Журнальный мир

Есть правило шести рукопожатий. Вроде бы можно передать привет то ли Чехову, то ли Толстому, выбрав из круга своих друзей, тех, кто пожмут руку…

У меня более рациональный подход. Я ощущаю настоящие рукопожатия через автографы на книгах. И не обязательно, чтоб надпись сделали мне. Держу в руках «Жизнь Арсеньева» с надписью Ивана Бунина — и счастлив. Держу в руках рукописную тетрадку со стихами Георгия Иванова —и радость переполняет меня…

Вот оно подлинное рукопожатие.

Несколько мининовелл о книгах с автографами расскажу.

Владимир Маяковский: «Со…»

Не раз уже рассказывал, писал, что моё собрание русской поэзии начиналось с прижизненных сборников стихов футуристов — Хлебникова, Крученых, Бурлюков, Гуро…Но первым в этом ряду тогда стоял для меня Владимир Маяковский, буквально ошеломивший «Флейтой-позвоночником» и «Облаком в штанах»… Об этом моем увлечении знали друзья, знали одесские букинисты, да и полузнакомые люди, что-то покупавшие, что-то продававшие из книг.

И вот однажды в редакцию «Вечерки» мне позвонил человек, инженер, представился и спросил, есть ли у меня первое издание «Мистерии-Буфф» 1918 года. «На ней есть автограф какому-то «Со…», дальше я прочесть не смог, длинная фамилия, — рассказал звонивший.

В тот же вечер я поехал в район Среднефонтанской, где-то за вокзалом, бормоча про себя — Собинов, Соллертинский, Сосновский, Сологуб… И вот я в комнате, буквально заваленной книгами. Но столе все книги новые, ни одной старой. Том Авторханова, сборники «Посев», Роман Гуль. И вот из-под этого «тамиздата» хозяин достает как из-под пресса несколько примятую книжку Маяковского.

Буквально дрожащими руками раскрываю её. Все страницы есть, сохранность приличная, хоть обложка надорванная, а на первой странице размашисто карандашом: «Дорогому Со…В.Маяковский». В волнении, признаюсь, и я не разобрал надпись. Лишь спросил, сколько это мне будет стоить, боялся заоблачной цены. Оказалось, хозяину книга не нужна, его волнует политика, нет ли чего на обмен. Не было. И я за 25 рублей, вложив книгу в журнал «Советский Союз», чтобы не измять, унес ноги и книгу.

Дома, успокоившись, я внятно прочитал: «Дорогому сорежиссеру В.Маяковский». Бросился к комментариям к постановке «Мистерии-Буфф» и многое прояснилось.

Начнем с того, что после Октябрьского переворота в числе первых, откликнувшихся на призыв новой власти начать работать, были Сергей Прокофьев, Натан Альтман, Владимир Маяковский, Всеволод Мейерхольд, Рюрик Ивнев… Луначарский выяснял, кто над чем хочет работать и, узнав, что с августа Маяковский пишет «Мистерию», поддержал проект ее постановки.

На деле всё оказалось сложнее: Александринский театр пришел в ужас и отказался ее ставить, актеры срывали репетиции. И всё же сорежиссеры В.Мейерхольд и В.Маяковский, художник Казимир Малевич показали спектакль 7, 8, 9 ноября 1918 года в Коммунальном театре музыкальной драмы. В третьем томе двенадцатитомного собрания сочинений Маяковского, вышедшем в 1939 году, ни в одном из комментариев к «Мистерии-Буфф» ни разу не упоминается имя Всеволода Мейерхольда. Когда том был сдан в набор, Мейерхольд был уже арестован, но среди иллюстраций — афиша этой первой постановки «Мистерии-Буфф» с именами режиссеров — В.Мейерхольда и В.Маяковского, художника Казимира Малевича… Так что автограф — сорежиссеру В.Мейерхольду.

У этой истории с автографом есть два продолжения.

