Журнальный мир

Сахарные кристаллики

Без сахара жизнь была совсем не сладкой. Алина хорошо помнила, как её мама приходила после работы, разбирала сумки с небогатым «уловом» и причитала:

— Вот уж никогда бы не подумала, что в продаже может не оказаться самого простого. Ну я понимаю, сервелат. Но молоко?! Сахар, масло!

Какой тогда был год? Алина уже и не помнила: то ли 90-й, конец власти Горбачёва, а может, уже прошли Павловская реформа с обменом крупных купюр и путч, и распался СССР. А может, это было даже ближе к 93-му году, когда по Ленинскому проспекту мимо их дома в Москву входили танки, и вся семья сидела, выключив свет и вжав головы в плечи: что-то ещё с ними будет? Мама, недавно открывшая для себя православие, стояла перед иконой, стоявшей на холодильнике, и читала акафист по книжечке. Она делала поясные поклоны — и непременно надо было достать кончиками пальцев до пола, иначе не считалось. Бабушка — убеждённая коммунистка, так до конца и не сдавшая партбилет — созванивалась с друзьями и часами «висела» на телефоне, обсуждая планы политических преобразований. Она таким образом спасалась от стресса и бессилия что-либо изменить. Отец читал журналы и предпочитал ничего не знать. Он жалел только, что его любимые конфеты «Барбарис» исчезли из продажи. Несмотря на свои солидный рост и недавно отмеченное 40-летие, он оставался сладкоежкой.

Алина помнила, что когда был дефицит, мама брала её с собой, стоять в огромных очередях за гречкой (ей как диабетику полагалось 2 кг по талонам, каждый месяц) или за сахаром — тоже по талонам, но его ещё попробуй найди в продаже, потому что талоны перекупали и подделывали, а сахар пользовался огромным спросом для производства самогона.

Однажды им удалось добыть целый 3х-килограммовый мешок сахара. Отец отсыпал часть и расплавил в ковшике на плите, сделал прозрачные карамельки. Мама на него ругалась, потому что сахар предназначался не для этого. Забрав у отца мешок, она достала большую алюминиевую кастрюлю и устроила внутри неё «самогонный заводик». Алина уж не помнила, как он был устроен, но там точно плавала мисочка, в которую должен был стекать испарившийся, а затем охлаждённый алкоголь. На кастрюлю мама поставила тазик и меняла в нём холодную воду, а стыки замазала тестом и поставила это сооружение на плиту. Боже, как оно пахло! Вы когда-нибудь ели сочную ром-бабу, сладкую и пропитанную алкоголем? Вот пахло примерно так. Алина ходила вокруг плиты и облизывалась, но маленькому ребёнку это пробовать, конечно, было нельзя. Отец поделился с ней карамельками (да что уж там, почти все ей и отдал), но они очень быстро закончились — к вечеру того же дня.

На кухонном столе остались рассыпанные сахарные кристаллики. Алина смахнула их в ладонь, а остальное слизала со стола тайком, пока мама не видела. Воспитанной девочке так делать было неприлично.

Алина помнила, как потом выстроились под кроватью банки с тушёнкой, и как они с мамой перебирали запасённую крупу от жучков, и как сушили в духовке чудом появившееся у них мясо. Впрочем, почему чудом? Мама выгодно использовала «жидкую валюту» — сделанную ею мутную бражку, которую меняла на то, что было нужно семье. Но сахарные кристаллики на столе запомнились ей почему-то больше всего.

Жить без сахара можно. И даже полезно для здоровья. Но слишком уж это грустно. Если в доме нет сладкого, оживают воспоминания из 90-х — словно сыростью пахнёт из случайно открытого погреба, куда никто давно не лазил. Наверное, поэтому спустя много лет Алина, вполне благополучно живя со своей семьёй в собственном уютном доме в пригороде Торонто (Ричмонд Хилл), добавляет лишнюю ложку сахара и в выпечку, и в кашу, и вообще в любую еду. Даже рыба получается с сахаром вкуснее. Сейчас все помешались на здоровом образе жизни, но Алина совсем не жалеет о лишних килограммах. Потому что это вкусно, и это радость! Её трое детей никогда не узнают, что такое дефицит, и не будут слизывать сахарные кристаллики со стола.

КОНЕЦ

Портрет любимого человека

Алёна писала портрет любимого человека уже полгода. Вернее, пыталась писать, потому что она смешивала краски, накладывала кистью мазки, соскребала лишние и неверные линии лезвием, закрашивала, даже меняла холст и принималась заново — в общем, переделывала картину уже в который раз, но у неё не выходило так, как хотелось.

