Русский прах во Франции

Русский прах во Франции

Тема русского рассеяния, или, по слову прозорливого Бунина, посланнического свидетельства миру о том, что произошло в Российской Империи в феврале-октябре 1917 года, – многолика и многогранна. Не раз задумываясь о жизни наших соотечественников на чужбине, посещая земли, где нашли они свой последний приют, поражаешься тому, сколько удивительно красивых мемориальных комплексов и не столь внешне обращающих на себя внимание погребений оставили они в назидание потомкам.

И где только нет русских могил! В Германии и Чехии, в Польше и Сербии, в Италии и Аргентине, в Бразилии и Парагвае, в США и Канаде, в Китае и на турецком полуострове Галлиполи!.. Но большая часть русских косточек все-таки нашла себе пристанище во Франции – этой Мекке (курсив – Л. С.) Русской военной эмиграции. Только во Франции мы находим довольно крупные воинские некрополи, размещённые в Сен-Илер-лё-Гран близ
г. Мурмелона, на холме «Кокад» в Ницце, на кладбище Гран-Жа в Каннах, в городке Сент-Женевьев де Буа, на погосте Грослэ в Монморанси – старческий дом там был обустроен сугубо для бывших членов Русской императорской армии.

Где-то захоронения наших воинов насчитывают до 500 могил (некрополь Пьерпон), где-то до 200 (г. Валансьен). Есть и такие, что хранят останки всего лишь 169 (кладбище Ирзон), а то и вовсе 30 человек, и, тем не менее, они нам дороги все без исключения, ибо везде, где бы они не лежали, совершается православная лития и слышится «надгробное рыдание творящих песнь», возлагаются «цветы запоздалые». И если в Сен-Илер-лё-Гран непосредственно упокоеваются воины Русского экспедиционного корпуса и Русского Легиона Чести, сражавшиеся на полях Шампани и сложившие свои головы за «прекрасную Францию», как тогда говорили, то на русских кладбищах в Сент-Женевьев де Буа, «Кокад» и «Viex Chăteau» («Старый замок») в Ментоне находится прах не только участников Великой войны 1914-1918 гг., но и прах белых ратников-первопоходников, воинов добровольческих армий и флота.

Участники Русского исхода, они доживали свой век в разных уголках Франции. Работали грузчиками в портах и на вокзалах, простыми рабочими на автомобильных заводах Рено, водителями такси, мусорщиками на Лазурном Берегу… По весьма заниженным, как видится, данным Лиги Наций, в результате Гражданской войны Россию покинули более 1,5 млн. человек, и четвертая их часть, несомненно, принадлежала Белому воинству, эвакуированному генералом П. Н. Врангелем из Крыма на 130 кораблях.

И всё же, возникновению такого нематериального, а, скорее, духовного понятия, как Русский военный некрополь на землях древней Галлии, мы обязаны первым массовым захоронениям – около двух тысяч человек! – кавалеристов Императора Александра I, павших в бою при Фер-Шампенуаз в 1814 году и открывших русским войскам путь на Париж.

 

Выделяя среди прочих заграничные походы русской армии против наполеоновской Франции, восторженный и одновременно точный историк Антон Керсновский, столетие спустя, писал: «На трубах и штандартах нашей конницы сияет слава двух особенно красивых побед <…>. Второе дело – Фер-Шампенуаз, где наша конница, действуя совершенно самостоятельно, без всякой поддержки пехоты, изрубила два французских корпуса (Мармона и Мортье – прим. Л. С.), где Император Всероссийский как простой эскадронный командир врубился в неприятельский строй! Калишский подвиг петровских драгун через 100 лет был повторен кавалерией Александра Павловича.

Между Парижем и союзными армиями не осталось силы, способной преградить путь на столицу Франции. У разбитых Мортье и Мармона осталось лишь семь орудий, они отходили в Париж».

