Журнальный мир

В километре от бакчарского тракта, между деревнями Татьяновкой и Плотниково, раскинулся посёлок ОДИ ( Областной дом инвалидов) Позднее посёлок был переименован в ШДИ (Шегарский). Этот посёлок отличался от соседних тем, что здесь людям заработную плату выплачивали деньгами, а не трудоднями. Уровень жизни был несравненно выше, чем в соседних деревнях-колхозах. В шестидесятые годы прошлого столетия в ОДИ рабочие выстраивали бани по белому (дым из печи выходил через трубу), а не по чёрному, где дым из бани выходил через дверь. Люди носили с собой в баню большие махровые полотенца.

Глава этого посёлка стоял на должности – директор ОДИ. В остальных окружающих деревнях руководителями были председатели колхозов: имени Ленина, «Путь к Коммунизму», «В бой за культуру» и т.д. Многие колхозники пытались перебраться в ОДИ на новое местожительство, и некоторым это удавалось. Здесь их переименовывали из колхозников в рабочих-служащих, а главное, переселенцам выдавали паспорт. В ОДИ жили Лаевы, Голубевы, Крупеня, Шалдо.

Иван Крупеня прославился как знаменитый охотник. Во время войны и после он имел специальное разрешение без ограничения на отстрел крупного зверя. За один год он добыл более десяти медведей и двадцать лосей. Вся тайга до легендарной Иксы была его вторым домом.

– Это твоя задача, – убеждали его партийные чины. – Инвалидов чем-то надо кормить?

На одной из улиц посёлка в небольшом домике жил Фёдор Шалдо со своей семьёй. Местные его просто называли Федей. Работал Федя шофёром. Профессию водителя он освоил на фронте.

Там Фёдор стал в конце концов личным водителем командира дивизии. В 1945 году был ранен в Кёнигсберге. Врач сказал:

– Ещё бы чуть в сторону, и лишился бы ты жизни.

В госпитале подняли на ноги.

На всю округу славился физической силой Фёдор Шалдо. Бывало, после обильного дождя наступала такая слякоть, что дорога превращалась в топкую скользкую массу. Машины буксовали и сползали по глине с дороги. Бывали случаи, когда Федя вылезал из кабины своей полуторки, подходил к передку, брался за буфер и полуприседал. А затем напрягал все мышцы тела, разгибая ноги, вытягивая спину, помогая руками. Таким образом он поднимал передок, после чего передние колеса отрывались от земли. Затем, слегка разворачивая машину на задних колёсах, передние ставил в колею. Молва о нём распространялась до самого Бакчара и Шегарки. Фёдор был невысокого роста – 172 сантиметра, но очень широкий, словно кряж. Один в один удался в него его второй сын Юрка.

– Квадратный, как корчага, – с восхищением говорили про него юноши. Однажды, в возрасте шестнадцати лет, он оказался в спортивном зале районного центра. Увидел, как парни тренируются со штангой. Попробовал. И не имея тренировки с этим снарядом, поднял вес в сто килограммов.

–А вот в деда всё-таки никто из них не удался, –с сожалением отметил Григорий Аввакумович Лаев, завскладом ОДИ.

– Интересно, – удивлялись некоторые, – каков же был дед?

– Во-первых, дед был много выше ростом своего сына Феди и всех внуков, – рассказывал Лаев. – Гораздо шире в плечах и в объёме груди. Из всех жителей большого села Монастырки самым замечательным был Парфён Иванович Шалдо, мужчина 185 сантиметров ростом, шесть пудов весом, одарённый большой силой, сложенный богатырски… Приятно было смотреть на него, когда он на лесозаготовках носил толстые брёвна. Он своими огромными руками захватывал конец сутунка-комеля и поднимал этот конец. И когда бревно стояло вертикально, он подседал под него, улавливал равновесие и опускал себе на плечо. И нёс сутунок к штабелю.

