Журнальный мир

Андрей с детства хотел завести себе волчонка. Он слыл заядлым собачником, но страсть держать подле себя волка всю жизнь не давала ему покоя.

Ему нравились эти большеголовые, сильные и расчётливые звери. Ни перед кем не склоняющие головы и не поддающиеся дрессировке.

Он и сам был сильным и независимым, но годы брали своё.

Жизнь всегда бьёт сильных, тот, кто идёт впереди и не гнёт шею перед сворой собак и шакалов, всегда получает сполна.

Жизнь и у собак разная. Не у всех есть миска с сухим кормом и сахарной косточкой и тёплый коврик. И среди собачьего племени встречаются львы.

Но привязанного и сломленного волка не было и не будет.

Поколесив изрядно по стране, он осел с женой в одной из низовых станиц Дона.

Прежде, ещё на службе, зная его мечту, друзья и больше недруги пытались неоднократно подарить ему волчонка. Но за всю жизнь у него было только два настоящих друга. А брать из рук врага себе друга, пусть даже и серого, он не желал. Да и куда? В съёмную или казённую квартиру? И только уйдя на военную пенсию, отдав долг подросшим детям, он решил осуществить мечту своего детства.

Андрей видел волка в природе несколько раз. В основном при прорыве флажков на загонной охоте. Это были разгорячённые бегством затравленные животные. Они бессильно, поджав хвосты, бежали вдоль линии флажков. Лишь опытные, матёрые самцы сходу перемахивали ограждение.

То, что волк это хитрый и умный зверь, который умеет приспособиться к окружающей среде, он знал не понаслышке. Раз осенью, в далёкие восьмидесятые годы, они, ещё семьей отца, на машине возвращались домой по степной, пустынной дороге после загородного отдыха. По обочине спокойно бежала большая серая собака. Его маленькая сестра обрадованно закричала: «Какая собачка, дадим ей косточек». Машина ещё не успела затормозить, как собачка, мгновенно преобразившись в серого волка, стремглав ушла в заросли камыша.

Зачастую волк скрещивался с собакой. Происходило это обычно в пригородных зонах, бывших когда-то местом обитания волчьих стай. Получался опасный, циничный, готовый к убийству гибрид, который чувствовал себя одинаково хорошо, что по соседству с человеком, что с волками в лесу.

Особенно жестоко волки мстили за смерть выводка.

В соседнем хуторе, дети, возвращаясь с рыбалки, загнали в камышах волчонка. Он был слабенький, хромал на заднюю ножку, глаза слезились. «Подлечим» – решили мальчишки.

Утром приехал ветеринар. Выдал родителям справку об убое скота. Старая корова Марта, первотёлка и два телёнка были зарезаны – прямо в загоне.

Его старинный знакомый, ещё по армейской службе, Алексей Гаврилович Кагальницкий был известным и влиятельным человеком в Сальских степях.

Отары, полные тучных баранов, стада мясных пород быков, молочное скотоводство с коровами-ведёрницами, тысячи голов индюков, гусей, уток. Экзотические страусы. Изюминкой имения крупного землевладельца были лошади. Донские скакуны упоминались в сказках Пушкина и ценились в повседневной жизни. «Приезжай – рыбалка, на куропаток сходим, лошадок покажу» – приглашал Алексей Гаврилович

Выехал затемно. Стояла поздняя донская осень. Поля были сжаты, в садах убирали зимние сорта яблонь. Жгли костры из листьев. За три часа домчался до Сальска, ещё час не спеша пылил по разбитым сельским дорогам.

– А вы, батенька, настоящий барин, уважаемый Алексей Гаврилович, – обращаясь к хозяину усадьбы, сказал Андрей.

– Давай в дом, пьём чай и – в степь, на волю, велю запрягать, – махнул рукой помещик.

Хлебосольный Дон не особо жаловал чай как напиток, но ведёрный самовар на углях подали. Многочисленные пироги, лендарики, холодные и горячие закуски, жареная баранина, всевозможные настойки и наливки. Из-за стола вышли к обеду.

По широкой Маныческой степи ехали на линейке, донской разновидности дрожек. Старинном, вышедшем из моды, транспорте, на две лошади, с рессорами. Сзади трусили верхом два конюха, в роли загонщиков.

Маныч – небольшая степная река с горько-солёной водой, которую невозможно пить. По-калмыцки – Манач, что означает горький. Сплошь изобилует озёрами и лиманами, где рыбы в иные годы было больше, чем воды. А крупный манычский рак? Легенда донского края по вкусу. Светло-зелёный с синеватым оттенком, из нор на стремнине реки. Размером с полторы мужской ладони

По жнивью проса и сорго не раз поднимали куропаток, изредка фазана. Хлопали выстрелы. В глухой степной балке заметили большую светло-серую собаку.

