Журнальный мир

ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ

Ранним утром, беззвучно рассекая крыльями молочный туман, над селом пролетели последние дикие гуси.

Как тени ушедшего лета.

Как не высказанные вслух мысли о наболевшем.

Как прощальные строчки о безбедном житье.

Стоя посреди своего двора, проживающий с престарелыми родителями суровый холостяк Степан Криунов проводил их долгим молчаливым взглядом. И, думая о своём, громко крякнул.

Проходившая по улице, мимо его калитки, засидевшаяся в девках, переборчивая Мария Крестова остановилась.

– Опять? – вызывающе крикнула она вглубь двора.

– Что? – не понял её Степан.

– На что намекаешь?

– Не понял. Ты это о чём?

– Почему крякаешь?

– Да я не тебе!

– А кому? Кроме меня вокруг никого!

– Мыслям своим!

– Знаю я эти мысли твои! Ты чего ко мне пристаёшь?

– Когда?

– Всегда! Где только видишь меня! То на почте, то на автобусной остановке, то в магазине!.. Чего ты добиваешься? Я – не утка! Чего всё время крякаешь?

– Ты о чём? – опять не понял её Степан, подходя к калитке.

– Не понимаешь?

– Нет.

– Говорю: не крякай! Мне уже совестно перед людьми!

И ушла.

Степан в недоумении постоял, пожал плечами, ещё раз глянул в небо, залитое молоком утреннего тумана. И молча вернулся к повседневным делам по хозяйству.

То к одним делам. То ко вторым делам.

То к третьим.

И всё думал и думал.

О том думал, что на почте пришлось заплатить за электричество почти на половину больше, чем в прошлом месяце.

Что подорожал и хлеб в магазине.

Что даже частник Мишка Узваров повысил цены за проезд на своём автобусе-драндулете.

Что государство уже и не государство, а какая-то частная лавочка…

А утро тем временем расцветало декабрём. Расцветало и расцветало.

Под звонкие крики петухов, белый туман, кристалликом за кристалликом, разукрасил инеем прежде чёрные сады. Крест на куполе деревянной церкви. И провода телеграфных столбов.

Небо прояснилось.

Над крышами села выплыло красное солнце…

Выйдя из коровника и оглядевшись по сторонам, Степан снова крякнул.

– Что? – откликнулась от калитки вся в белоснежном пуху, проходившая в обратную сторону Мария.

Степан поднял вверх большой палец руки, улыбнулся похорошевшей округе.

– Ну, наконец! – улыбнулась ему и Мария.

– Ты о чём? – опять не понял её приуставший от работы Степан.

– Не крякаешь, а признаёшься по-человечески!.. Хорошо! Я подумаю! Завтра скажу!

И снова ушла. Стройная, гордая, неприступная.

А вечером пошёл первый снег. И стало окрест ещё краше.

ПЕШКОМ ПО ДЕКАБРЮ

Ближе к вечеру выпавший снег посинел…

А к ночи село зажгло тёплые окна.

В одном доме.

Во втором.

В доме слева.

В доме справа.

Где-то далеко проскрипели чьи-то шаги.

Настороженно перекликнулись дворовые собаки…

Любой-любой человек, выйдя в это время на своё крыльцо, без ошибки назовёт имя хозяина каждой собаки. Но никто-никто не узнает, чьи это проскрипели где-то шаги.

Он, этот любой человек, оглядев припорошенные первым снегом дома соседей, их сады и небо над головой, может даже воскликнуть:

– Бог ты мой! Ах, ах, ах!.. А звёзды-то, звёзды! А луна!.. Просто зимняя сказка!

Но никто не скажет, чьи это где-то скрипят так шаги.

А они, эти шаги, оставляя чистый след от ботинок на нетронутом никем первоснеге, уже замерли у приветливых окон дома Феличии и Захарии Бургиу.

«– Я, знаете, чего бы хотела? – спросила когда-то в моей миниатюре молоденькая беременная жена-молдаванка Феличия, усаживаясь на охапку сена в телеге.

Её зрелый муж Захария подоткнул под неё выбившееся одеяло.– Чего? – спросил он, улыбаясь.

– Только не смейтесь! – покраснела Феличия. – Не будете?

– Не буду.

Феличия пожевала сухую соломинку.

– Я не знаю, как сказать, – прошептала она. – Наверно, это будет не очень умно.

Захария терпеливо ждал.

– Сказать? – ещё раз прошептала Феличия.

Захария кивнул.