Такой приём поднятия брёвен известен давно. Многие мужики могли поднимать и переносить тяжёлые брёвна. Но таких силачей, как Парфён Иванович, в их деревне не было. Как мячи надувались и сдувались твёрдые мышцы на его плечах и руках. Он, наверное, мог сработать за четверых. Однажды зауросил молодой норовистый конёк. Напуганный юноша-возница не знал, что делать. Подошёл Парфён, вцепился за уши коньку и сильно ранул его к земле. Тот упал на колени передних ног. После чего Шалдо, навалившись всем телом, рванул голову конька влево и вправо к земле, а когда конёк вскочил на ноги (уже без спеси) Парфён накинул ему на морду мешок и сказал:

– Поезжай, жеребёнок больше уросить не будет.

– Старые люди крепкими были, – продолжал Григорий Аввакумович. – Тогда жирные люди редко встречались. Если здоровый – то уж действительно здоровый, как медведь.

Любил дед Парфён в молодости удивить и порадовать народ своей силой. Подъехал в качалке (двухколёсная лёгкая тележка) внук купца второй гильдии Прохора Птухина. Великолепная небольшая лошадка не могла стоять на месте. Наконец кучер Игнат дал ей свободу, сказал: «Но» и отпустил ременные, пропитанные дёгтем вожжи. Резвая лошадка стала беспокойно перебирать ногами, словно совершала бег на месте. Игнат слегка прихлопнул её по боку. Лошадь фыркнула, взвилась на дыбы, вынесла разом обе ноги и замерла на месте. Молодой Птухин оглянулся. Сзади, как столб, стоял Шалдо. Он упёрся ногами под коляской так, что каблуки сапог вошли в землю, а руками с обеих сторон держал за стяжки коляски. Он стоял под углом, как исполин, сократив все свои стальные мышцы в несгибаемый монолит… Вокруг стояли люди и беззлобно улыбались.

– Наша семья переехала в Монастырку Томской губернии ещё до Столыпинской реформы из Витебской губернии, – рассказывал дед Парфён своим внукам.

Его дед привёз с войны 1812 года вольную. Облюбовали они живописное озеро Кулига. В озере водилось много карасей и лупоглазых линей. Здесь был завод льна. Большой луг у озера удобен для раскладки льна, производство которого было дело выгодное. Везли в Монастырку лён со всех окружающих деревень. Зажили они здесь неплохо. Срубили большой просторный дом из сосны. Высокое крыльцо возвышалось над землёй. Недалеко от их дома река Шегарка делала большую петлю.

Парфён Иванович, как и его братья, был одарён способностями ко многим крестьянским работам: овчину выделать, тулуп сшить, доху сшить (из собачей шкуры, шерстью наружу). Бывало, соберутся мужики кабана колоть, человека четыре, не меньше, зачастую с ружьём, а он всегда один колол. Поставит тазик с едой. Кабан спокойно ест, а он берёт его руками за переднюю ногу и переворачивает на спину. Коленом придавит и тут же быстро вытащит нож из-за голенища.

–Что сделаешь, – скажет он, – такова твоя участь…

Но на свеженину пригласит всех соседей, родственников. В чугуне на плите тушится свеженина с картошкой. В сковороде – без картошки. Сядут за стол, едят не наедятся. Свежее сало просто тает во рту.

В 1881 году Парфёна Ивановича призвали на военную службу. Его хотели определить в артиллерию, но моряки перетянули: от начала и до конца он служил на флоте. На первом же году службы его назначили денщиком к капитану второго ранга Мамкову. Всем был хорош Мамков: умный, живой и рассудительный, но любил спиртное. Став денщиком, Парфён усердствовал, проявлял прилежание и заботу о своём начальнике, а если капитан перепьёт, то денщик брал его подмышку и уносил в каюту. Капитан сам его негласно инструктировал в этом.

– Он за тобой как ниточка за иголочкой, – отмечали офицеры. – Причём не рабски, а доброохотно несёт службу.

– Как твои дела, Парфён, личные и служебные? – интересовался у него капитан.

– Нередко вспоминаю родную Монастырку. Стоит перед глазами большая и красивая деревня, – делился он с командиром. – За огородом берега речки Шегарки, поросшие кустами чёрной и красной смородины и черёмухи, переплетённой лианами дикого хмеля. А клубничные луга вперемежку с берёзовыми колками тянутся до самой Лопушинки. Какие запахи!

– Тебе, Парфён, нужно бы восполнять свои физические способности, – посоветовал ему капитан. – Например, заняться гирями, а времени у тебя достаточно.

