Журнальный мир

Это было в начале февраля девяносто второго года. В составе делегации Верховного Совета Российской Федерации мы прилетели в австралийский город Сидней. Москва проводила нас двадцатипятиградусным морозом, снегом и метелью. А тут — около тридцати градусов тепла, с утра до вечера печет солнце. Полгорода проводит день на изумрудных пляжах Тихого океана. Нас же, как уважаемых гостей страны, поселили в суперсовременном отеле «Для королей», расположенном прямо у океанской бухты.

Напротив наших окон расположился крупнейший пассажирский морской порт страны. По утрам и по вечерам, как только появлялось свободное время, мы шли на прогулку — так невольно притягивала к себе сказочная красота бухты. Невозможно всем этим любоваться через окно. Мы даже завидовали счастливцам, живущим здесь…

В бухте в любое время суток многолюдно, но, что странно, нет портового шума и суеты. Один за другим причаливают и отчаливают огромные четырех-пяти ярусные пассажирские гиганты. Жизнь кипит, народу море. Но — на удивление — всюду чистота и порядок. Хоть бы кто случайно обронил на мостовую спичку или окурок! Вокруг — цветущие клумбы и экзотические деревья, поют птицы… Вокруг — спокойные, довольные жизнью люди.

Вот причалил очередной морской гигант. Он привлек наше внимание своей грандиозностью — и в то же время изяществом. Причалил, и тут же из него потоком пошел народ. В подавляющем большинстве это были женщины — уже в возрасте, но одетые по-молодежному: в джинсовых шортах и футболках, на ногах кроссовки. Просто и удобно. Людей много, вроде бы и торопятся, но все спокойны, хоть бы кто кого толкнул…

— Опять японцы, — заметил мой спутник Виталий Иванович Севастьянов.

Виталий Иванович — космонавт, да и вообще человек опытный: не только космические орбиты вдоль и поперек бороздил, а еще и во многих странах побывал. Естественно, в отличие от нас он легко определит, кто откуда. Я-то до сих пор японца от корейца, китайца от вьетнамца отличить не смогу, хотя и приходилось бывать в этих странах. Мне так и кажется, что они все — на одно лицо.

— Наверное, если не каждый второй, то уж точно каждый третий турист — японец, — предположил я; мне всегда казалось это удивительным. — И в Китае, и в Египте они, в музеях Франции и Италии, на площадях Лондона и Америки — всюду они.

— Ты прав, Ринат, — согласился со мной космонавт. — Японцы любят путешествовать. Человек, хотя бы пару раз в году не выезжавший в большой мир, у них не чувствует себя счастливым.

Корабль же и в самом деле пришел огромный! Народ из него шел и шел. Такую толпу у нас увидишь разве только во время футбольных матчей. И там в основном — мужики, которые бранятся, кричат и толкаются без всяких поводов и причин.

— Смотри-ка, — не утерпел я. — Тут народ-то какой, одни женщины, точнее бабушки… Виталий Иванович, смотрите-смотрите, и в самом деле, в основном, бабушки. Ей-богу, редко кого найдешь моложе шестидесяти лет…

Мой спутник искренне заулыбался. Улыбка эта была доброй и теплой.

— Да, мой друг, ты прав, здесь в основном бабушки. Но, тем не менее, ты допустил большую ошибку: бабушкам этим не шестьдесят, а как минимум семьдесят, а то и восемьдесят. Шестидесятилетних бабушек у японцев не бывает вовсе. Если принарядившаяся шестидесятилетняя японская женщина пройдет мимо, тот глаз не оторвешь. Вот так…

— Ну, допустим, но все равно непонятно, почему в основном одни женщины? — продолжал я свое удивление.

