну-ка, подвинься! Это чего там так тебя вышибло? — Он подошел к стене и, кряхтя, склонился к щели. — Лупят, что ль, кого?

Владик молчал. Павел постоял несколько мгновений, потом обернулся и озадаченно посмотрел на мальчика.

— Что-то ни разу не видел, чтобы ты плакал… Из-за нее, что ли? — Павел мотнул головой в сторону площадки: — Из-за Алиски?

Владик опустил взгляд и отвернулся. Он весь как будто ссутулился и съежился. Хотел было взяться за что-то и начать мести или поменять воду, но только никак не мог сдвинуться с места.

— У, брат, ты попал… Ревность — это дело такое… — Павел еще постоял немного, снова поглядел в щель. — Да не переживай ты, не последняя она, любовь у тебя. Попривыкнешь с ними расставаться.