Молодой моряк быстро освоил технику рывка двухпудовой гири, жим одной гири от плеча и жим двух гирь одновременно. Однажды он увидел, как один матрос взял гири не так, как все берут – не вверх ручками, а, наоборот вниз ручками. После чего отклонил туловище назад и выжал обе гири вверх донышками. Больше никто из ребят не смог повторить такой приём жима.

Подошёл Парфён, взялся за ручки, поднял гири до груди, поправил руки и, отклонив туловище назад, выжал обе гири донышками вверх.

– А сможет ли кто из вас вырвать две несвязанные гири одной рукой? – озадачил подошедший командир корабля, капитан первого ранга. – Тому я подарю карманные часы с серебряной цепочкой.

Более крепкие подходили и пробовали (одну гирю почти все вырывали как игрушку). Матросы сетовали на то, что ручки двух гирь трудно обхватить и вместить в ладонь.

– Парфён, попробуй, – кричали ребята. – Парфён!

Но Парфён, как глухой, ни с места. Неуверенность охватила его.

Капитан сказал, что он не видел таких удальцов, но слышал об одном таком.

Капитан много где бывал и о многом слышал. Он умел восхищаться и удивляться.

«Раз командир слышал о таком человеке, значит, такой случай был, – думал Парфён. – А если тот человек смог, то почему я не смогу?»

Парфён сдвинул гири так, что их ручки соединились, а тела гирь разошлись на 120 градусов в стороны. Он обхватил ручки обеих гирь своей огромной кистью правой руки и сразу же почувствовал сильное сокращение мышц предплечья правой руки. Развёл широко ноги, полуприсел и качнул гири. И когда они пошли вперёд, он, выпрямляя ноги и разгибая спину, выбросил прямую руку с гирями. Вес поднял до плеча. Опустил гири на пол. Отдохнул. Повторил ещё и ещё раз. Появилась уверенность, увеличилась траектория маха. На пятый раз он взмахнул так, что гири немного не вышли на высоту прямой руки. Но Парфён интуитивно шагнул вперёд и дожал вес до высоты вытянутой руки. Вскоре об этом узнали многие моряки, слух дошёл и до капитана первого ранга.

– Всё-таки покажи мне, как ты это делаешь, Парфён, – попросил командир. – Ведь это я тебя надоумил, хотя сам такого не видел, а только слышал.

– Я готов, – доложил Шалдо.

И тут же выполнил эту сейчас вполне посильную для него задачу.

– Молодец! – восхищался командир корабля. –Богатырь!

А вскоре под звук трубы и дроби барабана моряки показывали жим гири вниз ручкой и жим двух гирь вниз ручками, а донышками вверх. Таких силачей оказалось трое: Назаров, Клыков и Парфён Шалдо.

И последний трюк – это рывок несвязанных двухпудовых гирь одной рукой. Эту задачу смог выполнить только Парфён. Капитан удостоил его дорогим подарком – часами с серебряной цепочкой.

Последние годы службы Парфён Шалдо провёл в Порт-Артуре (город Далянь в Китае), в Жёлтом море. В общей сложности Парфён Иванович отслужил на флоте 11 лет.

В 1893 году вернулся на родину, в Монастырку. Встреча с родными и близкими умиляет душу. Озеро Кулига. Большой луг. У озера высокая Льнозаводская гора. А вот и речушка Юкара, совсем маленькая – два метра шириной. Казалось, этот приток Шегарки переполнен рыбой. С разных деревень района рыбаки ехали сюда на промысел. Рыбачили в основном перемётными сетями. Всё родное и близкое.

Вскоре сосватали за Парфёна Фёклу Ивановну и свадьбу сыграли.

– Её красота меня заворожила. Я смотрел на неё, и, казалось, не мог насмотреться, – с любовью рассказывал Парфён Иванович. – С Фёклой Ивановной мы ладом жизнь прожили. Шесть детей нажили. Тайгу корчевали, поля разрабатывали, боронили и сеяли озимую рожь, овёс и пшеницу. Фёкла всё успевала по дому, словно двужильная. Иногда подойду и любуюсь как она из набухшего вымени цедит в подойник молоко, струйки весело ударяют в жестяное днище; чалая корова то и дело поворачивает свою тяжёлую голову и полными печали глазами косится на свою доярку.