Недели через две после обретения раритета мне вновь позвонили в редакцию. Уставший и проникновенный голос переспросил мою фамилию, имя, отчество. Нам необходимо встретиться.

— А кто вы? В связи с чем? Где?

— Всё объясню при встрече. Захватите свою записную книжку. Подойдите к 14 часам к памятнику Воронцова. Я вас узнаю.

И вот мы на Соборке. Невзрачный человек, улыбаясь, просит не нервничать. Я еще не понимаю, почему должен нервничать. — Ну, как же, вы покупаете книги у инженера …

— Не покупаю, а купил необходимый мне томик Маяковского.

На лице незнакомца нескрываемое презрение.

— Не Джиласа, не Авторханова?

— А кто это такие?

— Сейчас я спрошу, кто такой Маяковский.

Разговор длился минут пять. Он говорил со мной спокойным, но железным голосом: «Мы вас предупредили. Даже в том, у кого покупаешь Маяковского, нужно разбираться. А вдруг это обложка от Маяковского, а там Солженицын. У вас в записной книжке должен быть адрес (я давно уже сообразил, что телефонный разговор прослушивался, знали, что я купил Маяковского, а вдруг что-либо еще…), — вычеркните его.

Так Маяковский, говорите.? Зачем искать его книги, всё необходимое вошло в собрание сочинений».

Я понял, что имею дело с «гуманитарием»…

Но было у этой истории еще одно продолжение. Более приятное.

Прошло несколько лет. Мне рассказали, что в Одессе буквально доживает когда-то известный актер театра Мейерхольда Николай Фалеев, игравший в «Бане» и «Клопе» В.Маяковского. Через Дом актера нашел его адрес, он уже давно не играл в одесском русском театре, в кино последняя роль была в «Весне на Заречной улице».

Я позвонил и договорился о встрече.

Высокий худой старик с пронзительными глазами. Без дела. И от этого депрессия. Единственное занятие — читает и перечитывает любимые книги.

Я стал спрашивать его о Мейерхольде

— Нет, я не был его любимым учеником. Вот Эраст Гарин, Игорь Ильинский… Мне трудно было перестроиться на его биомеханику, хоть очень старался. И в конце концов он побеждал всех нас, спектакли были гениальные. «Мистерию-Буфф» не видел, потому что в театр пришел лишь в начале 20-х годов. Но с Маяковским, Шостаковичем общался. Вот кого любил Мейерхольд. Найдите, существует замечательное фото — Маяковский, Мейерхольд, Шостакович в дни подготовки «Клопа». А знаете, книги Всеволода Эмильевича попадаются в Одессе, сам встречал на Староконном. Это не удивительно, ведь Зинаида Райх ездила в Одессу к родителям, и каждый раз увозила на лето чемодан книг… А у меня сборников Маяковского не осталось. А вот книга Есенина «Пугачев», он мне ее подарил в 1922 году, когда мы задумали ставить его в театре, сохранилась. Я вам ее подарю. И у вас останется память о забытом актере Николае Фалееве.

…Маяковский любил Одессу, наш город платил ему взаимностью. Свидетельством может служить обложка журнала «Шквал», где Владимир Владимирович идет, склонившись под грузом своих книжек. Все сборники Маяковского мне собрать не удалось, но три десятка его прижизненных книг мне намного дороже «коленкорового двенадцатитомника».

***

И комментарий из июля 2021 года. Всю жизнь стремился найти первый сборник Маяковского «Я» с иллюстрациями Василия Чекрыгина. Не нашел и не найду уже. Всю жизнь любил ранние стихи поэта. И сейчас считаю его одним из талантливейших поэтов Серебряного века. И позднее были хорошие стихи, но такой остроты чувств уже не было.

И все рано — Литературу ХХ века — не только русскую, не только украинскую, но мировую уже не представить без Маяковского.

Виктор Шкловский: «Я поднимаю руки. И… не сдаюсь»

Снял с полки книгу Виктора Шкловского «Гамбургский счет», надписанную им мне в Одессе в 1969 году.