Тогда на берегах Соммы наравне с русскими братьями по оружию – гусарами, уланами, кирасирами, казаками и драгунами, – свою жертвенную доблесть против превосходящих сил французской пехоты явили союзные нам австрийцы и вюртембергцы. На берегах Соммы они вполне испытали на себе, что такое убийственный огонь вражеской артиллерии. Но сражавшиеся той памятной весной не против Франции и её народа, а против устройства европейского мира по предлагаемому образцу – русские полки не дрогнули. Их подвиг навеки вписан в славную историю русской армии. К 200-летию взятия Парижа (в той операции Россия потеряла шесть тысяч солдат и офицеров) Российское военно-историческое общество установило гранитные обелиски в Реймсе, Фер-Шампенуазе и Бержер-лё-Вертю. В память соотечественников, павших на полях сражений в ту легендарную кампанию. Но были и другие памятники. Другие поля сражений.

 

Поля Шампани и в сентябре выглядят безукоризненно ровными и зелёными, правда, по обочинам дорог уже не встретишь, как весной, неприхотливо распускающиеся ярко-пурпурные маки. Поля Шампани… Такой близкой и такой далёкой. Кажется, ничто уже и никому не напоминает здесь об отшумевших, столетней давности, битвах. Конечно, проносящиеся по дорогам департамента Марна в комфортабельных автобусах российские туристы кое-что слышали и о «верденской мясорубке», и о расстрелянном германцами Богородичном Соборе в Реймсе, но дальше этого их познания, как показал опыт, не идут, и они равнодушно проезжают мимо и Суассона, и Виллэр-Котрэ, и Мурмелона – мест былых кровопролитных боёв, участие в которых принимали воины Русского Экспедиционного корпуса. Между тем, недалеко от Мурмелона, в городке Сен-Илер-лё-Гран, находится довольно крупное русское военное кладбище (около тысячи захоронений!), на котором в 1937 году на средства Союза офицеров корпуса, русских эмигрантов и благодарных французов – жителей тех мест, по проекту Альберта Бенуа был воздвигнут Храм-памятник во имя Воскресения Христова.

Но более всего впечатляют даже не этот белостенный храм с зелёной крышей и изящным голубым куполом, не эта белостенная звонница, формой напоминающая пасху, а ряды ровных белых крестов с русскими фамилиями, выведенными по-французски. На некоторых просто значится: «Soldat inconnu» – «Неизвестный солдат». Кажется, что они, все эти добровольцы: рядовые и фельдфебели, унтер-офицеры и прапорщики, поручики и штабс-капитаны, до сих пор застыли под ясным сен-илерским небом, как в строю, и только ждут, когда им отдадут новый приказ их войсковые начальники.

На одном из православных обелисков мемориала, установленном ветеранами 2-й Особой пехотной бригады как временное сооружение, но так и оставшемся постоянным, высечены примечательные слова: «Дети Франции, когда враги будут повержены, и когда вы сможете свободно собирать цветы на этом поле, вспомните нас, ваших русских друзей, и принесите нам цветы».

Похоже, ярко-пурпурные, так обильно встречающиеся в этом краю маки, чем-то напоминающие «фуражеры» – полковые аксельбанты, носимые во Французской армии на левом плече, действительно, не случайно растут. Словно десница Господня – в память о тех восьми тысячах русских, погибших за Францию, – благословила их ежегодно расцветать и трогательно склонять здесь долу свои трепетные венчики.

Через месяц после того, как 11 ноября 1918 года между союзными державами и Германией было заключено соглашение о перемирии (Версальский мирный договор), в немецкий приграничный Фридрихсхафен вошли французские оккупационные войска – Марокканская ударная дивизия. Каково же было изумление местных жителей, когда среди «марокканцев» – настоящих французов и темнокожих зуавов, они обнаружили русских солдат и офицеров, своих недавних противников, героически сражавшихся на Восточном фронте! Изумление было подкреплено ещё и тем, что согласно Брест-Литовскому мирному договору (март 1918), Россия была выведена из числа военных игроков и среди стран-победительниц в Первой Мировой войне не значилась.