Хороший дом построили на площади, где была возведена Пророко-Ильинская церковь. Её купола виднелись за несколько километров, а звон колоколов был слышен в соседних деревнях – Михайловке, Мурёнке и Покровке. Старостой в церкви служил Николай Киселёв, а псаломщиком – Иван Киселёв.

– Крепким хозяйством я обзавёлся, – вспоминает Парфён Иванович. – Три коровы, три лошади, пять свиней, тринадцать овец, куры и гуси. Мальчишки подрастали и оказывали посильную помощь. Дети у нас росли здоровыми и почти не болели. Фёкла всегда готовила овсяной кисель: засыпала в ведро раздробленный овёс, после чего заливала его водой. В течение времени, когда настой закисал, она отжимала его. Затем добавляла в жидкую массу воды (овёс выбрасывался в пойло скотине) и ставила его на плиту. Возле ведра стоял ребёнок и беспрерывно мешал содержимое, чтоб не пригорело. Получался кисель. Его слегка подсаливали. Такой кисель за милую душу уплетали все: и млад, и стар. Кроме всего, им отпаивали ягнят, телят, жеребят и ребят. Пользительный и доступный продукт…

Нередко в зимнее время мальчишки ходили на лыжах к согре. Там на заячьих тропах они ставили петли. На ветвях рябины и калины – силки из конского волоса. В петлю попадал заяц, а в силках запутывались рябчики или беленькие, как снег, куропатки. Весной ребятишки ходили по пригоркам и рвали красивые, с синими цветами, медунки, копали саранки, позднее пучки. Ели всё, что Бог послал. А в середине лета поспевала полевая клубника. Она росла по прибрежным лугам. А следом и малина созревала на вырубках. Ягоду насыпали в большую миску с молоком. Ребятишки наперебой хлебали эту вкусную похлёбку. Только ложки стучали, словно говорили: ещё и ещё. Тяжело было, но и радостно от того, что вся их жизнь вертелась вокруг пахоты, сева и жатвы: что посеет человек, то и пожнёт.

– Расскажи ты нам, дед, – приставали внуки к Парфёну Ивановичу, – болел когда-нибудь ты?

– Не помню, – отвечал он. – Один раз меня укусил за ногу цепной, до бешенства злобный пёс. Нога покраснела и загноилась. Соседка, знахарка, посоветовала обкрутить рану красной тряпицей и взбрызнуть святой водой. Не помогло. После всего отправился в Покровку – это в двух верстах от Монастырки. Очень живописное место на высоком берегу Шегарки. В этой деревне жил фельдшер, Шаболовский Семён, отчество забыл, вроде бы, Матвеевич. Этот фельдшер, весьма важный, со степенной осанкой, слыл большим лекарем. В прошлом – военный фельдшер.

У Семёна Матвеевича было 12 детей: девять сыновей и три дочери. К нему приходили и приезжали со своими недугами не только местные, но также издалека. Жил этот фельдшер в большом двухэтажном деревянном доме. Я взошёл на высокое крыльцо, отворил дверь. Меня встретил тот самый фельдшер. Он был про меня наслышан. Ему было приятно увидеться со мной воочию. Будучи фельдшером на военной службе, он много видел здоровых и сильных ребят. Он завёл меня в опрятную просторную комнату с двумя окнами. У одного окна помещался большой стол, покрытый зелёным сукном. У стола стоял изогнутый венский стул. На него садился сам доктор. На другом стуле поодаль и пониже сидел я. Затем он уложил меня на специальную не застланную деревянную кровать. После чего обработал рану самогоном-первачом. Затем взял в руки сулему. Обмотал рану марлей.

– А дома попей отвар из сушёной малины, – порекомендовал фельдшер. И вдруг продолжил:

– Интересно, кто из вас сильнее: Орёл или ты?

При упоминании Орла у меня как будто всё замерло. Эта фамилия давно тревожила меня. Километрах в трёх от Татьяновки по направлению к Михайловке, на речушке Муре, обосновалась деревня Мура. Эта деревня со своими избушками и стогами, с заплатами из лиственных столбов. Здесь жили Мирусины, Розанцевы, Катанцевы, Сердюковы. Трудолюбивые, доброжелательные люди растили рапс, горох, лён. Все мужики были закалёнными, выносливыми и сильными.