Виктор Борисович Шкловский — одна из самых противоречивых фигур русской литературы ХХ века. Теоретик авангарда и исследователь творчества Льва Толстого, невероятно смелый человек, получивший Георгиевский крест из рук генерала Корнилова, боровшийся с Петлюрой и Скоропадским, открыто, чуть ли не единственный из авангардистов выступивший против советской власти, потом бежавший от ЧК в Финляндию и Германию, и всё же сдавшийся этой советской власти…

Одна из его книг называлась «Энергия заблуждения», он использовал формулу Льва Толстого, хоть мог сказать «два шага вперед, шаг назад». Аркадий Белинков книгу «Сдача и гибель советского интеллигента» хотел писать не о Юрии Олеше, а о Шкловском. И то, и другое, думаю, — ошибочно

Итожа его более чем 100-летний путь, можно повторить слова самого Виктора Борисовича, сказанные мне 9 сентября 1969 года: «Я поднимаю руки. И не сдаюсь».

Естественно, что ни в одной из одесских газет не было сообщений о том, что здесь в начале осени 1969 года отдыхает и работает Виктор Шкловский. Но «сарафанное радио» в нашем городе действовало всегда лучше газет, да и нынешнего интернета.

Так, я, тогда работавший завотделом культуры молодежной газеты «Комсомольская искра», услышал, что между Фонтаном и Аркадией, на Тенистой, 12, на одной из дач поселился Виктор Борисович Шкловский. Он в очередной раз переписывал теорию прозы, писал книгу «Тетива. О несходстве сходного».

Телефонов ни на фонтанских, ни на аркадийских дачах тогда не было и в помине. Я решился позвонить в калитку, попросить разрешения на беседу.

За большим столом, на крохотном дачном участке сидел полуголый улыбающийся Будда, огромным ножом резал, нет, рассекал арбуз…

Я представился. Улыбка не сошла с его лица.

— Заходите! Арбузы в доме есть.

Почти заикаясь от волнения, я рассказал, что влюбился в Шкловского, прочитав когда-то его «Zoo или письма не о любви», что его книга о Маяковском лежит у меня на столе… Он прервал меня и спросил, а сегодня, что в нем могло бы заинтересовать нашу газету.

— Вы ведь не впервые в Одессе?..

— Бывал. Но это не мой город. Я любил и люблю одесских писателей — Бабеля, Олешу, Ильфа, Бондарина. А в Одессу приезжал на кинофабрику, ведь и писателю нужно есть. И не только арбузы.

Херсон я любил. Знаю его хорошо. С боями когда-то взял Херсон у белых, даже повесть написал, она должна была выйти в альманахе Серапионовых братьев в 1921 году с предисловием М.Горького, но и «крыша» Горького не помогла, цензура зарезала альманах.

Никогда не узнает В.Б.Шкловский, что в Финляндии нашли рукопись этого альманаха и в 2012 году в Санкт-Петербурге издали его. И рядом с М.Зощенко, В.Зильбером (еще не взявшим псевдоним — Каверин), со Львом Лунцем, В.Познером — повесть В.Шкловского «В пустоте». Начинается она короткими абзацами, короткими фразами, почти как у В.Дорошевича.

«Про Херсон скажу мало: смотри энциклопедический словарь. Продукты дешевы, но цены уже небось переменились. Молоко густое. Город жаркий. Днем никто не гуляет. Ночью ходить запрещено. Гулять, значит, можно только часа два. Вываливает весь город вечером на темную улицу. Мужчины одеты в платья из мешков, женщины — побелей, почти все — в деревянных сандалиях, тьма улиц увеличивается густыми тополями».

— Думаете, это про Железняка, это про меня народ песню сложил: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону». Шкловский улыбается. Уже много позже я прочитал, что улыбка Шкловского — тик. В 1918 году большевики расстреляли его родного брата как правого эсера, в 1937 году второго родного брата — преподавателя духовной семинарии. Почему доля сия миновала самого Виктора Борисовича, ему самому было непонятно. Хоть уже в Берлине заканчивал он свою книгу «Zoo или письма не о любви» письмом во ВЦИК СССР: «Я поднимаю руки и сдаюсь». В СССР его впустили. Тик на лице остался.