— Японские женщины в молодые годы детей рожают. Потом их воспитывают, на ноги ставят. Помогают в воспитании внуков и внучек. И только после этого со спокойной душой начинают жить — путешествовать по свету, — объяснил Виталий Иванович. — Поэтому японские туристы — это или совсем молодые пары, или весьма зрелые люди. А все прочие учатся, работают и созидают у себя на родине. У них так принято, этому не следует удивляться…

— Вот как… Никогда бы не догадался. Не зря же говорят: век живи и век учись, а все равно…

— Мы, россияне, многого не знаем и недопонимаем…

— Допустим, пусть разъезжают себе на удовольствие. Но ведь чтобы путешествовать, нужны деньги. Ладно, мы — депутаты — за счет государства прилетели. А этим пенсионеркам кто поездки оплачивает? Не у всех же мужья или дети миллионеры?.. Сами видите, сколько их…

Виталий Иванович снова порадовал меня своей неповторимой улыбкой.

— Они пенсию получают. И за счет пенсии могут вот так путешествовать.

— Вы, Виталий Иванович, только что сами сказали, что японские женщины в основном детей воспитывают. А вы себе не противоречите? Какие могут быть пенсии у домохозяек?..

— Вот в этом большая разница между нами и японцами, — увлеченно заговорил Виталий Иванович. — В Японии материнство и воспитание детей считается делом государственного масштаба, самым нужным и важным. Только за это их женщины получают такие высокие пенсии, что могут позволить себе, забыв обо всем на свете, несколько месяцев в году спокойно путешествовать на таких вот первоклассных лайнерах по всем континентам. Они по-настоящему счастливы, потому что забывают о своей старости. Они в движении, поэтому и не стареют…

— Рассуждения Ваши очень интересны, — задумчиво проговорил я. — У наших татар есть такая мудрость «Хәрәкәттә — бәрәкәт», то есть «В движении — сила».

— И у русского народа много таких поговорок. Да дело разве в этом. Говорить-то мы говорим… Но какой человек преклонного возраста из России в Австралию решится поехать?!. Я свою маму в Москву приехать не сумел уговорить… — Тут он вдруг погрустнел и тяжело вздохнул. — Куда уж им думать о поездках в чужие страны…

Его слова задели меня. Я всю жизнь мечтал привезти маму в Казань, чтобы водить ее по концертам и театрам, показать ей все прелести городской жизни. Не раз уговаривал ее, и она даже вроде бы соглашалась. Но в последний момент всегда находился какой-то повод, чтобы никуда не ехать. Летом от огорода оторваться не может, осенью — от гусей и кур. Зимой — дом нельзя оставить без присмотра, и цветы поливать будет некому…

Словно глубокими корнями приросла мама к своей деревне.

Через несколько дней, перелетев через океан, мы остановились в Сингапуре. В свободное от официальных встреч время посещали музеи, достопримечательности города. И опять повсюду видели туристов… Японцев, точнее, пожилых японок, одетых в джинсовые шорты, белые футболки и кроссовки. У некоторых еще были бейсболки и солнцезащитные очки. Они так походили друг на друга — и внешностью, и одеждой, словно цыплята из инкубатора… А в руках — фотоаппараты и камеры. Как будто только что вылупились, и все им интересно, все их восхищает, и они все подряд снимают…

И в таком темпе они с утра до вечера ходят из музея в музей и из дворца во дворец… Как муравьи — в движении… А нашим — только бы по магазинам да толкучкам бегать.

Я невольно вспоминал женщин-соотечественниц, мысленно возвращался в родную деревню.

Перед глазами — образы мамы и ее многочисленных ровесниц. Всю жизнь трудились на колхозных полях и трудятся до сих пор, при том родили и воспитали детей не меньше, чем эти японки. А что в результате они имеют? Все, о чем они мечтали и мечтают — чтобы не было войны, да чтоб дети все были живы, здоровы и счастливы… Чтобы хлеба хватало, чая и сахара… А в это время созданные их руками богатства страны разбазариваются, разворовывается бывшими партработниками и разного рода молодыми приспособленцами… Да, они тоже получают пенсию. Но эту пенсию они не знают, куда и потратить: заплатишь за газ — на сахар не останется, заплатишь за электричество — галоши не на что купить. Раньше их только родное государство грабило, а теперь на каждом углу еще и нувориши караулят их рубли. Разве могут они о далеких поездках мечтать, если до райцентра им добраться сложно?