Откуда же взялись под занавес европейской бойни в самом сердце германского Рейха эти русские, одетые в форму французских колониальных войск?

Долгое время страницы истории Великой войны оставались для наших соотечественников и в СССР, и в постперестроечной России непростительно чистыми и неисследованными. Они не только не задавались вопросом, где и когда разворачивал свои силы тот или иной фронт, но, тем более, не подозревали о существовании Русского экспедиционного корпуса, в состав которого входило 45 тысяч солдат, унтер-офицеров и 750 офицеров, чьи особые пехотные бригады, как было сказано выше, доблестно воевали в Шампани и на Салоникском фронте, в Македонии. Не подозревали наши соотечественники и о Русском Легионе Чести, чины которого до конца выполнили свой союзнический долг, как того требовало соглашение 1915 года, заключённое между Императорской Россией и республиканской Францией.

 

К сожалению, Русский Легион Чести – это всего лишь то, что к ноябрю 1918 года оставалось от 1-й и 3-й Особых пехотных бригад корпуса, высадившихся в портах Марселя, Бреста и Ла-Рошели в апреле 1916-го. Первой бригадой командовал генерал-майор Николай Лохвицкий, третьей генерал-майор Владимир Марушевский. Оба происходили из дворян Санкт-Петербургской губернии. Именно Русскому Легиону Чести (la Legion Russe pour l'Honneur) так стали называть со временем это воинское формирование французы, было суждено в составе Марокканской ударной дивизии не только воевать в Шампани и Пикардии, но и пройти дорогами Лотарингии и Эльзаса, выйти на берега Рейна и нести там охранную службу до декабря 1918-го.

С тех пор много воды утекло в славной речушке Эн, будто бы заведомо очертившей места кровавых стычек, в которых весомое слово сказали русские. Это их мужественным натиском овеяны живописные пространства близ Реймса, села Обрив и командные высоты Сен-Гобэн и Бримон, Спэн и Сапиньоль. Это они, русские, помогли развить французам на этом участке фронта безоговорочный успех. Долгое время не поддававшиеся французской пехоте хорошо укрепленные германцами возвышенности, с которых они в 1918-м обстреливали Париж, были, наконец, взяты. Тогда 1-й и 2-й Русские полки, относившиеся к первой Особой бригаде, и 5-й и 6-й – из состава третьей, получили на свои знамёна «Военные Кресты» с пальмой, а Энское сражение стало «лебединой песней» корпуса в Шампани.

За честно исполненным долгом стояли громадные потери: 70 офицеров и 4 тысячи 472 солдата убитыми, ранеными и без вести пропавшими.

Когда в России произошёл февральский переворот, Особые бригады корпуса были отозваны с фронта и размещены в военном лагере «Ла Куртин». Там, поддавшись пораженческой пропаганде революционеров-эмигрантов, одна часть солдат выдвинула лозунг: «Долой войну! Домой, в Россию – на раздачу земель!» Другая же часть, наиболее духовно здоровая, 11 июля 1917 года покинула лагерь, несмотря на злобные выкрики восставших ей вдогонку.

Революционная пропаганда охватила и другой русский лагерь – «Курно», что близ г. Аркашона. А на родине совершенно неожиданно Петроград «февральский» превратился в Петроград «октябрьский» и зловеще молчал, не подавая каких-либо признаков жизни. Хаос в «Курно» нарастал (свидетелем его был поэт-петербуржец Николай Гумилев, выполнявший во Франции задания русских секретных служб), и тогда командир 2-го Особого полка полковник Готуа, авторитетный в армейской среде офицер, начал формировать Русский Добровольческий отряд из наиболее верных союзническому долгу солдат и офицеров.