– Что так собачка далеко забежала? – спросил гость.

– Эту собачку ноги кормят. Пока степь полна, не опасны. А в том году, зимой, в кашаре дюжину баранов зарезали и трёх унесли. Волк это.

Загонщики галопом помчались за зверем.

– Червонец за зверя, каждому! – переводя линейку с рыси на галоп, командовал хозяин.

Погоня ничего не дала.

– В лиман ушёл зверюга, – отчитался загонщик и добавил: – Там целый выводок. Половина – чёрные, с Кавказа.

– Ну вот и поохотились – и птицы на шулюм набили, и волка погоняли, – подвел итоги Алексей Гаврилович.

Повернули домой.

На следующий день, опять на лошадях, объезжали хозяйство. Вели неспешные беседы, вспоминали былое. На дальней кашаре так знатно пообедали, что пришлось оставаться ночевать. Возвращаться было далеко, а вызывать машину не хотели. Зачем разрушать мирок былого века, с лошадками и спокойным ритмом жизни.

Ближе к полуночи, при яркой полной луне, раздался протяжный вой одинокого волка, затем позже ещё одного. Собаки, здоровенные волкодавы, молчали; будет команда, они мгновенно прикончат этих двух, полуторогодовалых волчат. Только из закрытого вольера доносился яростный лай.

– У Лаймы течка, чует волка и бесится.

– А если…

– Пробовали, волчица на кусочки разрывает, двух сук съела.

– Так волчицу с выводком гоняли за Манычем, а эти молодые.

– Гришка, Лайму на цепь длинную и вперёд от кашары на сто метров. Сам с Васькой на скирду. Если начнут грызть, стреляйте.

Отдыхали ещё три дня. Манычские раки, баран зажаренный целиком, пиво с икряным цимлянским чебаком, вечером баня до одурения под дубовые веники.

По дороге домой вспомнил степенных, добрых с виду волкодавов и подумал: «Я, наверно, в той жизни собакой был. Хозяйское добро охранял большую часть жизни, только к старости волком стал – злым. – И усмехнулся про себя, улыбаясь. Продолжил разговор сам с собой: – А добрых волков не бывает, кто не с нами, тот против нас».

Звонок разбудил как всегда неожиданно:

– Пять штук, на Рождество. Тебе суку или кобеля?

– Мне волка!

Через два месяца поехали с женой за Серым.

Донская степь, мать человечества, пробивалась первыми, робкими зелёными росточками трав под ещё нежарким солнцем. Каждый завоеватель мечтал иметь этот неогранённый алмаз в своей короне. Дул тёплый южный ветер с Азова, по-местному – турок.

Любой уроженец Донщины безумно любил степь. Её – такую красивую в разные времена года, ровную, как стол, изредка разрезаемую небольшими балочками и степными речушками, – было невозможно не любить. По весне она трижды преображалась, как избалованная нарядами красавица.

Из зелёного океана, перед закатом, вечером, поутру одевалась, в ярко-красную цыганскую шаль. Цвели тюльпаны. Цветок ты мой лазоревый – так называли только любимую женщину, за которую и жизнь не жалко отдать. Так же стремительно красавица и сбрасывала свой наряд. Но восточный ветер, калмык, недолго наслаждался её наготой, перенося своим горячим дыханием опавшие лепестки цветов. Она, верная своей красоте, опять вспыхивала ярким румяным оттенком. Всю её до горизонта покрывал красный огонь, цвели маки.

Снежно-белый цвет дополнял этот наряд: цвели дички яблонь, груш. Пьянящий воздух разносился по окрестностям сбивающим с ног дурманом.

Но век девичей красоты не долог. Как людские заботы, ветры суховеи вытягивали, иссушали степь. Лишь в конце мая она одаривала всех зрелой красотой, зацветала акация. Целую неделю, бушевала снежная пурга из белого цвета и феерии запаха. Летом степь выгорала, и только ковыль, шевелимый ветром, как серебряные украшения, напоминал её былую красоту.

Лишь осенью куцые дождики омывали её, точно подталкивая на ответные ласки. Такова любовь у зрелой женщины. Добавлялся сладкий запах переспелых плодов. В балках и редких перелесках вся земля под деревьями была усыпана ковром падалки. Степь ненадолго зеленела, покрываясь скудной травкой. Скоро это величие начинали заливать затяжные, осенние дожди. Бесконечная, непроходимая грязь сковывала всё живое. Степь была мощным живым организмом.

