Журнальный мир

В голове не укладывается – Игорь Чурдалев умер!

Человек удивительной, неповторимой харизмы, один из самых сильных, по моему мнению, нижегородских поэтов, Игорь немыслим вне нашего города, как и город немыслим без него. Почему-то я часто встречал его на Большой Покровке. Он очень любил эту улицу. И долгое время жил там, возле университета, где когда-то был физический, а теперь финансовый и филологический факультеты.

Удивительно, но и познакомились мы с ним на Большой Покровке, а точнее, на улице Свердлова, как она тогда называлась, в Доме работников просвещения, в литературном объединении «Данко», далекой осенью 1981 года.

Руководил этим объединением замечательный поэт и очень талантливый педагог Виктор Кириллович Кумакшев. Именно этому человеку я обязан тем, что к сочинению стихов стал относиться, как любил говорить сам Кумакшев, «профессионально». Состав литературного объединения был более чем пестрый. Погоду делали, конечно, тогдашние «тридцатилетние» – Вячеслав Хламин, Евгений Супрун, Татьяна Чинякова, Сергей Карасев, Андрей Иудин, Александр Высоцкий. Были завсегдатаи и более старшего поколения, как правило, из тех, кому суждено навеки остаться самодеятельными поэтами. Не обходилось, конечно же, и без графоманов, которые приходили с улицы и читали свои нелепые рифмовки.

Чурдалев обратил на себя мое внимание сразу – он был элегантен, подтянут, одет в фирменные джинсы и кожаный пиджак. Этот самый пиджак, как рассказал лет через пять Игорь, явился причиной если не мордобоя, то серьезной разборки между его владельцем и талантливым московским (точнее, подмосковным!) поэтом Николаем Дмитриевым. В 80-е годы уже отчетливо наблюдалась вражда между «либералами» и «почвенниками», которая, кстати, не прекращается и по сей день. «Почвенник» Дмитриев обвинил Игоря в пижонстве и отрыве от народных корней, аргументируя этот отрыв наличием на его плечах дорогого (по тем временам!), а главное, дефицитного кожаного изделия. Чурдалев возразил, что он, может быть, куда ближе к народу, чем некоторые деревенщики московского разлива. И пошло-поехало.

Элегантный и не чуждый артистизма поэт многих отталкивал своим апломбом, но я-то почти сразу понял, что апломб этот был совершенно показушный. Сердце у него было нежное, мальчишеское, и как у всех поэтов – ранимое. Именно тогда, когда я его увидел первый раз, он и прочитал свой хит – «Египетскую балладу». Стихи эти меня потрясли.

Вообще у нас, тогдашних начинающих (а было мне в ту пору восемнадцать лет!), было совсем другое отношение к книге, чем у нынешней молодежи. В Советском Союзе графоман не мог издать книжку, заплатив деньги. Были, конечно, произведения конъюнктурные, серые, написанные на заказ. Существовала и так называемая «генеральская литература» – произведения секретарей Союза писателей, которым всегда были открыты пути в издательские планы. Но никакой блат не помог бы в те годы напечататься графоману! Часто публиковались люди посредственные, это верно. Но графоманы – никогда!

Это сейчас, когда очередной пенсионер дарит мне аккуратно подписанную книжку, я говорю ему что-нибудь приятное, чтобы не дай бог не обидеть, уже предполагая качество его самодеятельной «продукции». А в те годы на людей, имеющих книги, я смотрел с нескрываемым восторгом. И таким был, конечно, для меня Игорь Чурдалев. Вместе с Сережей Карасевым им посчастливилось выпустить в местном издательстве тоненькие книжонки на смешных тетрадных скрепочках в так называемой «кассете», объединенные общей суперобложкой (всего в этой кассете было четыре книжечки). И это было событием не только для авторов, но и для всех нас. И понятно почему – не так часто в нашем городе выходили поэтические книжки.

Однажды Виктор Кириллович уехал в Малеевку, известный подмосковный Дом творчества, и отсутствовал около месяца. Он поручил временно вести «Данко» Игорю Чурдалеву. Чурдалев назвал этот период «эпохой регентства», используя ассоциации, восходящие к истории Великобритании. В тот месяц ему многое удалось, он отдавался делу со всей душой, и нам это нравилось. Возможно, именно тогда и родилось у него желание вести свою литературную студию и даже нечто большее, чем просто студию.