Как писал биограф Русского Легиона Чести штабс-капитан В. Васильев: «Немного их, добровольцев, сражаться за честь России, село в вагоны. Первый эшелон: 7 офицеров, 2 доктора, старый батюшка и 374 унтер-офицера и солдата <…>. К счастью, этот первый эшелон пополнился впоследствии прибытием других волонтеров, по мере того, как у лучших русских людей дурман пропаганды проходил. Офицеры армии и гвардии, среди которых были артиллеристы, саперы, кавалеристы и даже лётчики, сражались в рядах «Русского Легиона», представлявшего тогда «кусочек России» за границей, для кого такое понятие, как «честь Родины», имело огромное значение». В апреле 1918-го обновлённый Русский Легион Чести, согласно французской классификации, числившийся как IV Отдельный батальон, вместе с «марокканцами» контратакует немцев, наступая в первом эшелоне, при Виллэр-Брагонэ. «В наиболее критический момент, – сообщал дивизионный мемуарист, – когда вся наша атакующая пехота казалась прикованной, вросшей в землю, <…> внезапно, на равнине, появляется небольшая часть, как бы восставшая из ничего. Она смело бросается вперед между зуавами и нашими стрелками <…> и, не обращая внимания на пули и град снарядов, наносящие им страшные потери, с офицерами во главе прорывает первый ряд неприятельских укреплений… Это <…> РУССКИЕ Марокканской дивизии! Слава им и вечная память…»

Считается, что именно беспримерная доблесть Русского Легиона Чести смыла с русских позор сепаратного мира, заключённого в Брест-Литовске.

А потом были оборонительные бои в Виллэр-Котрэ, участие в ликвидации германского прорыва, когда пал Суассон и под угрозой вновь оказался Париж, кровопролитные сражения на укреплённой линии Гинденбурга. Именно за «майский Суассон» Русский Легион получил к своему названию благородное слово «честь», а также знамя: на древке французского – бело-сине-красный национальный русский флаг.

Подвиг чинов корпуса и легиона был не забыт французами, и временное Русское военное кладбище – «Cimetière l'Esperance» («Кладбище Надежды») в Сен-Илер-лё-Гран, стало первым, получившим во Франции высокий статус Национального некрополя. Как гласит одна из его мемориальных плит, там покоится прах 915 комбатантов Русского зкспедиционного корпуса и Русского Легиона Чести, прибывших из Москвы, Самары, Казани, Одессы, других губерний Российской империи, и погибших на земле Франции между 1916 – 1918 гг.

Позже сюда переносили останки русских с других – более скромных мемориалов. Но часть их до сих пор продолжает покоиться в Серни-ан-Ланнуа, Везуле, Пьерпоне, Монморанси… Часть – вместе с отлетевшими их душами и судьбами – безвозвратно утрачена под несколькими слоями новых и не обязательно русских захоронений.

Чтобы не стерлась память с лица земли о боевых товарищах, сложивших головы на чужбине, бывшие чины Русского корпуса, объединённые в Союз, на собственные средства приобрели участок земли рядом с «временным» кладбищем в Сен-Илер-лё-Гран, чтобы возвести на нём православный храм. Французские власти благожелательно поддержали их инициативу. 51 тысячу франков на строительство спешно собрала русская эмиграция, недостающую сумму, 12 тысяч, пожертвовал на богоугодное дело Сергей Рахманинов. И вот, 16 мая 1937 года, в день католической Троицы (так уж совпало!), храм во имя Воскресения Христова был освящён.

С той поры ежегодно подле него собираются члены Союза памяти Русского экспедиционного корпуса, благодарные потомки легионеров и ветеранов Марокканской ударной дивизии, представители местной власти, члены молодёжных союзов русской эмиграции – «Скауты», «Витязи», «Кадеты».

 

Свой, русский, сектор, где лежат воины корпуса – участники битвы при Вердене, скончавшиеся от ран в местных госпиталях, имеет и кладбище Гран-Жа в «лазурных» Каннах. Оно было открыто в 1866 году еще при Государе Александре II, но, как видится теперь, открыто и для тех, кто, оказавшись за рубежами Отечества, достойно понёс, прежде, чем упокоиться, нелёгкий и так и не воспринятый иностранцами жребий русского беженства.