Феличия глянула в сторону пожелтевшей черешни.

– Вот, когда падают листья, – сказала она. – Они же что-то говорят?

У Захарии перехватило дух. Он ждал продолжения сказки.

– А если на эти слова сочинить песню, – продолжала Феличия, – то получилась бы, наверно, хорошая колыбельная для нашего Ионела. А? Как думаете?

Захария сдвинул фуражку на затылок:

– Ты думаешь, у нас будет Ионел?

– Я это знаю…

– А сколько у меня есть времени для… музыки? – спросил Захария.

Феличия зарделась румянцем.

– Может, сутки, – сказала она. – Или меньше.

Захария надвинул козырёк фуражки на глаза.

– Я что-нибудь придумаю, пообещал он. – Я успею… Поехали?

До роддома было минут сорок езды…»

А до их окон теперь рукою подать – светлых, радушных и добрых. Они в эту морозную декабрьскую ночь согревают мне душу.

– Пусть вас всегда бережёт мелодия нежной любви! – шепчу я.

И скриплю дальше.

Скриплю, видя только следы на снегу, а себя увидеть никак не могу…

У калитки очередного дома с окнами, изнутри увитыми зеленью комнатных растений, мои шаги замирают опять. Здесь, в другой моей миниатюре, жила одинокая мама-украинка с маленькой дочкой, и здесь же когда-то…

«Уже собирались в стаи предотлётные скворцы, и, глядя в синее небо, тоскливо кричали домашние гуси…

Высушенные тыквенные семечки были бережно ссыпаны в холщовый мешочек, а тщательно промытые толстые корни петрушки уложены в хозяйственную сумку.

– Мам! – сказала шестилетняя дочка. – Ну, вот и всё! А теперь возьми меня завтра с собой на базар!

– Нет! – ответила мать. – Думаешь, это – праздник, городской твой базар? Иной раз простоишь полный день, ног не чуешь, а у тебя и купят-то пару стаканов семян да три корешка петрушки… Кока-колу хочешь? Нет! Нам ещё нужно тетрадки купить и букварь. Я не хочу, чтоб в тебя тыкали пальцем!.. Может, с Божьей помощью всё одолеем.

– Ну, мам!

– Нет, нет, нет!

– А папа бы взял!

Мать посмотрела на дочку. Опустилась на стул.

– Папа! – сказала со вздохом. – Будь жив, он бы и меня ни за что не пустил на базар. Поехал бы куда-нибудь на заработки. Жили бы мы, как все люди.

Девочка провела пальчиком по клеёнке стола.

– Потому что он любил меня больше, чем ты, – сказала она.

Мать ещё раз глянула на всхлипнувшую дочь, опустила голову в ладони, и ничего не сказала.

– Я же хочу тебе только помочь, – виновато сказала девочка, утирая слёзы. – Ты же учительница… Ничего не умеешь… Не привыкшая ты… Спорим, что завтра я всё это продам! Всё, всё, всё! Спорим?

Мать и в этот раз ничего не сказала… А утром над торговыми рядами городского базара звенел чистый детский голосок – сельская девочка с голубыми бантиками в соломенных косичках вдохновенно зазывала покупателей к холщовому мешочку с тыквенными семечками и к связкам толстых корней петрушки».

Как им, бедным, живётся за этими, искрящимися изморозью, окнами сегодня? Будет ли чем встретить Новый год? Приведёт ли их окаянная жизнь к Рождеству?..

А в этом доме свет в тёплых окнах вдруг погас. Наверное, его обитатели легли спать.

«– Теперь, Василёк, тепло вернётся только после того, как в лужах искупаются воробьи, – сказала русская мать в третьей моей, давней, миниатюре, и, прихватив зонтик, ушла в магазин.

А дождь всё лил и лил…

И луж за окном было много.

Серые, холодные, рябые от дождя, с плавающими в них жёлтыми листьями.