Есть такие писатели, которые одновременно являются еще и культуртрегерами, то есть тем строительным раствором, который соединяет отдельные творческие «кирпичики». Именно таким был Чурдалев. В 1985 году он создал литературную студию «Марафон», которая быстро переросла в литературный и даже общественно-политический клуб. Все самое талантливое, что было во второй половине 80-х годов в нашем городе, собиралось в Доме работников торговли, на улице Дзержинского (ныне Алексеевская), в чурдалевском «Марафоне». Обойти это место было нельзя, и именно Игорь был той звездой, возле которой вращались поэтические «планеты» разной величины. Потом по инициативе нижегородского поэта Андрея Баутина в одной из развалюх на улице Урицкого (ныне Сергиевская) возник так называемый «Триклиний», где первым лицом вскоре тоже стал Чурдалев. Название этот клуб получил по интерьеру средней комнаты, где три кушетки стояли в виде буквы П возле квадратного стола, напоминая тем самым «место дружеских возлияний» древних римлян. Кстати, «возлияния» там были запрещены уставом, равно как и пребывание женщин известного предназначения. «Триклиний» представлял собой клуб, где собиралась в основном творческая молодежь, а также другие люди, принадлежность которых к писательскому цеху хоть и приветствовалась, но вовсе не была обязательной.

Появление «Марафона» в мае 1985 года было неслучайным. В этом году началась так называемая «перестройка», и пряный весенний воздух свободы закружил наши юные головы.

Если «Данко» было герметично и выступали там только местные знаменитости, то «Марафон» сразу же объявил свою ориентацию на столичную поэзию. На сцене Дома работников торговли гремели поэтические вечера, начал которые не кто-нибудь, а советский классик Давид Самойлов. Помню, как Чурдалев вел почти полностью ослепшего поэта к сцене, как старик неуверенной походкой поднимался по четырем ступенькам скрипучей лестницы. А потом на этой сцене побывали Сергей Гандлевский, в дальнейшем лауреат национальной премии «Поэт», один из лучших поэтов, пишущих в настоящее время на русском языке, талантливый и смешной Дмитрий Александрович Пригов, Виктор Коркия, Игорь Иртеньев, Нина Искренко и многие, многие другие.

Никогда не забуду приезд в наш город так называемой «Заозерной школы» – трех ростовских поэтов, обитавших в античном городе Танаисе, – Геннадия Жукова, Виталия Калашникова и Юрия Бондаревского. Талантливые поэты и музыканты, они потрясли нижегородскую культурную публику. В настоящее время жив из них только Бондаревский. Жуков в молодом возрасте умер от разрыва брюшной аорты, Калашников был убит в Москве какими-то неизвестными бандитами. Общение с людьми более талантливыми, чем мы, помогало нам расти, тянуться до их уровня. А организовывал эти выступления, безусловно, Игорь Чурдалев.

В середине перестройки «Марафон» все больше и больше приобретал общественно-политическое лицо, которое, увы, все больше и больше искажалось в «либеральной» гримасе. Конечно, не всем это нравилось. Помню, как однажды мы с Игорем Грачом, договорившись заранее, заявили о своем публичном выходе из «Марафона». Наши разногласия с Чурдалевым не имели никакого отношения собственно к литературному творчеству. Сначала с критикой общественных взглядов Чурдалева резко выступил Грач, а я потом добавил некоторые и свои мысли, пытаясь, не совсем удачно, смягчить ситуацию.

Игорь поблагодарил нас за долгие годы работы и заметно погрустнел. В туалете начались разговоры о расколе в «Марафоне». Высказывались нелепые предположения о том, что мы это делаем якобы ради того, чтобы укрепить связь с местной писательской организацией, где недолюбливали Игоря за амбициозное поведение… Конец этой истории смешон и забавен. Вечером, вдоволь нагулявшись по Свердловке и выпив несколько чашек кофе, мы с Грачом решили… из «Марафона» не уходить, чтобы не расстраивать нашего старшего друга.

Игорь Чурдалев, безусловно, был человеком и поэтом с обостренным чувством личной свободы и независимости. Он был нетерпим к вторжению в свой внутренний мир. Любые замечания в свой адрес воспринимал в штыки, что свойственно многим творческим людям. Подчас это его свободолюбие, которые многие принимали за амбициозность, мешало строить отношения с коллегами (как я уже писал, в местной писательской организации его не любили, хотя и ценили за несомненный талант). Именно неприятие идеологического общественного строя и свойственной ему цензуры и явилось причиной того, что поэт глубоко поверил в «перестройку», в какие-то светлые изменения, которые непременно должны произойти в нашем обществе. Не один он был такой.

Отношение к советской цензуре и идеологии хорошо проявилось в стихотворении нашего друга, активного «марафонца», талантливого поэта Аркадия Сигала, которое мы все тогда знали наизусть. Снискавший популярность как поэт-иронист, Сигал в действительности был тонким лириком. Стихотворение Сигала «Карандаши», высоко ценимое Чурдалевым, привожу полностью:

Мы начинали. Как мы начинали!

Мы впереди! И не Москва ль за нами!

Умри в тобой прославленной глуши!

Потом за все, что мы насочиняли,

Не распинали нас и не шпыняли –

Нас очиняли, как карандаши.