В январе Алёна специально записалась в художественную школу, рассчитывая сделать любимому человеку сюрприз на его 30-летний юбилей, к концу июля. Чтобы подарок был неожиданным и произвёл должный эффект, Алёна старалась рисовать его тайком. Если честно, затея эта с самого начала была авантюрной: попробуй-ка скрыть от человека, с которым живёшь в одной квартире, запах краски и холст, и баночки для воды, и кисти, которые надо где-то сушить. А если краска ещё не высохла, а он пришёл домой раньше? Алёна за эти полгода стала знатным конспиратором и закалилась, привыкнув рисовать с открытым окном.

Изучать натуру было ещё сложнее. Вот любимый человек ложится на диван отдохнуть и полистать «ленту» в телефоне — Алёна пристраивается рядом с книгой, забравшись на диван с ногами и укрывшись пледом. Якобы ей просто уютно так. А сама оборачивается к нему и подолгу задерживает на нём взгляд.

— Что? — говорит он, опуская телефон.

— Ничего, — отвечает Алёна. — Смотрю на тебя.

А когда он приходил после работы поздно вечером, она ставила перед ним ужин и садилась рядом, подперев кулачками подбородок. Свет от лампы падал вертикально сверху и подчёркивал тени, обостряя все линии. Алёна смотрела на его лицо и руки, и на то, как он сутулится и слегка склоняет голову вправо.

— Что?! — спрашивал он, отрываясь от еды.

— Ничего, просто.

Она проводила пальцем по его лбу и поправляла чёлку, чтобы развеять его подозрения. А он взъерошивал свои волосы, думая, что в них что-то зацепилось, а потом смешно тряс головой, как их собака-терьер после мытья в ванной.

Как же уловить переходы настроения любимого человека? Он всегда разный: то весёлый, то «загруженный», то злой, то усталый. Но никогда не безразличный. Как уловить в его лице, глазах, в его позе то, что охарактеризует его лучше всего? То, что будет живым. Может, Алёна вообще не в том стиле писала, и поэтому у неё не получалось?

Преподаватель в художественной школе хвалил её работу и давал советы, где и как подправить. Но это было всё не то. Он был, конечно, хорошим профессионалом и имел зоркий глаз, но он не знал человека, которого рисовала Алёна, и тем более уж не любил его. А значит, его советы не могли зажечь ту самую искру на портрете.

Пока Алёна рисовала, она узнала о любимом человеке много нового. Она заметила, что от долгого сна по выходным (надо же человеку отоспаться после трудовой недели) у него вокруг глаз появляются припухлости. Но они его не портят. Наоборот, он становится очень милым и домашним. Даже если не прикасаться к его коже, по одному виду понятно, что он очень тёплый.

А после ссор с бухгалтерией на работе (как же его изматывают эти конфликты! и как она раньше об этом не задумывалась?) у него под глазами синяки, а скулы становятся более острыми. Щетина на них выглядит особенно контрастной и колючей. Странно, что она этого не замечала.

Июнь подходил к концу, и до юбилея любимого человека оставалось меньше месяца — а подарок любимому человеку так и не был готов. Алёна, измучавшись и порычав сама на себе в зеркало, снова бралась за кисть и в сто-пятисотый раз переделывала портрет — но так и не могла передать на холсте всего того, что стала про понимать про этого человека.

Маме было жалко, что дочка так изводится из-за каких-то пустяков. Она советовала ей «не дурить голову» и отдать юбиляру картину как есть: и так уже вполне нормально. Алёна не соглашалась, и тогда мама с высоты своего родительского опыта утверждала, что у Алёны синдром отличницы, и она поэтому всё время вносит изменения, чтобы сотворить что-то идеальное.

— Уж я-то помню, как ты над уроками сидела, — говорила она. — Я тебя на улицу не могла выгнать, чтоб погуляла, свежим воздухом подышала.

Кто знает. Может, мама и была права.

Зато за эти полгода отношения Алёны с её любимым человеком очень улучшились. Он почему-то стал к ней мягче. И она стала заботиться о нём больше, чем раньше. Не обижалась, если он «дрых» до двух часов дня в воскресенье, а они договаривались с утра сходить в парк. Не упускала, если он вдруг начинал раздражаться или хотел что-то сказать.

— Что ты смотришь на меня? — спрашивал он опять, когда они лежали в постели, и мягкий свет ночника сзади тонкой линией золотил его волосы по контуру головы.

— Просто. Люблю на тебя смотреть, — отвечала она и улыбалась.

Это была правда. Картина у Алёны так не вышла — наверное, она была не очень хорошей художницей. А вот смотреть на него полюбила. И кажется, ему это очень нравилось.