На Лазурном берегу, в Каннах, встречаем мы такие же родные, как и берёзы Сент-Женевьев де Буа, кресты русских могил. «Емельян Пятаков – «Mort pour France («Умер за Францию») 9 mars 1917. Soldat». «Федор Поливанов» – тоже солдат и тоже «умер за Францию», но несколько дней спустя, 23 марта… Николай Стахов, Андрей Григорьев… Их молодые жизни прервались всё в том же судьбоносном 1917 году, и все они были простыми русскими солдатами, дисциплинированными и честными, хорошо знавшими солдатское ремесло и не щадившими себя в бою с отлично обученным противником – германским солдатом.

В Каннах же – в одной из ниш православного храма во имя Михаила Архангела, установлен саркофаг с телом адъютанта Императора Николая II – Великого князя Петра Николаевича Романова, скончавшегося в 1931 году, и его супруги – Черногорской принцессы Милицы Николаевны. В другой нише покоятся останки Его Императорского Высочества, Великого князя Николая Николаевича-младшего (†1929). Он был последним законным Верховным Главнокомандующим Русской армии (назначенным Царем) и высшим руководителем всех военных организаций в эмиграции, чей авторитет считался непререкаемым. При этом некоторые мемуаристы вспоминают дядю Государя Николая II, как отчаянного франкофила, не щадившего в первые месяцы Великой войны ни русского солдата, ни русского офицера-гвардейца, бросавшего их – ради «глаз прекрасной Франции», чьим поклонником он оставался всю жизнь, в самое пекло боя.

Внешне властный, жёсткий и довольно популярный в войсках, Великий князь, тем не менее, не обладал ни талантами полководца, ни личным мужеством, и в отличие от своего племянника и брата Государя – Великого князя Михаила Александровича Романова, командира прославленной Дикой дивизии, на позиции предпочитал не выезжать. Между прочим, морганатическая супруга Великого князя Михаила Александровича – графиня Наталья Брасова и его сын – граф Георгий Брасов, погибший в автокатастрофе, погребены также во Франции, но на небольшом кладбище Пасси, что находится в престижном XVI округе, в самом центре Парижа…

Умерший в Антибе и погребённый со всеми воинскими почестями, подобающими его положению (гроб с телом Николая Николаевича во время траурной процессии был накрыт Андреевским флагом), Великий князь, безусловно, до конца дней оставался до мозга костей человеком военным. Он жил интересами Армии, оказавшейся в рассеянии, болел за неё душой и остро переживал то, что произошло с его Отечеством. Ведь в этом, несомненно, была и его вина, ибо во главе семейной «фронды» Романовых, её идейным вдохновителем, нередко выступал он, дядя царя, как старший представитель династии.

Известный французский славист Рене Герра, которому в «час кончины» многие русские эмигранты доверили свои семейные альбомы и некоторые архивы, отмечает, что ещё один город во Франции Ницца, оказалась (кроме Парижа, конечно, прим. Л. С.) самым «русским городом вне России». Несомненно, что и самым «русским» на Лазурном берегу стало кладбище, расположенное на холме Кокад, прозванном «Batterie Russe» «Русской батареей». Дело в том, что в середине XIX века среди местных жителей ходили слухи, мол, здесь, на холме, русские установят артиллерийские пушки, которые будут контролировать их военно-морскую базу в близлежащем порте г. Вильфранш-сюр-Мер. Но Господь судил иначе. На западной окраине Ниццы в 1867 году появился Русский некрополь. Тогда же, Высочайшим повелением Царя Александра II, это кладбище стали именовать Николаевским в память скончавшегося в Ницце от чахотки наследника русского престола Цесаревича Николая Александровича.

Более трёх тысяч могил бывших подданных Российской империи, расположенных посреди крутых гористых спусков и троп, среди кипарисов, пальм и туй, под палящим солнцем юга, впечатляет. Как и удивительно белый, переливающийся и будто бы дрожащий воздух. Последний клочок родной (выкупленной за царские деньги!) земли над чужим, хотя и волнующе прекрасным Средиземным морем!