Андрей, ещё мальчишкой, помнил на границе с Калмыкией бесчисленные стада сайгаков. Несколько раз видел убегающих по стерне дроф. Больших степных, реликтовых птиц, выбитых ради забавы.

Проехали Зерноград – станция Верблюд. Мечётинскую, родину оружейника Токарева. Станицу Егорлыкскую – станция Атаман. Эту станицу Андрей любил особой, необъяснимой любовью. Как любят непослушных, но своих детей. Как любят престарелых родителей, бурчливых, въедливых, со своими устаревшими понятиями и предрассудками.

Проехали Сальск – станция Торговая. Дальше город Пролетарск, по-старому – станица Великокняжеская. Заморосил несильный дождь.

– Вот приплод, эти два тёмно-серых, почти чёрных, это чисто волчата, без подмеса, с гор. Во время чеченской войны в степи пришли. Эти два – собаки.

– Этот, Серый?

– По виду степной волк, светло-серый, хитрый, но левый.

– Как левый?

– А ты посмотри. Волчата затравленные, из будки выходят только ночью. С братьями, похожими на собак, не дружат.

– А этот посередине – и нашим и вашим. К человеку ластится, но смотрит зло. Сколько не корми. Как конюх наш – Петрович. Родился на Украине, работает здесь. Вроде дружит со всеми, а позавчера драку устроил, обидели его. С кулаками кидался и на обидчика и на тех, кто разнимал.

В машине Серый пригрелся в тепле, свернулся клубочком, уснул. Первую ночь, оставшись без матери и братьев – выл. Не помогла и тёплая грелка, завёрнутая в собачью шкуру, ни сахарная косточка. Местные собаки, обычно привыкшие брехать до утра, молчали.

Месяц передержали во флигеле и – в вольер. Особых забот никаких. Из серого уродца с большой головой, длинными ногами он превращался в крепкого, рослого красавца с умным взглядом. Прогулки только на поводке, за рычание – по морде. Любимец всей семьи.

Так и жили почти полтора года, не могли налюбоваться. Но природа волка не собиралась сдаваться на милость человеку. Рано утром раздался крик соседа напротив. Вова Сыроежкин, с которым он жил бок о бок и в ладах, бегал перед окнами, разъярённо размахивая ружьём.

Серый сделал классический побег из вольера – сорвав доски пола, ушёл через подкоп. Разломал хлипкую дверь птичника, изорвал в клочья восемь здоровенных индюков.

Серый был оттаскан за шиворот, раза два получил ногой по морде. При экзекуции его умная морда была спокойна и не выражала чувства раскаяния: «Ну влетел на рывке, ну и что. Такова наша воровская доля, надо страдать».

Сосед за разор птицы деньги не взял. Андрей извинился. Привёз сотню подрощенных индюшат и три мешка корма. Сосед, не помня зла, помогал бетонировать пол вольера.

Позвонил Алексей Гаврилович и с грустью сообщил:

– Помнишь волчат, тех двух, почти чёрных? Ушли сегодня ночью – как волки завыли, так сразу и ушли, и жеребца племенного зарезали.

Всё текло по-прежнему.

Летом ездили на пруд купаться. Серый с радостью бегал по мелководью, рассыпая миллион брызг.

Собаки всей округи издалека обегали места волчьих прогулок.

Осенью случился ещё один инцидент.

Соседская свинья грубо нарушила территориальную целостность хозяйского участка, привлечённая запахом падалки спелых груш. Как бульдозером, снесла кусок забора и нагло вторглась на суверенную землю. И тут же была наказана методом ликвидации.

Серый в трёхметровом прыжке подтянулся на лапах, ужом выскользнул через небольшую щель под потолком.

Секундный взвизг, огромная распаханная рана на глотке. «Ну вот, и мокрушником с вами стал». Когда тревожная группа в лице Андрея прибежала на место нарушения границы, Серый от радости даже раз махнул хвостом: «Принимай, хозяин, отлично сделанную работу».

Андрей предложил такую сумму неустойки за забор, что Денис не протестовал. Тело нарушителя тотчас было выдано на родину. Вечером того же дня отпели, точнее, отъели. В качестве шашлыка. Разошлись миром, но здороваться сосед перестал.

В тот злополучный день Андрей, как всегда утром, гулял на пустыре. Входные ворота остались открытыми, вышли на пять минут. И по воле случая, перед их возвращением с прогулки, во двор на минуту зашёл сосед Сергей. Серый на секунду раньше влетел к себе домой. Запах чужого, прыжок и – в глотку!.. Сергей остался жив только благодаря толстому свитеру с высоким воротником. Шерсть попала в рот Серому, и он на мгновение ослабил хватку.

Андрей оттащил Серого.

