Шоу продолжится

Шоу продолжится

Не тот

 

Не ходи. Не смотри. Ни слова. Не касайся её, не смей. Это дудочка Крысолова – неужели пойдёшь за ней? Это призрак, мираж, неправда. Страсти в сердце ищи другом. Уходи, не гляди братно, не застынь соляным столбом. Отступись, образумься, хватит. Будто клином сошёлся свет. Вон, смотри-ка, в зеркальной глади – может, суженый, может, нет. Может, вспомнить, что есть и кроме, только данный судьбой в кредит. Просто чудо, как ладно скроен – как влитой, по душе сидит. Чем не повод побыть счастливой? Пару месяцев, может, – год. Только сердце твердит тоскливо и упрямо: «Не тот, не тот». Только воздух не так уж сладок, и улыбка не так светла. Только выпуклости лопаток не похожи на два крыла. Только я иногда надолго забываю, что он живой. Да чего уж там – только, только… Только много ещё всего. Только тем ядовитым зельем всю себя изнутри сожгла. Но быть может, и впрямь, как землю, удобряет сердца зола? В ожидании малодушном – вдруг со временем и влюблюсь? я доверчиво и послушно ему в руки теперь даюсь. Заглушит молодая поросль тот, поставленный на повтор, слабый, тихий, тревожный голос, всё твердящий: «Не то, не то». Только дымом глаза завесить – не смотреть за ней, не ходить. И уже в третий раз за месяц безуспешно бросать курить.

 

 

Ведьма

 

Таких любить-то немногие лишь решаются, а не любить – так вообще никто. Лишь те, кому пули из дула – как будто шарики, бочонки, фишечки из лото. От неё по подвалам прячутся – не дай Бог полюбиться ей. Надевают венец безбрачия, одеяло натягивают до бровей. Прочь бегут, лишь бы с ней не встретиться, слиться силятся со стеной. Как пройдёт – облегчённо крестятся: в этот раз Бог миловал, пронесло. Свечки ставят для профилактики, ночью вглядываются во мрак. У неё скорпионья тактика: кто не спрятался, сам дурак. Что ни скажет она, то сбудется, повинуется ворожбе. Кем бы ни был, кто ей полюбится – не хозяин своей судьбе. Одолеет тоска звериная, жажда страшная, хоть беги. Вся-то стать у неё змеиная, больно кольца её туги. Обовьёт – не уйти, не спрятаться, зацелует до синевы. И на будущий день обрядится в покрывало твоей вдовы.

Ладно, будет тебе, измаялся, аж румянец сошёл со щёк. Этой ведьме не всякий нравится. Может быть, повезёт ещё. Только речи её нескромные кто послушает, тот погиб. Только очи её бездонные – в глубине не видать ни зги. Так посмотрит, что в сердце колется ядовитое остриё. Кто увидит – неделю молится: не дай Бог полюбить её!

Слышал, видел? Покровы стаскивал? Братец, плохи твои дела. Что она-то? Смотрела ласково? О любви разговор вела?!

Что же ты? Распрощался вскорости? Сразу вышел из дома прочь? Как не любишь? Умом ты тронулся?! Иль не знаешь, какая ночь? Вон луна, помогая с чарами, в полной силе стоит, кругла. А ты парень, гляжу, отчаянный, видно, жизнь тебе не мила. Это что же за слабоумие, это надо же отколоть! Бросить ведьму – да в полнолуние? Видно, любит тебя Господь. Испытает слезами жгучими и поднимет за облака. Видно, нужен Ему, как мученик, лучший ангел в Его войсках.

Ну, готовься, мученья страшные ждут – и долго тебе страдать. А ты парень, гляжу, безбашенный. Без царя в голове, видать. Обернётся кровавым месивом тот, кто сердце её пленил. Ей и в пекле-то будет весело, потому что кругом свои. Не удержишь её границами. Наказание? Всё враньё. Ни застенки, ни инквизиция, ни костёр не страшат её.

Почему же она бездействует? Карты брошены на столе. Кровь младенцев и слёзы девственниц выкипают в её котле. Но уже не поможешь зельями безнадёжной её тоске. И все заговоры смертельные словно стынут на языке. Онемел он, покрылся инеем и не в силах произнести. И безмолвно любимым именем заклинает пожар в груди.

Да и ты, как несёшь отметину, всё не можешь спокойно спать. Насладившись любовью ведьминой, больше женщин не хочешь знать. Не дождётся тебя любимая, не заманит в свою постель, ведь у ведьмы любовь змеиная, недоступная для людей. А однажды ты вдруг не выдержишь – и пойдёшь повидать её. Даже взгляд не подымет выцвевший – на руках у тебя умрёт.