В центре кладбища – часовня Святителя Николая, в 1920-е годы превращённая в храм. Внутри него мемориальная доска, на которой выгравированы имена офицеров Русской императорской армии, окончивших свои дни на чужбине. И среди них немало тех, кто оставил неизгладимый след в русской военной истории. Генералы, адмиралы, офицеры гвардии и флота, предводители белоказачьего Дона и Кубани, воспитанники кадетских корпусов, скауты-разведчики, православные «Витязи»… Все те, кто заботами Русского Обще-Воинского Союза (РОВС), созданного и возглавляемого до скоропостижной кончины генералом П. Н. Врангелем, были переправлены во Францию.

Первоначально прах «грозы турок», героя Эрзерума и Сарыкамыша – главнокомандующего войсками Кавказского фронта (март-апрель 1917), а позже, с июля 1919 – командующего Северо-Западной добровольческой армией, успешно наступавшей на Петроград, генерала от инфантерии Николая Юденича был погребён в церкви Архангела Михаила в Каннах. Но прошло чуть более 20 лет, и вдова славного полководца не смогла внести очередную плату за кладбищенскую аренду. Таким образом, прах генерала был перенесён в некрополь «Кокад» г. Ниццы – поближе к его соратникам. Это произошло 26 ноября/9 декабря 1957 года – в день Георгиевских кавалеров.

Неподалеку от выщербленного восьмиконечного креста
Н. Н. Юденича обретаются могилы хорошо известных «старой России» военачальников. Бывшего генерал-квартирмейстера штаба Кавказской армии Евгения Масловского, служившего начальником штаба у белых генералов И. Г. Эрдели и Д. П. Драценко; бывшего начальника штаба 4-го Кавказского армейского корпуса, с января 1915-го – генерал-квартирмейстера штаба Кавказской армии Петра Томилова; командира 2-й Сводной казачьей дивизии генерал-лейтенанта Александра Черячукина, возглавлявшего Западный фронт обороны Новочеркасска и представлявшего Дон при Атамане П. Н. Краснове на переговорах с гетманом П. П. Скоропадским, начальника Донского Государя Императора Александра III кадетского корпуса.

Здесь же, после лихолетий и бед, обрёл покой генерал Николай Епанчин, вторгшийся со своим корпусом в начале Великой войны в Восточную Пруссию и блестяще заявивший о себе в сражении при Гумбинене, где сумел нанести серьёзный урон германским силам. Рядом с ним – в семейном склепе Фальц-Фейнов – погребены его супруга Вера Карловна, дочь контр-адмирала К. Ф. Кульстрема, и их дочь Вера фон Фальц-Фейн.

Невозможно равнодушно пройти и мимо могил начальника подотдела РОВСа в Ницце, организатора Русского инвалидного дома, где проживало 25 военных инвалидов, генерала Михаила Свечина; командующего армиями – 11-й на Юго-Западном фронте и 7-й Отдельной, Георгиевского кавалера и кавалера французского Большого Креста ордена Почётного легиона генерала Дмитрия Щербачева, задержавшего разложение русских войск на Румынском фронте и создавшего ему прочный авторитет «верноподданного». Упокоилась в Ницце и Великая княжна Елена Петровна, дочь Сербского короля Петра I Карагеоргиевича, вдова Князя-мученика императорской крови Иоанна Константиновича. Подвижнические труды принцессы Сербской связаны с тем, что на собственные средства она организовала в годы Великой войны санитарный поезд, с которым и отправилась на фронт. Ну, а долгий свой век Елене Петровне пришлось доживать на Лазурном берегу.

