Журнальный мир

* * *

Нежность прячется от нас, она боится,
Как котёнок, выросший в подвале,
Никогда не глядя людям в лица, 
В руки им дающийся едва ли. 

Очень скоро, может быть, начнут
На столбах, дверях и остановках
Клеить объявления, мол, «тут
Нежность потеряли (как котёнка)».

* * *

Улица дрожит и задыхается, 
бьётся в кулаке стального города, 
и асфальту страшно это нравится, 
он вздымает каменную морду, 
сонные дома встают, волнуются, 
листья опадают мимо срока… 

Мы с тобой идём по этой улице, 
и глядят прохожие сурово 
и пронзительно на наши лица, 
ищут виноватых в этих бедах, 
а фонарь-бесстыдник всё искрится 
надо мной и выдаёт секреты. 

Это я. Неловко прячу взгляд. 
От меня всё рушится и мчится, 
только кто же в этом виноват, 
если мне об грудь и об ключицы 
бьётся сердце так, что всё в округе 
переняло этот жуткий бой, 
растворилось в громогласном стуке. 

Все узнали. Только тот, со мной, 
будто бы не слышал, не заметил, 
не касаясь улицы, идёт,
и его не трогает ни ветер, 
направляя мимо свой полёт, 
ни асфальт, вдруг робкий перед ним, 
ни дома, застывшие стеной. 
Он идёт, от истины храним, 
рядом с разрывающейся мной.

* * *

Время плавится в овале 
Обезумевших часов, 
В нашем мире застывали 
Жизнь, и смерть, и спешки зов, 

Вдох и выдох, подвиг, вера –
Всё упало на весы, 
Где лежат особой мерой, 
Опровергнув всё, часы.

ГУБЫ АСФАЛЬТА

Все в крови, и в поту, и в слезах льнут к радушной земле, 
И только к асфальту 
никто не прижмётся щекой,
Никто не поверит, что эта шершавая кожа
Желает не ног, каблуков и колёс бой,
А чтобы к ней кто-то прильнул тоже.

Иссохся ласкаемый солнцем и радостным ветром
Когда-то доверчивый контур сырого лица.
Асфальт, может, тоже кому-то хотел бы быть верным. 
А рядом лишь чьи-то псы и худая ворчливая улица.

И теперь я целую хрустящие губы асфальта,
В шелушинках песка и подтёках бензиновой крови.
От смущения густо зарделся багряным закатом
Не асфальт, а живое до боли, 
до нашей с ним боли.

* * *

Если начнётся дождь, 
первая мысль о том, 
что где-то ты там идёшь 
явно не под зонтом, 

ни минуты не потеряв, 
пока этот дождь не стих, 
я прибегу с двумя, 
чтоб вместе идти без них.

* * *

Если мы окажемся не рядом, 
Станем жить в разных городах, 
Я буду постоянно проверять взглядом, 
Через километры спрашивая: «Как ты там?»  

И когда от меня к тебе будет идти циклон, 
Я скажу громогласным тучам: 
«Спросите тихонько, как там он? 
Если спит – не будите лучше».  

И когда в новостях, уже подшучивая, 
Сообщат: «Всем, кто забыл зонт, 
надеть капюшон», –
Я буду знать, что ты поговорил с тучами, 
Что у тебя всё хорошо.

* * *

Через тоненький ситец платья, 
через грубую кожу курток, 
сквозь метели чужих проклятий, 
караван непристойных шуток, 

через стены и окна зданий, 
через тряску и шум авто, 
сквозь конвейер чужих признаний, 
лицемерие чьих-то ртов, 

через даль километров или 
через линии проводов, 
меж звучанья чужих фамилий, 
неестественно длинных слов, 

через всю дождевую воду, 
через солнце и ветер, сквозь 
время суток и время года, 
вместе с кем-то, а с кем-то врозь, 

через губы и через руки, 
через всё, что уже прошло, 
сквозь разлуки, сквозь все разлуки 
я узнаю твоё тепло.

* * *

Я думаю, этот мир был бы неправдой, 
Если бы мы с тобой не были рядом. 
Если бы именно так эти игральные кости 
Не были брошены, я приказала бы – бросьте.

* * *

Ты как снимок в моей воспаленной памяти, 
выцветший ретро… разорванный, рассеченный 
и снова склеенный, обласканный губами. Ты 
отпечатан на тёмной подкорке, 
ты слился с ней, 
ты абсолютно 
черный. 
Тебя никому не дано в голове моей выискать, 
и из сердца тебя не сможет никто выскрести. 
Как неонами бьют по глазам, не жалея, вывески, 
так твою темноту невозможно бывает вынести. 
Ты бы смог отказаться от всех 
и со мной броситься 
в тишину подмосковных улиц и питерских проседей? 
С этим справится вся твоя неуёмная гордость? Ты 
мой трамплин для прыжков сквозь толпу, 
ты презренье к пошлости. 
Ты – искусство в чистейшем виде, ты – ложь во благо, 
ты – лучи над застывшим морем: ко дну и в небо. 
Если жил бы на свете бог, он бы тихо плакал 
оттого, что он чистым, как ты, никогда не был.

* * *

Я ночью смеюсь в подушку, 
до слёз иногда хохочу. 
Ты, верно, нашёл игрушку: 
То жмёшься и льнёшь к плечу, 
то молча стоишь в сторонке, 
то рвёшься вдруг прочь, к другим. 
В тебе, как в большом ребёнке, 
восторг и табачный дым 
смешались и бьют тревогу: 
хозяин идёт ко дну. 
Ну что ж, раз идёшь, дорогу 
я снова к тебе найду.

* * *

На двадцать метров вокруг никого, 
Словно дань уходящей свободе. 
Чей-то свет начал биться в окно, 
Ни на что он несчастный не годен. 

И собака… какая собака? 
Кто бы звал, так пришла сама, 
Завалилась сначала набок, 
Посмотрела в глаза. Ушла. 

И обузданный кем-то ветер, 
Извиняясь, прошёл по мне, 
Как сорвавший все двери с петель 
Очень вежливый бультерьер.

* * *

Чайник спотыкается и кашляет, 
стулья отказались говорить. 
Я бы подарила счастье каждому, 
если б знала, как его дарить. 
Этот потолок со вкусом ржавчины 
смотрит на меня слегка больной. 
Может, мы и не были бы мрачными, 
если б утонул несчастный Ной. 
Гвоздик еле держит оборону, 
рама задыхается от грязи, 
мир порою кажется огромным, 
но причинно-следственные связи 
всё решили. Чей-то смутный профиль 
проступает в складках полотенец. 
Я влюбляться в невлюблённых профи, 
как не в меру гордый ополченец. 
Стол шатается и кажется уставшим, 
и за ним сидит, как у костра, 
не привыкшая перечить старшим 
шкафа нерадивая сестра. 
Сверху голоса, посуды бой, 
это, на втором кругу застрявши, 
мой сосед ругается с женой, 
и кричит их сын. 
Наверно, младший.

* * *

Лужи полны слёз,
И в шептанье дней 
Будто бы всерьёз 
О любви своей 
Люди говорят. 

И бесстыже ждут, 
Зная наперёд: 
Все дожди пройдут, 
И любовь уйдёт, 
Потупивши взгляд. 

Небо, плача, дрогнет. 
Каждый год нежней 
Осень шепчет в окна 
О любви своей.