Но все они без исключения восхищались Орлом. Орёл был довольно высокого роста, плечистый, поджарый. Он мог поднять телегу-бричку, предназначенную для перевозки возов на паре лошадей. Орёл подлазил под днище, делал полуприсед и, выбрав равновесие, брал телегу на плечи. Вставал во весь рост и нёс её в переулок. Орёл мог поднять конские сани. Затем развернуть их из горизонтального положения в вертикальное и, прижав к груди, перенести в нужное место.

И вот произошёл памятный случай, когда Шалдо и Орёл встретились в кузне, в Монастырке. Орёл взял в руки одну из предложенных ему подков. Напрягся, после чего один конец подковы левой рукой тянул от себя, а правой – на себя. Его мышцы на груди слились с мышцами предплечий и кистей рук. И так он сделал несколько раз, после чего потянул концы подковы в стороны. Его мужественное, с широкими скулами лицо перекосилось от напряжения. Спустя много времени Орёл молча положил разогнутую подкову на наковальню. Кузнец, молотобоец и свидетель ахнули: вот это да! Шалдо изменился в лице. Он принял это как вызов. Он молча снял со стены другую подкову. Взялся за её концы. В кузне водворилась гробовая тишина. Парфён свёл плечи, напрягся так, что плечи, предплечья с огромными ладонями соединились в один монолит. Налёг на изогнутый металл и сразу же потянул полудуги в стороны. Он почувствовал, как металл развёртывается в его стальных и могучих руках. Он степенно положил подкову на наковальню рядом с первой.

Тишина зловещая…

Спустя время многие делали свои замечания: кто всё-таки сильнее – Орёл или Шалдо.

– Сила на силу, – признал кузнец.– Но Шалдо гнул без предварительного ослабления металла, а сразу.

– Орёл строен, поджар и в то же время широк в плечах и кости, – отметил кто-то, – а Шалдо грузный и жирный.

– Нет, – решительно останавливал подобные рассуждения Орёл. – Парфён не жирный. Он как медведь: круглый, объёмный, со стальными мускулами.

Летело безжалостное время. В 1947 году умерла Фёкла Ивановна. Тяжело перенёс свою утрату Парфён Иванович.

– Дом осиротел, – жалился он. – Все заняты своими делами. Так и живу в невесёлом одиночестве. Пока она была живая, я весь принадлежал ей, я не думал о будущем, всей жизнью своею делился с нею. Теперь вся жизнь во мне погасла.

С утра до вечера лежал он на припечном приступке, закинув руки за голову. Стал худеть, ел неохотно. Ему казалось, что Фёкла спит на печи, мирно и томно дыша. Ещё немного, и она скажет: «Парфён, иди к столу, парёнки уже истомились». На столе уже стоит горшок с парёнками из брюквы, моркови и свеклы.

– Фёкла, Фёкла, – говорил Парфён так, словно в её уши. – Ведь только у меня и было радости, что ты… Чуть не схожу с ума от тоски, воспоминаний и скуки.

Зачастую он без всякой причины прохаживался по улицам деревни. Останавливал молодых ребят и задавал им один и тот же вопрос: «Чей ты будешь?»

Прошло три года после похорон Фёклы Ивановны. После чего произошло невероятное событие, захватившее всю Монастырку.

– Слышали новость? – возвещали деревенские друг другу. – Шалдо женится. Он что, с ума сошёл? Ведь ему уже 90. А как дети воспримут это? А как внуки?

Парфён Иванович имел ясный, простой взгляд на жизнь: вдвоём лучше, чем одному. Старик обратил внимание на Федосью Ивановну К. Эта вдова жила через два дома от него. И всё-то в ней понравилось ему: она на 20 лет моложе его, трудолюбивая, миловидная. Парфён Иванович зашёл к ней в огород. Она показала ему грядки моркови, свеклы, брюквы. Всё прополотое, ухоженное. Они остановились возле цветущего мака. Её искренняя радость его тронула. Заговорили о здоровье.

– Нутро у меня ещё здоровое, – поведал Парфён Иванович. – Только в голове появилось кружение. Когда-то бык изо всех ног понёс воз с горы. Воз перевернулся, и я полетел вниз головой. А в старости это отразилось.