 

Но с тех пор только люди прячутся, лишь завидишься впереди. И наплачется, ох, наплачется тот, кто встал на твоём пути. А в глазах твоих словно водится непонятное колдовство. Кто смотрел в них, ночами молится: не дай Бог полюбить его.

 

 

Не волк

 

Оступиться нельзя, отступиться нельзя, пробираясь во мгле, словно зверь, я не ведал, ни кто я, ни где родился, ни куда направляюсь теперь. За спиной оставалась холодная тьма, и не камни, а тени камней. Впереди – тот же мрак от холма до холма, и их встреча свершилась на мне. Эти бездны сходились тесней и тесней, ни лазейки не дав беглецу. Знал я лишь, что не волк я по крови своей, ни по паспорту, ни по лицу. Что не волчьей я жизнью на свете живу, лапу жертве не ставлю на грудь. Это знанье держало меня на плаву, не дало со скалы сигануть.

Я не знаю, кем был, но теперь я другой, словно рок в изголовье стоит с того дня, когда равный не умер со мной, разделив мою смерть на двоих. Я тогда оказался в начале пути к тем далёким, иным берегам. Как баран, я под нож согласился пойти, полагая: он ждёт меня там. Но иначе он понял свой жребий и долг, и за мной не пошёл к палачу. Я решил: ну, и пусть я по крови не волк, но и жертвою быть не хочу. Да, я знал, что когда-нибудь каждый умрёт, и его не спасут доктора. Смерть за долгом ко мне непременно придёт, но ещё не пора, не пора. И я выжил, я выстоял в этой борьбе, я сразился с толпою чертей. Только равных я больше не знаю себе, и что делать мне с этим теперь? Нет, не стал я сильнее, а просто другим – и ищу себе путь среди скал. С того дня, когда равный меня не убил, он и равным мне быть перестал.

…Только красное солнце дотлело вдали, только ветер в мгновение смолк. Только вижу – на лапы седые свои не спеша поднимается волк. Я не знаю, кто в детстве меня обманул, кто его беспощадно травил. Но когда меня нож по спине полоснул, я почувствовал волка в крови.

 

 

Гамлет умер

 

У кладбища направо пылил пустырь,

А за ним голубела река.

Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь

Или замуж за дурака…»

 

А. Ахматова «Читая «Гамлета»

 

Всё не так, всё насмарку, иначе и вопреки. Как назло, как на горе, безумно и безвозвратно. По сценарию – мне лежать бы на дне реки уже где-то примерно с начала второго акта. Но что же я сделаю, кем пожертвую, что отдам, чтоб с режиссёром хоть раз разойтись во взглядах? Как будто смерть идёт по моим шагам, но почему-то косит лишь тех, кто рядом. Откуда ни выйду – там после меня пожар. И гибнет любой, кому дам угоститься супом. Да где же тот берег, куда б я могла сбежать, чтоб мимо не плыли флотилии вражьих трупов? Чтоб смерть не смеялась мрачно, идя вослед. Чтоб поскорее настигла меня расплата. Зачем мне жить, если Гамлета больше нет? Но режиссёр похож на большого брата. Он равнодушен к упрёкам и глух к мольбам. К просьбам, слезам, причитаниям, крикам боли. Он знает всё, и безжалостен, как судьба. И никогда отсебятины не позволит. И вот уже дни, недели, года, века всем вывертам роли я следую напряжённо. Я, может, хотела бы замуж за дурака. Но что за дурак захочет такую в жёны?

А время действительно лечит: за столько лет кровавые раны успели чуть-чуть подсохнуть. Я это почти посчитала за хэппи-энд…теперь же считаю: умнее бы было сдохнуть. О, сколько ещё самозванцев меж королей прячет свои грехи под могильным камнем? В королевстве датском чем далее, тем гнилей. И слышатся крики: «Да здравствует новый Гамлет!» Сюжет догонит, хоть тысячу лет спустя – не жди, что занавес будет всегда опущен. В театре бывать иногда и семи смертям, и в каждой сцене ты чуть мертвее, чем в предыдущей. Прервавши на полуслове свой монолог, остановившись у берега в полушаге, ты можешь сбежать от смерти, как Колобок, но все дороги ведут тебя в Копенгаген.

Но ты не волнуйся, театр стоит на том, что шоу продолжится, словно напев шарманки. Мир заменяемых справится, если что. Имя твоё исправив во всех программках.