И ни одного при этом воробья. Ни единого!.. Из дома через дорогу вышел дядя Ефрем в зелёном плаще с капюшоном, в сапогах; прикрыл за собою калитку, и пошёл по грязным лужам. Наверно, на станцию пошёл. К поезду. Поезд повезёт его в город. За чем-то. Может, за воздушными шариками для своей дочки Алёнки. А может, за какой-то таинственной атмосферой для матери своей дочки Алёнки, которая один раз говорила маме Василька: «Мне в вашем селе, Фрося, не хватает своей атмосферы!» Может, сегодня дядя Ефрем ей привезёт и эту атмосферу. Алёнке – разноцветные воздушные шарики, а тёте Анжеле – её атмосферу. Да-да-да! Он такой, дядя Ефрем. Не зря он прихватил с собой большую красно-синюю сумку. Шарики для Алёнки будет держать за ниточки в руке, а атмосферу для тёти Анжелы засунет в большую красно-синюю сумку… И семья его будет счастливой…

Если бы не этот дождь, Василёк бы тоже сделал что-то такое. Например, сбегал бы на речку, наловил пескарей или в поле нарвал голубых васильков. Мама пришла бы из магазина, а в банке на столе – целый букет, а в жёлтом ведёрке – море живых пескарей. И в семье Василька – тёплое, доброе счастье.

– Ах ты, счастье моё! – сказала бы весёлая мама.

Если бы только не этот холодный дождь!

И, главное, – ни единого воробья ни в единой луже!

Ни одного синего просвета в лохматом скучном небе!

А весёлого счастья хотелось…

Конечно, не выйди со своего двора дядя Ефрем в зелёном плаще с капюшоном, не направься он к станции с сумкой в руке и, не знай Василёк, что всё это в результате означает, пятилетний мальчонка так бы и просидел у окна до прихода матери из магазина. Но он всё-всё знал.

«Если тепло приходит, когда воробьи купаются в лужах, – осенило его, – то что же будет, если!..»

Василёк поспешно обулся, оделся, вышел из дома и побежал под навес.

Там, прижавшись друг к другу, сидели задумчивые куры…

Когда мать пришла из магазина, Василёк уже пятерых из них искупал в грязной луже»

Дорогие мои, дорогие!..

Окна стали гаснуть и в остальных домах: слева, справа и дальше, дальше – в Молдове, на Украине, в России.

Может, ещё увидимся… при солнечном свете.

ЧЁРНЫЕ ИЗБЫ НА БЕЛОМ СНЕГУ

В морозной тишине заснеженного синего утра на голых ветках заиндевелых деревьев спят седые от инея вороны. Вы видите их?.. На берёзе у одного подворья, на берёзе – у другого, ещё на одной берёзе у третьего. Видите? Нахохлились, застыли и спят. Одна ворона, вторая, пятая, десятая… Не пересчитать. Потом они, как ошпаренные, вдруг проснутся, закричат и взлетят. Но о причине этого переполоха я расскажу чуть позже.

А стук топора на одном из подворий слышите? Это одинокий дед Елистрат колет дрова. Колет и колет. Колет и колет. Неторопливо. Размеренно. По многолетней доброй привычке. Он тоже скоро переполошится. Вздрогнет, вгонит колун-топор в колоду и, под ошалевший крик перепуганных ворон, переполошится.

И тётка Варвара с мужем дядей Сергеем из соседнего подворья тоже переполошатся. Пока-то они об этом ничего не знают. Дядя Сергей носит в дом из сарая дрова, тётка Варвара растапливает печь. Один носит дрова, другая растапливает печь. Как ни в чём не бывало. И ничего о причинах предстоящего переполоха не ведают.

Как и юная девушка Надя из третьего подворья. Эта, скорее всего, видит какие-то приятные сны. Может, летает, потому что всё ещё растёт. А может… Не знаю. Она во сне улыбается.

Всё.

Чёрные избы на белом снегу. Покосившиеся заборы. Голые берёзы. Спящие в морозной тишине заснеженного раннего утра седые от инея вороны. Дед Елистрат с топором-колуном. Тётка Варвара с мужем дядей Серёжей. И девушка Надя с улыбкой на спящем лице. Больше в этой заброшенной деревне никто не живёт… Правда, вон виднеется из будки, на чьём-то подворье, морда зевающей собаки. Видите?.. Значит, ещё и она. Да и кошки, наверное, у каждого жителя есть. И куры с гусями и утками. Может, мы их просто не видим. Потому что утро очень раннее. И мороз, наверно, под тридцать… А дальше – неприступной стеной стоит лес, в котором, конечно же, водятся дикие звери. И ничего бы в этом, оторванном от цивилизации дремучем мирке, не изменилось до самой весны. Если бы не скорый Новый год, и не вот это:

– Внимание, внимание! – громогласно звучит в синем воздухе отчётливый голос вокзального диктора.– Граждане пассажиры, будьте внимательны и осторожны: на первый путь прибывает скорый поезд «Париж – Варваровка»!.. Внимание, внимание!..