– Феда, выходи за меня замуж, – предложил он. – Соглашайся.

В эту ночь Парфён Иванович не мог заснуть до зари. Всё утро ему было против обыкновения неловко. К обеду он зашёл к ней.

– Ну что, согласна? – без предисловий спросил он. Федосья Ивановна повернулась, подошла к иконе, положила земной поклон и тихо последовала за Парфёном Ивановичем в его дом. Он трепетной рукой обнял «молодую» жену за плечи. Дома они вместе пообедали. Обед был чрезвычайно приятен.

– Приворожила старика, не иначе, – настороженно высказалась Матрёна Пивоварова.

– А правда ли бывают приворотные зелья? –обратились к ней молодые женщины.

– Бывают, – утвердительно ответила Матрёна. – Петруху-смолокура приворотили к пожилой бабе. Дали съесть простой пирожок с наговором. Так и Шалдо врезался по уши в Федосью.

– Кто его знает? – с улыбкой вступил в разговор Лука Королёв. – Чужая душа – потёмки. Наверное, дед ещё молод душой, а любви все возрасты покорны.

Жизнь Парфён Иванович начал с начала. Как и прежде он держал свиней, овец и кур. Без свиного жира трудно прожить. Сало жарили, на сале тушили картошку, щи заправляли пережаренным салом и луком. Естественно, что и солили его с чесночком и перцем.

Однажды дед Парфён заснул поздно и видел странный сон: Стоит Федосья и говорит: «Жалко мне тебя, Парфён, не повезло тебе и со мною. Скоро и я пойду вслед за Фёклой». Волнение его было так велико, он поднялся, хотя заря только что разогрелась. За окном пела малиновка, в созвучие с ней ещё какие-то птицы. Вскоре после того она умерла.

Прошло немного времени, и сын Федя забрал отца к себе на постоянное мес­то жительства. Переехав в ОДИ, он не понимал, что с ним деется. Скучал и недоумевал. С детства он привык к деревенскому быту. Останавливался возле калитки и глядел на улицу, на всех прохожих. За воротами дома собралась ватага ребят, примерно лет 16-17. Они упражнялись с двухпудовой гирей. Некоторые могли вырвать её на вытянутую руку. Жим от плеча смогли сделать двое: внук Юрка и ещё какой-то рыжий, высокий. Дед Парфён глядел на них. Старческая улыбка стягивала его губы и еле светилась в его печальных глазах. Он как будто в первый раз увидел внука Юрку. Его чёрные волосы, чёрные глаза, мощный торс напомнили ему, что он из его корня, но всё-таки совсем в него не удался. Вышел за ограду и подошёл к ребятам.

– Здравствуйте, дедушка, – поприветствовали мальчишки. Они с любопытством смотрели на странноватого и необыкновенного старика. Он ни с того ни с сего снял ремень с брюк и попросил, чтоб его пропустили через ручку гири и застегнули пряжку.

– Мне тяжело сгибаться, – объяснил он. – А теперь подайте ремень мне в руку.

Когда дед взялся за ремень, все почувствовали сильное волнение. Он потянул кожаный ремень на себя и вверх. Лицо у деда изменилось от напряжения. Тело перегнулось взад и влево. Рубаха вылезла из брюк. Все замерли. Юрка невольно любовался им: его слова, его движения дышали юношеским духом. Все его внуки были влюблены в него. Гиря медленно поднималась вверх. Рука деда тряслась вместе с гирей.

– Справится или нет? – переживал Юрка за деда. – За ремень жать труднее, чем жать и держать за ручку.

Наконец гиря оказалась на заданной высоте.

– Наверное, это была моя последняя гиря, – с печалью сказал он. Улыбка глубокой печали блуждала на его устах. Он глядел на пацанов смело, не без тайной гордости. Парфён Иванович неподвижно стоял в кругу молодых ребят. Толпа собралась большая.

– Какой ты ещё крепкий! – выкрикнул кто-то из ребят.

