Журнальный мир

1

Склад был длинный, одноэтажный с наглухо закрытыми и опечатанными дверями. Мы ходили с Кукуевым вокруг него, встречались на середине и чтоб себя хоть чем-то развлечь обменивались матюками и всякими забористыми кликухами. Встретившись, мы расходились, снова и снова поглядывали на печати, на обстановку вокруг и на лесопосадку, которая близко подступала к строению склада. Оттуда мог появится вероятный противник, которому мы должны оказать сопротивление. На нас был навешан автомат, запасной рожок, а на ремне болтался штык-нож. Короче, было чем сражаться.

Хоть тресни, в тех широтах не было снега, но зима была. Если ночью воздух доходил до нуля, а днем повсюду носились облака пыли, то это считалась зима.

Вот я дохожу до середины склада. Ко мне приближается Кукуев — здоровый детина под два метра росту.

— Муфлон вислоухий! — говорит Кукуев и останавливается, глядя на меня выжидательно.

— От козлобарана слышу, — отвечаю ему.

На этом мы расходимся.

Мы ходим и ходим вокруг склада. Кукуев придумывает все новые и новые фразы которые одна другой круче, а я без энтузиазма отвечаю ему.

Задрав голову и приоткрыв рот, я смотрю на звезды, прислушиваюсь и замечаю, что они позвякивают, как стекляшки огромной люстры.

— Рот закрой — кишки простудишь! — слышу рядом.

— Болван ты, Кукуев! — отвечаю я.

Кукуев раскатисто смеется:

— Не-а! Не прокатывает «болван»! Не катит!

Мы расходимся, и я замечаю, что Кукуев уже зубоскалит по поводу следующей фразы, которую скажет мне. Нужно придумать достойный ответ, но в башку ничего не лезет.

Слышу голос Кукуева:

— Стой, кто идет!

Спустя несколько секунд, Кукуев вскрикнул:

— Стой, стрелять буду!

Я вжал автомат в руки и не раздумывая бегу к Кукуеву, хотя должен был занять оборону, выпустить сигнальную ракету и дожидаться подкрепления.

Кукуев пальнул в воздух.

Это был предупредительный выстрел.

Многократное эхо понеслось в сторону пустынных степей и мне показалось, что стекляшки на небесной люстре покачнулись сильнее и зазвучали звонче.

Мы лежим в болотистой жиже, выставив стволы автоматов, и ждем.

— Крадется, бля… — коротко проговорил Кукуев и показал на ельник. Я прислушался, но почему-то обернулся назад. К нам приближался черной огромной гусеницей караул, который был поднят по тревоге. Впереди всех, как мелкий хищник, бежал старший лейтенант Козадаев. Караул грохнул об землю в нескольких метрах от нас. Залег.

К нам подполз Козадаев и наставил пистолет в сторону, куда смотрели стволы наших автоматов.

Вдруг мы услышали отчетливый, живой шорох, как будто это были чьи-то шаги по сухой палой листве. Кукуев съежился и уже был готов открыть огонь на поражение. Козадаев немного приподнялся и, будто поймав что-то глазами, привстал и резко скомандовал:

— Не стрелять!

Мы с Кукуевым недоуменно посмотрели друг на друга.

Лейтенант резко подскочил, рассеивая фонтаны грязи, и рванулся вперед.

Мы вскочили и двинулись следом. За нами поднялся живой стеной караул.

Неожиданно мы остановились, будто увидели перед собой непреодолимое препятствие.

2

В выхваченном из ночной темени круге света мы увидели ежиков.

Кукуев аж присвистнул от неожиданности. Я глянул на Козодаева и увидел его перекошенное лицо. В руках он держал фонарик, который подрагивал и готов вот-вот выпасть.

За нами столпился весь караульный взвод. В затылок пряно дышали и давили железной тяжестью, но я этого не замечал, потому что не мог оторваться от этих зарывшихся в палую листву любовников.

Со стороны вся эта картина выглядела очень любопытно: что могут делать до зубов вооруженные люди, которые собрались в круг среди непроглядной ночи?

Ежики, между прочим, не очень-то нас испугались. Было видно, что они намерены довести все до конца. Как матерый всадник ежик-мужик прочно сидел на своей партнерше, широко расставлял задние лапки, а передними цепко держался за ее колючие бока. Ему было тяжело удерживать равновесие, но он старался. В резком луче света он поднимал кверху мордочку, часто моргал подслеповатыми глазками, будто просил: «Ну, мужики, ну, имейте ж совесть…»

Мы именно так и понимали, потому что кто-то из ребят отвел в сторону фонарик Козадаева. Я почувствовал, что все мы, еще не знающие женщин в своей недлинной жизни, объединились каким-то важным чувством. Мы готовы были защищать зверушек, а не склады с опечатанными дверями. И если бы старший лейтенант Козадаев скомандовал убрать их с территории охраняемого объекта, то вряд ли кто двинулся с места.