…И все-таки, наконец-то, я привез маму к себе в Казань. Ну, думаю, встречу я ее как следует, покажу все прелести большого города. Все заранее запланировал — когда и к кому в гости пойдем, на какие спектакли и концерты. Братья и сестра с приглашениями встали в очередь.

— Вот, мамочка, — говорю, — с этого дня для тебя совсем другая, счастливая жизнь начинается. Только скажи, куда хочешь сходить, кого хочешь повидеть и чем тебя угостить.

Что-что, а я уж на сто процентов убежден был, что маму осчастливил и открыл перед ней новые горизонты. Ей у нас хорошо, а мне с ней еще лучше. Не то, что вовремя с работы домой стал возвращаться — не иду, а лечу прямо! На ее слова, такие как: «скучаю по деревне», «как там без меня дом…» — и внимания не обращаю. Программа новой городской жизни у нас интересная, насыщенная. Думаю, побеспокоится да забудет, все будет так, как я задумал.

— В деревню, мама, только летом… — говорю, как отрезаю. — А зима еще длинная, и никаких разговоров о деревне. Ты у своего сына. Если у нас надоест, то пойдешь к другому, третьему — и так далее.

А она все грустит и грустит. Как останется одна, в окно смотрит, краешком платка глаза утирает.

— Дом одинокий остался там, улым (сыночек), постройки, огород…

— Так ведь там никого сейчас нет. И огород под глубоким снегом… Дождись весны, обязательно отвезу.

— Никого нет, верно ты говоришь, — не то в упрек, не то с грустью повторяет. — А все ровно надо возвращаться, улым. И могила отца вашего там. Он тоже думает, наверное: уехала и забыла…

— Нет, так не думает, — перебил я ее. — Отца мы не забыли и не забудем. Но кладбище то ныне под глубоким снегом. Все ровно тебе туда ходить нельзя. Вот весной… Мама, давай весны дождемся.

Хоть с трудом, но, как мне казалось, я ее убедил, уговорил. И спокойно пошел к себе в спальню. А рано утром, проснувшись, первым делом заглянул к матери. Как она там, спит еще, наверное… Нет, оказывается, она уже давно встала, умылась, убралась. Собрала все свои пожитки в небольшую дорожную сумку и сидит у окна. Смотрит в сторону рассвета.

— Что случилось, мама? Почему не спишь? Почему ты так рано встала? Куда так собралась? — задаю я вопрос за вопросом. Действительно, странно было с раннего утра увидеть ее такой.

А она подошла ко мне, только ей характерным мягким движением погладила меня по голове и, посмотрев в глаза, произнесла тихо:

— Отвези меня, улым, домой сегодня же…

— Ты случилось? Почему сегодня? Мы ведь с тобой вроде договорились. Балеш хотели сегодня приготовить… Скоро в театр…

— Отвези сегодня, домой, в деревню хочу. И балеш, и театр никуда от нас не убегут. В другой раз, если Аллах позволит, хорошо?

— Зачем так торопиться?

— На подоконнике цветы остались, заждались, наверное…

И я понял. Она решила, и никакие уговоры тут не помогут. Все бессмысленно.

— Что ж ты, мамочка, — вырвалось у меня. — Тебе сейчас от сына к сыну бы в гости ходить. Себе цену не знаешь. Цветы, подумаешь…

Хотел еще добавить что-нибудь — рассказать о японских старушках, например — да удержался. Ну, а у них, что ли, нет цветов на подоконниках? Они в мамином возрасте, переодевшись в спортивную форму, по миру путешествуют…

Нет, говори, не говори — тут ничего не поделаешь, ничего не изменишь. Секрет счастья наших матерей, видимо, в крепкой привязанности к родному дому, к своему очагу. Они глубокими корнями приросли к этой земле, и больше, чем кто-либо другой, чувствуют ее тепло, берегут. В родном доме, в тоске, надежде и в умении терпеть и ждать — счастье наших матерей…