Хирург оказал помощь и, обрабатывая рану, сообщил:

– Ещё бы три миллиметра, и рассёк сонную артерию, и тогда – кирдык. Не спасли бы жизнь… Повезло, скажу вам.

Хорошего было мало. Отношения между соседями устанавливаются долго и шлифуются десятилетиями. Дон это особый анклав, со своими понятиями о чести и достоинстве. Заявление в полицию никто не писал.

Но волка с улицы убирай!

Убить друга, как того требовали соседи? Об этом не могло быть и речи.

После обеда поехали в зоопарк, там работал ветеринаром один из армейских подшефных Андрея. Очередной племянник – Мишка. Завзятый пьяница и скандалист. Андрей не раз вытаскивал его из всяких передряг. Специалистом был хорошим, поэтому терпели его любые выходки. Он порой сравнивал себя с несчастными животными. Его тело, связанное по рукам и ногам работой, семьёй, кредитами в банках, как цепью, оставалось в заточении, а душа птицей рвалась вверх.

Глядя в глаза Серого, Михаил произнёс:

– Вышак пожизненный. Хорошо – расстрел отменили. Мы тебе отдельную камеру подгоним, с хорошим видом. Волчицу найдём. А там, может быть, по амнистии, на домашний арест.

Успокаивая Серого, он сам не верил сказанному, но по жизни был человеком не злым и часто жалел мохнатых сидельцев. От этих слов Серому стало смертельно грустно и невыносимо жалко себя. Захотелось поднять свою вытянутую морду и завыть. Тоскливо и жалостно – как жизнь в клетке.

В зоопарке пробыли до вечера, анализы, пробы, мазки. Как в космос отправляют. Ну что – прощаемся?..

– А можно я его завтра с утра сдам? – с надеждой в голосе спросил Андрей.

– Конечно, тем более вы от денег отказались.

В сумерках проехали Батайск. Только сейчас Андрей вспомнил, что целый день – на нервах, не кормил Серого и не ел сам. «Потерпи чуток, скоро приедем» – и погладил питомца. Глаза наливались слезой, он вспомнил, что такое у него было давным-давно.

Сына тогда отправлял служить на Кавказ, после отпуска. Посадив Валерку в Ростове на поезд, вернулся домой. Белугой выл, кусая в кровь губы, катаясь по постели, не в силах остановить душевные муки и боль. Жене ничего не говорил. Каждую ночь у него саднило сердце, не спал. Сын, отбыв на Кавказе три года, благополучно вернулся служить в Москву.

На посту остановили полицейские. Рядом – омоновцы.

– Проверка документов. Подозрительных не видели? Побег, особо опасные, – ткнули фотографии.

– Ну и рожи, а автоматик в лицо не суй и на предохранитель поставь – вояка.

Проезжая ближайший хутор, на остановке подобрал молодого мужчину, опоздавшего на автобус.

– Я собак не боюсь, – заверил тот, садясь в салон машины. – Сам, как собака, полжизни бегаю или, как волк, в клетке сижу.

– Мокрый Батай проезжаем, раньше на трассе мокрые дела бандиты ростовские делали, места глухие, – чтобы разбавить тишину, пояснил Андрей.

Ехали молча.

– Отец, останови, по нужде малой приспичило, – попросил попутчик.

– Да и я выйду, подышу, погуляю с собачкой.

Сам подумал: «Там, Серый, с тобой гулять не будут».

Удар кастета по голове свалил с ног.

Серый в прыжке вцепился пассажиру в глотку, опрокидывая его. Никто не мешал ему совершить месть за хозяина.

Под мощными, стальными челюстями хрустнул кадык. Последняя мысль у обоих, прерываемая ударами ножа и волчьими клыками, была одинакова – о своей матери. И каждый представлял её по-разному.

«Нет, пожизненная не для меня, лучше так. Больно как, мама». А перед глазами: измученная старушка, что плачет по ночам и молит Бога за сына.

Серый же видел мать-волчицу в углу тёплой кашары, на соломе, кормившую щенят. Шесть крепких клубочков.

У обоих одновременно и необъяснимо больно кольнуло под сердцем. Через пару минут борьба прекратилась. Их кровь, фонтанируя, образовала целую лужу.

Беглец дёрнул в конвульсиях ногами и, разжав руки, выдохнул в последний раз.

Серый, сжав мёртвой хваткой клыки, не отпустил горло врага. Уснул навеки в последнем прыжке. С прищуренными, не закрытыми глазами, презирая смерть.

Слово, данное соседу, что ноги Серого здесь не будет, Андрей нарушил. Похоронил Серого в углу сада, под яблонями.

г. Ростов-на-Дону