Журнальный мир

***

Как под вечер ноет спина от грыж,

Так душа болит, будто жмёт в плечах.

У меня есть кот, он мохнат и рыж,

Он приходит ночью ко мне молчать.

Чтобы я могла не кричать, не петь,

Мир рукой придерживать, как живот,

Чтоб во мне дрожала земная твердь,

За края не выпустив ничего.

Чтоб услышать вдруг, как гудит маяк,

Как в морской утробе смеются сны.

У меня есть кот, у кота есть я

И почти что семь часов тишины.

ДВАДЦАТЬ СЕМЬ

Хорошо, что не рок-звезда –

Радость, слышите, благодать.

Двадцать семь.

Все чужие долги отдал,

А свои не успел отдать.

Двадцать семь.

Променял миллиарды строк

На сомнительный результат.

Двадцать семь –

Это, в общем, нехилый срок,

Чтоб в итоге никем не стать.

Двадцать семь.

Не известен, не знаменит,

Не услышан, но что с того?

Двадцать семь.

Что набатом сейчас звенит,

Через год зарастёт травой.

Двадцать семь.

Потерял свой словесный дар,

Тишиной провонял насквозь.

Двадцать семь.

Хорошо, что не рок-звезда –

Может, будет и двадцать восемь.

***

Как, скажи, летать теперь, братец сокол?

У меня под рёбрами зреет солнце,

Я его ношу в себе пятый месяц

И не знаю, сколько ещё придётся

И какая будет за то награда.

Я ползу по льду, прогоняя зиму,

От того внутри расцветает радость,

Плодоносит ужас невыразимый.

Как, скажи, летать теперь, братец сокол?

От самой себя никуда не деться,

У меня под рёбрами зреет солнце –

Там, где раньше билось живое сердце.

***

Бросить пригоршню слов в карман – так себе валюта,

Было б можно за них купить хоть одну минуту

Любви – я отдал бы их сто килограммов брутто.

Чтоб в другого врастать ребром, неотрывной частью,

Променять все свои слова на простое счастье,

Вспоминать о былом, но, в общем, не так уж часто.

Не колоть себя изнутри ни иглой, ни спицей,

Ни строкой, что давно не может никак родиться,

Никуда не спешить, ведь некуда торопиться.

Не глотать чей-то крик и собственный плач до дрожи,

В череде безмятежных дней, как один, хороших,

Оставаться углем, застывшим в янтарной броши.

И понять – променял огонь на потёртый шиллинг,

Ни на йоту не став выносливей и двужильней,

Просто так потеряв всё то, для чего мы жили.

И с тех пор не держать во рту ни строфы, ни строчки,

Замолчать, умереть, воскреснуть, поставить точку.

Чтобы самой обыкновенной весенней ночью

Бросить пригоршню слов в нагрудный карман сорочки.

***

Тишина обступает – ну же, кричи и пой!

Убегай от немого страха любой тропой,

Там, где ночью слова приходят на водопой,

Полон звуками даже воздух.

Но ложится ладонь холодная на плечо,

И под ней обгорает кожа – болит, печёт,

Под нетающим льдом становится горячо –

Не бывает теплей мороза.

Не ищи сотню оправданий, потом причин.

Звёздный отблеск горчит, но сладок огонь свечи.

Острие ищет мякоть – пой же, кричи, кричи,

Немоты заглушая поступь.

Тишина обступает, бей же её под дых,

Разгоняй ледяной туман и горячий дым.

Хватит слово держать во рту, в рот набрав воды,

Пой же – петь никогда не поздно.

***

Слово печёт в груди,

Мама печёт пирог.

Будешь совсем один,

Выскочишь за порог,

Выскочишь за порог,

Станешь босой на снег.

Тот, у кого нет ног,

Не оставляет след.

Надо позвать врача,

Но для того нет губ.

Ноет изгиб плеча –

Тот, что ещё в снегу.

Слово печёт во рту,

Мама пирог печёт.

Греешь под мышкой ртуть,

Ртути не горячо.

Будет сестра кричать,

Будет ругаться мать.

Надо позвать врача…

Можно уже не звать.

***

Мне говорили, что там, по другую сторону, будет легче.

Нет, не то чтобы райские кущи да птички божьи,

Но хотя бы теплее немного и света из окон больше,

Планировка получше, раздельный санузел, большая кухня.

Впрочем, нет, это всё не важно.

Обещали ведь что-то такое, о чём просто так не скажешь.