— А об Одессе не писали?

— Вот сейчас пишу письмо внуку.

29 августа написал:

«Одесса большая. Она давно не стриглась. Улицы заросли зеленой бородой. Пляжи намывные. Ходят большие катера. Персики зреют, ни о чем не думая…».

— Виктор Борисович, думая, какую Вашу книгу взять с собой, чтобы попросить оставить автограф, я взял не «ZOO…», а «Гамбургский счет». Мне кажется, что созданный Вами термин честного соревнования в литературе не устарел и не устареет. Придумали вы его или действительно услышали…

Виктор Борисович ел арбуз и улыбался. Я надеялся, что он что-то будет объяснять…

Шкловский пошел вымыть руки. Вернувшись, я бы сказал— нежно, взял книгу 1928 года в ладони. Эта книга была написана уже после возвращения в СССР. Задумался. А потом твердым почерком вывел:

«Евгению Михайловичу Голубовскому свидетельствую свое почтение и факт, что эту книгу написал Виктор Шкловский. 9 сентября 1969 года. Одесса».

Факт. Литература факта. Как много это значило для него и в 1928 и в1969 годах…

Гораздо позднее, в книге Вениамина Каверина «Эпилог» (а Каверин любил в юности Шкловского, ему обязан тем, что написал свой первый роман «Скандалист или вечера на Васильевском острове») главка о В.Шкловском была названа «Я поднимаю руки и сдаюсь»».

А у меня перед глазами круглый стол на одесской даче, на нем херсонский арбуз, вечно улыбающийся от тика Шкловский, говорящий мне полушепотом: «Я поднимаю руки. И… не сдаюсь».

С Виктором Борисовичем я встречался позже и в Москве, говорили об Олеше и Катаеве, о сестрах — Лиле Брик, вечную любовь Маяковского, и её родной сестре Эльзе Коган-Триоле, в которую в Берлине безумно влюбился Шкловский, говорили, что «буря и натиск» — прекрасны, но далеко не всегда плодотворны.

Прав ли был Виктор Шкловский? Думаю, что прав. Кто сумеет подсчитать мощность «энергии заблуждения»?

А у меня на столе лежит уже не «литература факта», а артефакт — и в 1969 году Виктор Шкловский не отказывался от своего понимания «гамбургского счета».

Эдуард Багрицкий: «Акмеизм не погиб»

Автографы на книгах Эдуарда Багрицкого встречались мне крайне редко. То ли дело в том, что книг при его жизни вышло мало — «Юго-Запад», «Победители», «Последняя ночь» и «Дума про Опанаса», то ли, написанные чернильным карандашом, словно наспех, они просто канули в Лету более чем за 80 лет с его кончины.

И вдруг узнаю, что у председателя совета «Национального Союза Библиофилов России» Михаила Вадимовича Сеславинского есть два сборника с автографами поэта. И он с радостью согласился представить их мне для публикации.

Эти два автографа дали возможность написать две короткие новеллы, интересные, думаю, и рядовому, читателю и литературоведу.

Эдуард Багрицкий. «Юго-Запад». ЗиФ.1928 год.

На авантитуле автограф — «Рине Зеленой — Эдуард Багрицкий».

А где, когда и как познакомились Эдуард Багрицкий и Рина Зеленая? Родилась она в Ташкенте в 1901 году, хоть многие воспринимали ее как одесситку. Даже придумали ей в деды одесского градоначальника Зеленого, которого высмеял В.Дуров, выпустив на арену свинью, выкрашенную в зеленый цвет. Судьба Рины Зеленой сложилась так, что, окончив Московское театральное училище в 1919 году, она в 1921 году попадает в Одессу. И не просто оказывается в нашем городе, ее принимают на работу в прославленный театр «Крот».Это сокращение, а название — «Конфререрия рыцарей острого театра»

Любимое место литературно-артистической богемы в Театральном переулке . Здесь на скрипочке играет Додя Ойстрах, пишет пьески Вера Инбер, прима — Рина Зеленая. А среди публики — Юрий Олеша, Эдуард Багрицкий.