Он молчал, молчали и мы. Как долго мы молчали, я не помню: может целую вечность, а может несколько минут. Ежик вдруг учащенно задвигался, затем замер и, теряя равновесие, повалился на бок. Я увидел, как он разжал лапки и отпустил партнершу, которая сразу шмыгнула куда-то в сторону и исчезла между нашими сапогами. Немного повалявшись, ежик чихнул, почесал нос, перевернулся, отряхнулся и неторопливо стал уходить.

Мы расступились.

Ежик шелестел листьями так, будто и правда это были шаги крадущегося человека. Он исчезал в ночной темени, похрюкивая, посвистывая и что-то себе приговаривая. Интересно, что? Впрочем, мы этого не узнаем никогда, потому что в ту самую минуту резкий пронзительный крик Козадаева разодрал на куски тишину ночи и вернул нас с небес на землю.

— Карау-у-у-у-ул! Стро-ойся! — как голодный волк взвыл Козадаев, задирая вверх голову.

Мы построились.

Старший лейтенант приказал нам с Кукуевым выйти из строя и объявил пять суток ареста за нарушение порядка караульной службы. Мы отдали ремни, оружие, и кто-то, из таких же служивых как мы, отвел нас на гауптвахту, которая была совсем рядом. Будто ждала нас.

— Я вас, суки, под трибунал пущу! — неслось нам в спины, но мы с Кукуевым были спокойны.

3

Вместо пяти мы отсидели десять.

Губа, гауптвахта или «коровник» представляла собой приземистое кирпичное здание, обнесенное колючей проволокой. Когда-то здесь был действительно колхозный коровник, отсеки которого на скорую руку переделали под камеры. Перегородки были хлипкими — слава армейским ударникам! — и звукопроводящими. Кукуева поместили в камеру рядом с моей, поэтому мы иногда переговаривались и травили анекдоты. Помню очень хорошо, что на обед приносили гречневую кашу с котлетой, такого роскошества мы вообще не видели с первых дней в армии. Кто-то из ребят подкинул нам курево, Кукуеву передали порно журнал на венгерском языке, ну, а мне внушительный антропологический труд «Татуированные горские женщины и ящики для ложек в Дагестане».

Все десять суток Кукуев с утра мастурбировал, выкуривал сигарету и после этого стучал мне.

— Эй, козел мохнорылый!

— Ну, чё?! — отвечал я ему, зная, что не отвяжется.

— Прибор тебе через плечо — вот, чё! — гремел Кукуев и весь «коровник» приходил в движение от его смеха.

Однажды Кукуев затих. К концу дня, когда уже совсем стемнело, я постучал.

— Ну? — отозвался Кукуев.

— Чего молчишь?

— Стихи сочиняю.

— Это что-то новое в твоей жизни, — по-настоящему удивился я.

Кукуев не отвечал.

— Ну? — подталкивал я к разговору.

— Что — ну, баранки гну! — огрызнулся Кукуев и замолчал снова.

Я решил устраиваться спать.

Спустя время, Кукуев все-таки отозвался:

— Слушаешь?

— Валяй.

Кукуев набрал воздуху, потому что все что он выдал было на одном дыхании:

С дуба падают листья ясеня

Ох, ничего себе, ох, ни хуя себе!

Кукуев умолк. Я молчал тоже, ожидая продолжения.

Но продолжения не было.

— Зацени. Как тебе? — спросил Кукуев.

— Образчик параксизмального расстройства неэпелептического генеза, — сказал я как отрезал.

— У-у-у-у-у-у… — взвыл Кукуев, как от зубной боли. — Да ты матерщинник тебя кастрировать надо.

— Ладно-ладно, давай без уголовщины.

На этом мы остановили свои словопрения, и я окончательно решил устраиваться спать.

Спустя время, Кукуев отозвался:

— Спишь, козлище?

— Почти.

— Смотри на небо.

Я посмотрел в сторону зарешеченного окна, которое было смонтировано у самого потолка. По-прежнему светили звезды. Хотя нет… Одна дрожала так пронзительно и так ярко, что если б не стены нашего «коровника», то можно услышать, как она звенит громче и сильнее всех.

— Христос родился. Рождество сегодня, — сказал я.

— Христос воскрес! — обрадовался Кукуев.

Я глубоко вздохнул и тихо проговорил:

— Нет, Кукуев, родился.

Мы молчали. Я знал точно, что Кукуев не сводил глаз с зарешеченного квадрата звездного неба и с той звезды, которую высмотрел среди миллиона других.

— Вот, думаю, — вдруг изменившимся голосом заговорил Кукуев. — Как же они трахаются?

— Кто?!

— Ежики!

— Ну, и как?

— Каком! — раздраженно буркнул Кукуев, а потом пояснил: — Аккуратненько, нежно, не то, что мы, как сволочи.

— Это ты себя имеешь в виду? — спросил я.

— Ну, да, — бесхитростно ответил Кукуев.

Наступила тишина. За стенами было слышно, как стучали и стучали друг о друга созвездия. И та звезда звучала тоньше и тоньше…

Кукуев мочал.

— Давай спать, — вздохнул я и повернулся на бок.

Спустя минуту, Кукуев отозвался:

— Эй, маздон шестопалый!

Я молчал. Совсем не хотелось ему отпасовывать, да и не было чем.