И с криком взлетают с деревьев вороны. Дед Елистрат, вздрогнув, вгоняет в колоду топор-колун. Тётка Варвара недоумённо переглядывается с дядей Серёжей. Девушка Надя радостно распахивает глаза. И, наверно, все дикие звери в панике убегают в спасительный лес.

– Внимание, внимание! – ещё раз кричит в рупор громкоговорителя молодой и весёлый Дед Мороз по имени Павел. – Граждане пассажиры, будьте внимательны и осторожны: на первый путь прибывает скорый поезд «Париж – Варваровка»!

И его хромая дрезина, ковыляя по засыпанным снегом рельсам, на ощупь, приближается к забытой богом деревне…

Потом он, Дед Мороз по имени Павел, помогает тётке Варваре и её мужу выгружать с дрезины наполненные чем-то мешки и коробки.

– Это, – говорит он, – мука. Это – сахар… А это – растительное масло. Всё, граждане пассажиры, на всех!

– А лично для меня? – спрашивает дед Елистрат.

– А лично для вас, дедушка, килограмм отборных строительных гвоздей.

– А для меня? – застенчиво улыбается девушка Надя.

И мы с вами видим, что они давно не равнодушны друг к другу.

Весёлый Дед Мороз по имени Павел долго и серьёзно смотрит в её голубые глаза.

– А для тебя, красавица, моё приглашение в ЗАГС! – отвечает Павел. – Поедешь со мной в этот раз?

– Нет, – отвечает девушка Надя. – Ещё рано.

– А когда поедешь?

– Через год. Когда исполнится восемнадцать.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Граждане пассажиры, все слышали? – обращается Павел-Дед Мороз к остальным.

– Все! – откликаются счастливые тётка Варвара, её муж дядя Сергей и дед Елистрат. – Дай вам, обоим, Бог счастья!

– Теперь не отвертишься! – улыбается девушке Павел. – А пока – вот лично от меня моей Снегурке! – и протягивает ей коробку конфет. – Твои любимые! И ещё – письмо!

– Письмо? – удивляется девушка Надя.– От кого?

– От меня. Чтобы помнила меня и чтобы ждала.

И ничего от новогодних сказок в этом нет. Все же сами видели и слышали. Всё без мудрых волшебников и без угодливых фей. Ведь правда?..

Но порою я всё же думаю: как было бы хорошо, если б для жителей наших брошенных деревень всё было хотя бы вот так!

ЕСЛИ ГДЕ-ТО ЕСТЬ МЫ

Это слышала и видела только зимняя ночь. Морозная, заснеженная, стылая. Всё слышала и видела, и – ни слова, ни полслова никому о том странном происшествии, случившемся на участке между станцией заштатного городка, где скорый поезд никогда не останавливался, и станцией областного центра, до которого было километров сто…

Вначале – далёкий гудок тепловоза.

Потом – луч его прожектора, который всё приближался и приближался.

Потом – блеск отражённой луны в заспанных окнах промчавшихся мимо вагонов.

Потом заметила эта ночь, как в одном из вагонов распахнулась дверь тамбура, и из него, на полной скорости поезда, выпрыгнул в глубокий снег какой-то человек с рюкзаком за спиной.

Всё видела и слышала, ничего не упустила:

И умчавшийся потом в бело-синий простор скорый поезд.

И этого человека, который немного полежал без движения в высоком сугробе.

А молчала, как ледяная баба, уставившись в высокое и холодное лунно-звёздное небо…

Заговорили же обо всём те, которые ничего этого не видели и не слышали: дежуривший в ту ночь в местном отделении полиции молоденький лейтенант, его ближайшие друзья и родственники, коим он всё рассказал после смены, и почти всё население засыпанного по самые окна снегом заштатного городка, услышавшее новость от всех предыдущих.

Задремавший в ту пору на своём посту молоденький лейтенант никому не говорил только о своём первоначальном испуге, когда вдруг почувствовал на себе выжидающий взгляд ночного посетителя с рюкзаком за плечами, стоявшего по ту сторону окошка застеклённой стойки дежурки.

– Кто такой, и чего надо? – как будто бы, спросил отважный офицер.

– Ты не поверишь, – как будто бы, ответил вежливо тот.

– Конкретнее! – потребовал окончательно пришедший в себя лейтенант.

– Это городок такой-то? – как будто бы, спросил странный посетитель.

– Да, – как будто бы, ответил лейтенант. – Такой-то.

– Значит, всё верно, – как будто бы, улыбнулся тот. – Он-то мне и нужен.

– Кто?

– Этот городок.