С 1921 года началась дружба Рины Зеленой и актрисы того же «Крота», а позже выдающегося литературоведа Лидии Гинзбург, которая вспоминала, как была у Багрицкого в Кунцеве в 1928 году. Рина Зеленая чувствовала себя в этой квартире, как хозяйка, ухаживая выесте с Лидией Густавовной Суок за тяжело больным поэтом.

Таков след этой одесской богемной жизни.

Эдуард Багрицкий. «Юго=Запад». ЗиФ. 1928 год.

На авантитуле автограф — «Товарищу Поступальскому в память того, что акмеизм не погиб. 1928 год. Багрицкий».

В этой «новелле» две составляющие. Драматична — биографическая: Игорь Стефанович Поступальский (1907-1989) — переводчик, литературный критик, редактор книг Багрицкого. Человек, настолько близко вошедший в дом поэта, что юная Елена Боннэр, подруга Севы Багрицкого, даже удивлялась и возмущалась, насколько он свой в этой семье. Поступальский помогал Владимиру Нарбуту, после смерти Багрицкого, готовить собрание сочинений поэта.

Но наступил на страну 1937 год. В один день арестовывают Владимира Нарбута, переводчика Павла Шлеймана и Игоря Поступальского. Их обвиняют в создании в Москве украинского националистического ценра.

На помощь, сказать доброе слово о Нарбуте и Поступальском бросается Лидия Густавовна Суок, вдова Эдуарда Багрицкого. Но в этот же вечер арестовывают и ее. Так «украинский националистический центр» включил поляка Игоря Поступальского, чешку Лидию Суок, еврея Павла Шлеймана и украинца Владимира Нарбута.

Отбывал срок Поступальский в колымских лагерях. Вышел после войны. Готовил тома Бодлера, Эредиа, Рембо.

Но у этой истории есть и чисто литературоведческий подтекст. Много больше взволновавший меня.

Всегда была известна любовь Э.Багрицкого к стихам Н. Гумилева, О.Мандельштама, А. Ахматовой, В.Нарбута, то есть к ведущим поэтам-акмеистам. Есть свидетельства встречи Нарбута и Мандельштама в середине двадцатых голов. Нарбут пришел к Осипу Эмильевичу с предложением возродить акмеизм, включив вместо погибшего Николая Гумилева — Эдуарда Багрицкого и Исаака Бабеля.

А что думал сам Эдуард?

В 1925 году он написал трагические «Стихи о поэте и романтике». Многие помнят строфу, которую произносит Романтика о Николае Гумилеве. Но помнят ее в «отредактированном» виде:

Депеша из Питера: страшная весть
О черном предательстве Гумилева…
Я мчалась в телеге, проселками шла;
И хоть преступленья его не простила,
К последней стене я певца подвела,
Последним крестом его перекрестила…

А вот первоначальный вариант. Голос той же Романтики:

Депеша из Питера: страшная весть
О том, что должны расстрелять Гумилева.
Я мчалась в телеге, проселками шла,
Последним рублем сторожей подкупила,
К смертельной стене я певца подвела,
Смертельным крестом его перекрестила.

Стихи писались в 1925 году. Какой из вариантов отражал подлинное ощущение поэта?

Мне представляется, что первоначальный.. Второй — даль времени. А может и требование цензуры.

Но и в нем Романтика не оставляет поэта одного с убийцами.

И, спустя три года, надписывая Игорю Поступальскому книгу, Багрицкий внятно высказался:

«…в память того, что акмеизм не погиб».

Вот это и есть настоящие рукопожатия через годы и страны.