Не затерялась на холме Кокад и могила выпускника Царскосельского Александровского лицея, офицера-гвардейца, «царского гусляра» Сергея Бехтеева, написавшего незадолго до кончины выношенные и отшлифованные непростым нисуазским житием строки:

 

Царская Россия – кротость и смиренье,

У икон столетних жаркие молитвы,

Жажда покаянья, сладость всепрощенья,

Жертвенная доблесть бескорыстной битвы…

Царская Россия – вера в подвиг ратный,

В торжество и славу мудрого правленья,

Небом данный свыше жребий благодатный

Родине великой честного служенья…

 

Более десяти тысяч русских могил на Сент-Женевьев де Буа – это также отголоски былого Русского мiра, часть некогда огромной державы, разместившаяся в одной из её зарубежных губерний – Парижской, государство, которого, увы, нет ни на одной из прежних географических карт. Впрочем, и самому знаменитому за границей русскому кладбищу еще недавно (в связи с окончанием срока аренды) грозила участь быть ликвидированным.

Наш серебристый, исколесивший пол-Европы автобус уверенно мчится по южной окраине Парижа, по 6-й автодороге – до выезда на Савиньи-сюр-Орж, и далее – на Сент-Женевьев де Буа. Какие-нибудь 30 км отделяют нас от цели и целая вечность от тех, кто, достойно перенеся военную и революционную катастрофу, оказался на чужбине. Но и она не сумела рассеять русских изгнанников, чья вера пережила во Франции настоящий катарсис. За ним последовало возрождение – состояние духа, которое Иван Алексеевич Бунин выразил, пожалуй, лучше, чем кто-либо ещё, определив миссию русской эмиграции, её Исход в мятежном XX столетии, как Божественное послание народам мира.

Белые приземистые ворота с восьмиконечным крестом и образом Спаса Нерукотворного в обрамлении крылатых, с утончёнными ликами, Серафимов: мы входим в некрополь – город мертвых, с ощущением того, что пришли на свидание к живым…

Голубая маковка над вратами, голубые купола над храмом Успения Пресвятой Богородицы и звонницей во имя Святого Апостола Павла, выполненные в псковско-новгородском стиле. Под ногами мягко шуршит кладбищенский гравий, а над головами шумят французские ели и берёзы. Зайдя ненадолго в церковь, построенную в 1939 году по проекту Альберта Бенуа и расписанную его супругой Маргаритой (они упокоеваются здесь же, в храмовом склепе, вместе с Главой Русской Церкви в Западной Европе – Высокопреосвященнейшим Митрополитом Евлогием (Георгиевским)), мы разбредаемся кто куда по, казалось бы, бесконечным аллеям ещё одного из посмертных пристанищ наших соотечественников.

Более десяти тысяч русских могил и почти столько же русских крестов, гранитных и деревянных, и возле каждого – непременно – маленькая лампада, которую возжигают на Пасху и на Рождество Христово, в дни особых – полковых торжеств потомки погребённых здесь. Кое-где лежат скромные венки, чьи цветы чередуются подобно цветам российского триколора, выцветшие от солнца и дождя Георгиевские ленты…

Когда-то, посетив в очередной раз Смоленское кладбище в Петербурге, Ахматова философски заметила: «Вот здесь кончалось всё: обеды у Донона; //Интриги и чины…». Любопытно, что бы она сказала, побывав на парижском погосте, где возлежит столько её прежних знакомцев?..

Невозможно не согласиться с поэтом, глядя на строй, словно «на последнем параде» сомкнутых русских крестов, и не подтвердить: что здесь, действительно, для их, ничем уже не владеющих владельцев, всё окончилось: русский Императорский балет и русская военная мысль, русская Гвардия и русское кадетство, русская религиозная философия и русская наука в изгнании…

Мы, вероятно, никогда не осознаем всей бездны страданий, выпавших на долю русских людей, не предавших ни высоких отеческих идеалов, ни полковых традиций, ни святого чувства Родины. А посему – «Блаженны изгнанные за правду…». Вчитаемся же в надгробные плиты и этого русского некрополя!