В чужих руках мучительно старея,

Мы становились тоньше и острее,

Но и послушней, к своему стыду.

И, привыкая к поднадзорной жизни,

Холодные отточенные мысли

Талантливо роняли в пустоту.

Нас чистили заученно и ловко,

К цветастым примеряя упаковкам,

Укладывая по ранжиру в ряд,

Чтоб день за днем, цепляясь друг за дружку,

Мы безнадежно уходили в стружку.

А рукописи все равно сгорят.

Нынешние молодые это и понять не могут – ну как это можно годами писать в стол, не надеясь на публикацию своих текстов не только на книжной странице, но и в жалкой районной газетке! А для многих из нас это было обычное дело. Да что говорить – гениальный Арсений Тарковский издал первую книжку, «Перед снегом», в возрасте 55 лет. Годами не печатали Ахматову, Цветаеву, Марию Петровых…

К сожалению, демократические перемены, в которые мы все, в том числе и автор этих строк, так сильно верили, почти ничего нашей многострадальной Родине не дали, а если что и дали, то чаша потерь на этих символических весах явно перевешивает. В жуткие, лихие и криминальные девяностые годы Игорь бросился с головой в нарождающийся русский бизнес, был в ужасе не только от мелкого криминала, но и от наших административных структур, с которыми приходилось налаживать связи, – с налоговой, пожарной службами и т. д. Как известно, с волками жить – по-волчьи выть. Понятно, что все это кончилось крахом. Пробовал себя он и в тележурналистике.

Но главным для него, конечно, была поэзия. Игорь был убежден, что литературное творчество – частное, личное дело человека, и всегда боролся за право писать так, как он хочет. Здесь он не был одинок. Такого же мнения придерживался, например, один из его кумиров – Иосиф Бродский. Я же всегда был убежден, что поэзия не может быть частным делом, что это очень важное государственное дело. Конечно, государство не должно лезть в литературное творчество с грубыми идеологическими критериями, не должно называть стихи об осеннем дожде «упадническими», но и бросать поэзию на произвол тоже не должно! И не должны поэты идти в бизнес. С болью в сердце увидал я однажды в девяностые годы одного из своих товарищей по «Марафону», торгующего на Покровке зубной пастой. Оказалось, что послал его туда… Чурдалев, который организовал фонд «Речь» при Союзе писателей и искреннее что-то пытался сделать в коммерческом отношении для улучшения материального положения местных письменников.

Почему же в нашей стране произошло такое, что любой слесарь, закручивающий гайки в автосервисе, считается профессионалом, а вот поэт, создающий художественные ценности… человеком, занимающимся частным делом, чем-то вроде охоты или рыбалки?!

В 1991 году произошел позорный распад Союза писателей СССР, инициатором которого был небезызвестный Евтушенко и его команда. Эта меньшая, наиболее амбициозная часть профессиональных писателей, 90% которых жило в Москве и Ленинграде, начала отвратительно, по-лакейски шестерить перед новой, «демократической» властью, дежурно провозглашая давным-давно наскучившие антисоветские лозунги. Но власть их в упор не увидела и распад Союза писателей не поддержала. К сожалению, Игорь поверил в правоту «либералов», поддержал и во многом инициировал писательский раскол в нашем городе и чуть ли не до конца прошлого века был в «оппозиции». Я до сих пор так и не понял, с кем он боролся всю жизнь, но это не мешало ему писать блестящие стихи. Надо признать, однако, что в отличие от многих «либералов» под «совком» он понимал не миллионы рабочих и крестьян, трудом которых создана наша страна и которых, естественно, уважал, а казенные партийные идеологические структуры.

В последнее время поэт очень увлекся Интернетом, активно выкладывал стихи на сайте «Поэзия.ру», говорил мне о том, как много у него сетевых читателей. И все-таки очень странно, что у такого крупного поэта за последние 18 лет не вышло ни одной книги! Я внимательно читал его последние стихи и был поражен тем, что год от года они становились всё лучше и лучше, все профессиональней и крепче. Однако никто из многочисленных друзей Игоря, в том числе и из тех, кто вальяжно мелькает на телеэкранах, не помог ему издать книжку. Почему-то мне кажется, что он бы не отказался от такой помощи. А ведь по деньгам это не больше, чем поменять резину на внедорожнике!

В последние годы Игорь был удивительно деликатен, даже робок в общении. Раньше это не было ему свойственно. Он признавался, что многое ему пришлось переосмыслить.

Прошлым летом, на той же Покровке, он возбужденно говорил мне о том, как его впечатляют молодые женщины в мини-юбках. «Как здорово, – подумал я. – Ему суждена долгая жизнь».

Но я ошибся.

Евгений ЭРАСТОВ,

член Союза писателей России