Сила движения моря
Сила движения моря
* * *
Н. Р.
Вечером возле залива, вписанного в проём
скал, отшлифованных ветром и остриём волны,
сколько вмещает море в теле большом своём
этого шума воды, этой сырой тишины?
Чайки парят над крышей, ратуши острый шпиль,
скрип суставов мансарды; не различить мазню
стройного кипариса, хвойных в аллее; штиль
медленно расправляет смятую простыню
душного воздуха юга: пахнет тиной со дна,
головоногими, рыбой, словно настал девон;
и в полутьме луна в самом центре окна
точно круглее буквы Джотто со всех сторон.
Можно шуршать газетой, тихо листать планшет,
но лучше выйти к заливу, где приливает вся
сила движения моря, и там – ничего нет,
точно чистая форма истинного бытия.
* * *
Ночью воздух находит форму в любых вещах –
в профиле можжевельника, в опустевшем кафе на пляже;
сырость ползёт под рубаху и зюйд-вест, трепеща,
распускает морскую пряжу.
Пристань качает лодки, тихо скрипит канат,
бдят на рогнауте птицы, забыв о юге;
так волна за волною, точно реприза в фуге,
повторяясь, бежит назад.
Пена скрывает бутылку, след, с собой унося
чёрный хвост ламинарии, шум забивает уши;
и по лунной тропе марширует стальной косяк
рыб, готовых взойти на сушу.
* * *
Есть ли предел у моря? Не сосчитать воды,
ибо она всегда та, что уже была.
Не остановить течение; не отыскать следы.
Нету у моря места, нету ему числа.
Даже если вместить цельной воды объём
в полую серую глину или зелёную медь,
вряд ли её остановишь в состоянии том,
как она есть, заметь.
Так в полутьме предметы быстро меняют вид,
небо плывёт над бездной, точно огромный скат.
Только зрачок скитальца может в себя вместить
бледный морской закат.
Сырость и соль залива, лодки качает борт,
рыбы плывут внизу, горные витражи,
и время ныряет в пространство или наоборот,
и море бежит… бежит.
* * *
Зимний вечер на южном морском причале
похож на то, что было у бытия в Начале:
монолитное небо, изгибы большой воды.
Мокрый снег, застилающий все облака,
липнет к кителю, контору бороды
смотрителя Маяка.
Третий месяц нет никаких новостей из дома.
Письма не пишет дама. Страшней синдрома
одиночества – только болезнь рефрена.
Можно выйти на берег, где есть прибой,
где из тины ночью выходит сама сирена
и протей пытается стать тобой.
И чем больше снега, тем меньше места
на чёрной почве – точно в пробелах текста;
среди чудищ, коих не видел Овидий,
одноглазый маяк болтает туда-сюда,
и во рту умещается грог, а в словах от мидий
только одна вода.
* * *
Это – пустынный берег возле Широкой Балки.
Тишину нарушает звон алюминиевой банки;
приложи её к уху – услышишь, как
моряки забытой на дне галеры
песни поют: погружаюсь во мрак
и глину неведомой эры.
В октябре муссоны летят из другой страны.
Волны бегут от натянутой вдоль струны
уходящего в серо-бетонную даль лимана.
Ввечеру этой силе как бы уже вдогон
что-то следует из полутьмы тумана,
и выходит на берег, кажется, сам Дагон.
И пропитанный сыростью воздух со всех сторон
накрывает собою горы, точно дурманный сон
накрывает сознание: больше не слышно птиц,
и нечёткий лес шелестит осторожно.
Переплыть это море, дойти до его границ –
более невозможно.
Я спускался и шёл по берегу возле большой воды.
И шептал под подошвой песок: «снова в неё войди».
И стучали камни гладкие, что слова.
И шумело-шумело пространство вокруг-вокруг.
Улетала к небу задранная голова,
превращая речь в первобытный звук.
И я шёл и ждал, когда выйдут навстречу мне
из немой глубины те, кто на сокрытом дне.
г. Ростов-на-Дону