Сослуживец Князя императорской крови Олега Константиновича Романова, командир эскадрона лейб-гвардии гусарского полка, основатель русской контрразведки в Париже граф Павел Игнатьев; Генерального штаба генерал-лейтенант Николай Головин – профессор Военной академии, теоретик и историк войны, чьи высшие военные курсы в Белграде и Брюсселе окончило 400 русских офицеров; блистательный Антон Керсновский, занимавшийся преимущественно историей Русской государевой армии; отставной полковник Владимир Оллонгрен – товарищ детских игр Государя-мученика Николая II…

Мы переходим от одной могилы к другой, и почти всегда надписи на их плитах звучат как откровение: Князь императорской крови Гавриил Константинович Романов; последний Атаман Всевеликого Войска Донского Африкан Богаевский; героини Французского Сопротивления «комбатантки» княгиня Вики Оболенская, обезглавленная нацистами в берлинской тюрьме Плетцензее, и знаменитая Гали Хагондокова, графиня де Люар, она же – кабардинская княжна и кавалер ордена Почетного Легиона, сподвижница генерала де Голля; уроженцы псковской Опочки, что до сих пор жива и здравствует на старом Петербургском тракте, – братья Кудрявцевы, Василий и Николай – русские добровольцы; начальник Русского Обще-Воинского Союза генерал-майор Алексей фон Лампе…

Белые французские берёзы и белые погребальные, кое-где «залатанные» по трещинам, кресты могил: авиаторам, казакам, кадетам, дроздовцам, алексеевцам, корниловцам, галлиполийцам, «окончившим свои дни на чужбине». Особняком – памятник русским мальчикам, сражавшимся за Францию в рядах Иностранного легиона, установленный Анной Воронко в память о погибшем на берегах Соммы сыне Эдуарде.

И как же не хочется уходить от этих могил и эпитафий! Как спокойно и надежно ощущаешь себя здесь, в этой, «в горний лагерь перешедшей», России!.. А в центре кладбища памятник Белой гвардии в форме круглого ступенчатого некрополя с куполом и крестом. На его основание помещены плиты: «Генералу Деникину, первым ДОБРОВОЛЬЦАМ и участникам походов: КУБАНСКОГО, СТЕПНОГО и ЯССЫ-ДОНЪ», «Генералу Врангелю, Чинам Конницы и КОННОЙ АРТИЛЛЕРИИ, за ЧЕСТЬ РОДИНЫ павшим», «Адмиралу Колчаку и всем МОРЯКАМ Российским…», «Воздвигнут заботами Общества галлиполийцев взамен разрушенного землетрясением памятника на Братском кладбище города Галлиполи».

Каждый русский крест здесь, на Сент-Женевьев де Буа, подобен свече жизни, возженной в царской России и потухшей в «городке на Пассях» (по слову ироничной Тэффи) или в предместьях «Большого Парижа». Впрочем, и сегодня все здесь, телесно погребённые, но духом живые, продолжают светить нам, путникам запоздалым, забредшим сюда, чтобы передать им «поклон с родного пепелища». Как много, как бесконечно много они и посмертно делают для нас! А что можем мы? Лишь поставить на место упавшие от порыва ветра цветочные кашпо, очистить от грязи цветные эмалевые погоны на плитах Кадетского мемориала да смахнуть засохшие листья с этих белых и серых плит, с которых срываются, чеканно и звонко, имена, имена, имена… Судьбы их обладателей различны. Земные пути пресечены. Их посмертные участи Ты, Господи, знаешь, а мы и гадать не смеем.

«Пусть не всегда были подобны горнему свету одежды белого ратника, – степенно замечал в своей речи «Миссия Русской эмиграции» (Париж, 1924) всё тот же прозорливый Бунин – давно уже только один из «насельников» Сент-Женевьев де Буа, и, отдавая долг памяти подвигу русских воинов, пророчествовал: – Под триумфальными вратами галльской доблести неугасимо пылает жаркое пламя над гробом безвестного солдата. В дикой и ныне мёртвой русской степи, где почивает белый ратник, тьма и пустота. Но знает Господь <…>, где врата, где то пламя, что были бы достойны этой могилы. Ибо там гроб Христианской России. И только ей одной поклонюсь я в день, когда Ангел отвалит камень от гроба ея».

г. Великие Луки,
Псковская обл.