– Зачем?

– Ты не поверишь, – как будто бы, опять вежливо ответил тот. – Он, этот городок, мне часто снился. Часто-часто. И дом без номера. Не подскажешь, где он находится.

– Кто?

– Ну, этот дом!

– Зачем? – опять, как будто бы, спросил бесстрашный офицер.

– Сам не знаю, – ответил тот. – Но он мне очень-очень нужен.

«Псих, – как будто бы, подумал в ту ночь дежуривший лейтенант, – или бандит, который прикидывается психом».

– Ваши документы, гражданин! – строго потребовал лейтенант, вставая со стула.

– Пожалуйста! – с готовностью протянул свой паспорт вежливый «псих».

– Ну, так, – сказал дежурный лейтенант, сверяя фотографию в документе с личностью стоявшего по ту сторону ­застеклённой стойки. – «Фамилия Такая-То, имя Такое-То, отчество»… Так в чём же дело, гражданин? Чего вам надо?

– Ты не поверишь, – опять начал мутить воду этот гражданин по имени Такой-То. – Мне часто снился этот городишко и дом без номера. Не подскажешь, где его искать?

– А название улицы? – спросил лейтенант.

– В том-то и дело, что название улицы во сне не сообщалось, – ответил этот странный Такой-То. – Просто – этот городок и дом без номера.

– А что там должно быть?

– Не знаю. Но что-то очень важное для меня и жизненно необходимое. Я вначале и сам не поверил в эту информацию, подумал: сон и сон… Но они стали сниться мне всё чаще и чаще, почти каждую ночь: заснеженный небольшой ваш городок и дом без номера. Я и добрался сюда, чтобы всё узнать конкретно… Ты не поверишь, как долго я шёл сюда для этого и ехал. Помоги, пожалуйста, будь другом! А я, если понадобится тебе, одним махом уложу любого преступника!

«И мужик-то молодой, высокий, крепкий, – рассказывал потом дежуривший в ту ночь лейтенант полиции, – но точно – псих!»

«А холостой или женатый?» – интересовались те, кому рассказывал об этом лейтенант.

«По паспорту – точно холостой, – отвечал лейтенант, – сам видел!»

«Псих! – чесали в затылках мужики. – Как есть, самый натуральный псих! У нас ведь все дома стоят под своими номерами, все учтены… что за бред?»

«А может, просто одинокий, – сочувственно качали головами сердобольные женщины. – Может, ищет парень любовь».

«А где он теперь?» – живо интересовались незамужние девчата.

«Где-то, – отвечал отдежуривший смену лейтенант. – Кто ж знает?! Бродит, ищет. Я ему сразу сказал, что нет у нас такого дома, а он: «Не может быть! Он должен быть! Он есть!»

«Конечно, есть! – ответила на вопрос подбежавших к ней девчонок проходившая мимо почтальонша. – Скоро год, как стоит без номера. Как сняли его перед покраской фасада, так и не повесили на место».

«Где? Чей он?» – застрекотали любопытные девчонки.

«Да вон там. На самом краю городка. Где одна хорошуля всё ждёт писем от придуманного принца: «А мне что-нибудь от кого-нибудь сегодня есть? А мне от кого-нибудь что-нибудь есть?» Я, конечно, шучу, говорю: чтобы что-то было, нужно, чтобы кто-то был. А у тебя же, царевна, никого и нет! «Есть, есть, есть! – каждый раз смеётся она. – Если есть я, значит, где-то обязательно есть и он!»…

Вот всё это и растревожило в тот день спокойный до этого, весь заснеженный мир заштатного городка с голубыми дымками над крышами.

– Псих! – слышалось то здесь, то там.

– А-ла-ла, а-ла-ла!

– А может, ищет любовь…

– А-ла-ла, а-ла-ла!

– А где он теперь?

– Где-то…

– Где?

– А-ла-ла, а-ла-ла…

– А она смеётся, – говорит почтальонша: «Если есть я, значит, где-то обязательно есть и он!»…

А на самом краю городка, куда не долетала людская молва, какой-то бородатый дед в своём дворе постоял, глядя в беспросветное, мглистое небо, постоял.

– Что там, дедушка? – окликнул его звонкий девичий голос.

– А? – откликнулся дед.

– Что там? – ещё раз прозвенел голосок.

– Чую, – опять откликнулся дед.

– Что ты чуешь? – засмеялся девичий голос.

– Что-то… Кажется, к ночи, нагрянет сильная метель.

г. Черновцы,
Украина