– Орёл был здоровый, – начал вспоминать дед. – Пётра Белый был под стать ему. Конечно, супротив меня немного послабже. Пётра Белый ещё славился как гармонист. Бывало, на сером рысаке крупной рысью промчится мимо. Сам Пётра не сидит, а стоит в санях во весь свой, в сажень, рост. В руках его не вожжи, а однорядная голосистая гармонь. Вожжи лежат в санях под ногами. Гармошка заливается саратовскими переборами, а Пётра залихватски поёт. Только он мог стоять на летящих по улице санях, задорно играть и петь. При этом изловчиться и не упасть. Народ невольно любовался этим гармонистом из Лопушинки.

…В одно летнее июльское утро дед Парфён завязал в тряпку кусок сала и булку чёрного хлеба, и был таков. Монастырка лежала в 25 километрах от ОДИ. В течение дня никто не видел старика. Он дома не обедал. Настал вечер. Собрались к ужину все, кроме его. А он уже прошёл Татьяновку, Мурёнку, Муру. В Муре защемило сердце – захотелось зайти в гости к Орлу.

Но Орёл ведь давно умер, опомнился он. Уже, наверное, его позабыли. Шалдо шагал и шагал дальше. Вошёл в Михайловку, остановился у дома Осипа Шаболовского. Попросил напиться.

– Проходи в дом, Парфён Иванович, – приветливо пригласил его Осип и подал ему руку. Парфён в ответ протянул ему свою огромную руку.

– Ночуй у меня, – предложил ему Осип. – Места хватит. Осип был в настроении, смеялся, шутил, домашние смеялись и шутили тоже. Жена Осипа долго расспрашивала его, как он живёт, как к нему относятся сноха, внуки. Он начал тяготиться их расспросами.

– Пойду, – сказал он, – всего верста осталась.

Михайловка с Монастыркой почти слились. Вот уже потянулись по берегам луга, огороды, избы.

Старик вспомнил, когда он молодым, в длинном кафтане и красной рубахе выходил за околицу Монастырки. Девки плясали, аж искры вылетали из-под ног. Кровь у него в жилах закипела. Множество улиц и околиц Монастырки сияли белоснежными цветами черёмухи.

Между тем сын, сноха и внуки вели расспросы о старике. Его видели, как он шёл пешком по Мурёнской дороге. В Мурёнке ему захотелось зайти к Никите Савельеву, отведать стакан домашнего пива. Это село получило широкую известность как место, где делали настоящее пиво. К празднику сюда приезжали на лошадях с лагунами и бочками. Хотя Парфён не пил крепких напитков и никогда не курил, но о мурёнском пиве мечтали многие. Неудивительно, что ему захотелось выпить стаканчик пива с густой, тяжёлой пеной.

– Какой гость! – радушно сказал Никита и поднёс ему зелёную эмалированную кружку с пивом.

Дед спешил к себе в деревню, на родину, как будто жена ждала его там. Проводили его к куму, Ивану Фёдоровичу Клесюку. А на другой день сын Фёдор приехал в Монастырку на машине и отвёз отца обратно в ОДИ.

В 1961-м на 101 году жизни Парфён Иванович умер. Умирал, а сам всё рассказывал о силе Орла, о том, как тот уже больной вытащил из земли наклонившийся лиственный столб.

– Конечно, супротив меня Орёл был немного послабже, – повторял одно и то же дед. Но внукам это не надоедало.

Дед Парфён брал в свою ладонь руку старшего внука и говорил: «Ещё полупарень». И ещё он говорил и наставлял: «Никогда не берите чужого. Воровать – беды не миновать. Вор будет пойман. Лжец потеряет доверие».

Это не выдумка. Эту историю я слышал от своей бабушки Шаболовской Марии Семёновны, от моего дяди Ильиных Прокопия Ивановича, от Клесюка Ивана Фёдоровича, уроженца Монастырки. Я лично знал внуков Парфёна Ивановича: Владимира Фёдоровича – ветерана МВД, Юрия и Михаила. Владимир Фёдорович в 1962 году стал чемпионом сибирского военного округа по самбо. Он пожал мне руку. Я почувствовал большую силу в его тяжёлой руке, хотя его рост был 170 сантиметров.

– Конечно, в деда Парфёна я не удался, – с улыбкой сказал он мне. – У деда мизинец был как у меня большой палец. Но всё-таки мы, внуки, что-то от него унаследовали…

Есть в Монастырке люди, которые до сих пор помнят Парфёна Ивановича. И если вы поедете в Монастырку, то обязательно встретите свидетелей моего рассказа.