Нет, не то чтобы тайна, но как будто слова из горла

Не хотят выходить наружу, только звук – беззащитный, голый –

Остаётся во рту и под вечер горчит, как дурной эспрессо,

Не найти на него управу.

Нет, не то чтобы врали, говорили, по сути, правду,

Даже больше чем правду – что-то проще, приятней, краше,

Заменяли небесную манну небесной же манной кашей,

Планировкой получше, светлой кухней, отличным кофе

В белой чашке, до края полной.

Может, просто ошиблись, может, я до конца не понял,

Что имелось в виду, слишком сложные, может, вещи.

Говорили, что боль конечна, боль, конечно, слабей чем вечность,

Говорили, что там, по другую сторону, места нет никаким заботам,

Нет ни радости, ни печали…

Я стою по пояс в речной воде, чтобы солнце ловить плечами.

Слышишь, время и вправду лечит.

***

Не говори, какой нынче чёртов год,

Стали ль мы чуть умнее с тех пор, когда

Не признавали варежек и колгот,

Были через один – металлист и гот,

Пили вино, текущее, как вода.

Не говори мне, сколько с тех пор прошло,

Сколько мы жили, сердце в ладонях сжав,

Стали ль белее шрамы на месте швов

Или морозный воздух не так дешёв –

Тот, что вдыхали жадно на брудершафт.

Стали ль мы чуть выносливей и сильней

Или старей от радостей и хлопот?

Небо сегодня ближе, но холодней.

Я не считаю больше прошедших дней.

Впрочем, и той, что рядом – уже не мне –

Не говори, какой нынче чёртов год.

***

Будет музыка – не слова,

Не земля – трава,

Не осенняя охра – чистая синева.

Будет август лежать во рту и горчить чуть-чуть,

Сентябрю ни на йоту не уступив права.

Будет рваться тугая тишь –

Так узнай, услышь,

Как пищит полевая мышь, как шумит камыш,

Как чужая ладонь спускается по плечу

И как я говорю о том, о чём ты молчишь.

Серп луны будет злей ножа,

Будет время жать

То, что прежде мы не решались с тобой сажать.

И когда, опьянев от радости, закричу,

Приходи – мне на это нечего возразить,

Приходи – мне уже не хочется возражать.

***

Сочетать в себе сотню нелепых, неверных черт,

Состоять из штрихов, где каждый – небрежен, груб.

Нет ни капли гармонии в остром таком плече,

Обнажённом колене, треснувшей коже губ,

Непричёсанном локоне, лишнем тепле руки.

Но когда те, что глаже, правильней, станут в ряд,

Быть красивой привычно красивому вопреки

И несчётным своим изъянам благодаря.

***

В городе всё мне стража и всё – конвой:

Вязкий туман, что крутится над Невой,

Выстрел из пушки, старой, небоевой,

Чей-то протяжный вой:

«Стой, обернись, останься женою Лота!».

Город с любовью тянет меня в болото,

Ведь, чтобы я осталась к утру живой –

Не его забота.

***

Помни: теперь важнее не суть, а форма.

Будешь, как все, удобным, простым, конформным,

Станешь большим, похожим на человека,

Веки уронишь ночью – и четверть века

Вылетят, как из дула, в комок простынок,

Вырастет дочь, рождённая вслед за сыном.

Окна закрой, там дует, ещё простынешь.

Лета течёт за Стиксом и Ахероном,

Раненым горлом, на пол разлитым ромом.

Помни: теперь важнее лишь звук, не слово,

Словно давно приёмник подгрудный сломан.

Кашу заваришь, щедро приправишь кашлем,

Станешь – нет, не мудрее, а только старше.

Вот бы в петлю, чтоб там ни долгов, ни пеней,

Петли дверные смазать, чтоб не скрипели,

Ангелы замолчали, но мы допели.

Лета течёт за Стиксом, а Стикс – за Летой,

Порванной лентой, дверью в чужое лето.

Помни: теперь важнее не смысл, а голос,

Гордость – не знать, но знать это – тоже гордость.

В старости будет время лелеять точность,

Вырастет сын, рождённый за младшей дочкой,

Вырастут все, кого так любили в детстве,

Вырастешь даже ты – никуда не деться.

Я ухожу на небо – как мне одеться?

Лета течёт за Стиксом и перед Стиксом,

Пойманной синей птицей, иглой и спицей…

Нет, не грусти, что не удалось проститься.