Журнальный мир

На деляну выезжали затемно. Родион поднялся в половине шестого, ополоснул студёной водой из рукомойника широкое, обложенное щетиной лицо. Вытираясь, машинально глянул в осколок зеркала… Но рассмотреть собственную, изрядно надоевшую за сорок лет физиономию как-то не удалось – отвлёк кипевший на плитке чайник.

Родион выдернул шнур из розетки, снял с полки стакан. Над головой раздалось робкое, вкрадчивое шуршание – словно кто-то осторожно сминал фольгу из-под конфет, – потом ударили резкие звуки Гимна Советского Союза. На стене висел большой, похожий на шаманский бубен, раструб репродуктора.

Под эти победные, жизнеутверждающие звуки Родион плеснул в стакан заварки, опустил два куска рафинада, нарезал хлеб и сало… Отгремели трубы и литавры, репродуктор вновь осторожно зашуршал, потом прорезался голос знаменитого Левитана:

– Передаём сообщение ТАСС…

Родион насторожился: «Снижение цен, что ли?». Ведь было начало марта – обычная пора этого радостного ежегодного события.

– Снижение цен? Наконец-то! – жена Серафима подала голос из-за занавески, и Родион пропустил начало фразы.

– …товарища Сталина произошло кровоизлияние в мозг. Состояние, близкое к критическому, но ведущие медики страны продолжают напряжённую борьбу за спасение здоровья нашего дорогого вождя…

Из воронки репродуктора полилась печально-торжественная мелодия.

– Кровоизлияние куда? – растерянно переспросила Серафима. Родион пожал плечами:

– В мозг, что ли…

– И что теперь будет?!

Муж и жена смотрели в лица друг другу, только не видели ничего, кроме бледных размытых пятен. Ни выражения глаз, ни движения губ, ни морщин на лбу – лишь печать безмерного страха и бессилия…

– Но врачи-то борются… – слабо запротестовал Родион. Жена в сердцах махнула рукой:

– А если какие-нибудь вредители?..

В щетинистое лицо Родиона понемногу возвращались краски.

– Их давно расстреляли. И товарищ Берия не дремлет… – сказал он негромко и не слишком уверенно. Жена почувствовала эту неуверенность и произнесла убеждённо:

– Американцы новых шпионов завербуют. Тех-то завербовали!..

Муж вздохнул и промолчал. Серафима распалилась ещё пуще:

– Как же так? Такого человека не уберегли?! – голубые глаза её набрякли слезами и потекли. Родион тяжело заворочался:

– Да погоди ты! Страшного-то пока не случилось!

– Как же не случилось?! Ведь в мозг же! – Серафима сдёрнула с гвоздя полотенце и уткнула в него мокрое лицо. – Ох, горе!.. Горе какое!..

Из комнаты выглянула дочка:

– Мам! Ты чего?..

Не отрывая от глаз полотенца, Серафима махнула рукой – мол, не до тебя! А траурная музыка всё играла да играла… Девочка осторожно прошлёпала к родителям:

– Пап, чё случилось?

Родион ответил шёпотом:

– Сталин заболел…

– А-а… – довольно спокойно протянула дочка, и мать, услышав её голос, отняла от лица полотенце:

– Вот беда-то, беда!.. – Она шумно выдохнула. – Как бы войны не было!..

– Войны? – дочь округлила глаза. – Опять с немцами, что ли?

Серафима тщательно вытерла лицо, высморкалась…

– Не токо с немцами, – вздохнул отец, – с американцами, англичанами, французами… Мало ли врагов у нас? Им-периа-листов проклятых… – с трудом выговорил он.

Его тихий, скорбный голос так подействовал на девочку, что та испуганно сжала худенькие плечи, будто на них вдруг свалилась Америка, Франция, Англия и все другие враждебные державы…

Через полчаса Левитан вновь прочёл сообщение ТАСС о состоянии здоровья дорогого товарища Сталина, но в нём не прибавилось ни единого нового слова. А траурные мелодии всё нагнетали и нагнетали растерянность и страх…

Весь посёлок уже был на ногах. Скрипел снег во дворах и на улице, визжали и хлопали калитки, во всех окнах горел свет, истошно лаяли собаки… Скорбная весть о кровоизлиянии у великого вождя проникла в каждый дом и все – от мала до велика – переживали волнение и тревогу…

Родион машинально натянул валенки, накинул полушубок, нахлобучил шапку. Серафима, проплакавшись, гремела посудой. Дочка и сын, испуганно перешёптываясь, проворно собирались в школу.

Выйдя за порог, хозяин молча отпихнул коленом бросившуюся в ноги собаку – отстань, мол, не до тебя! С крыльца напротив, стуча подшитыми катанками, спускался сосед Никита.

– Слыхал? – спросил он на ходу.

– Ещё бы… – негромко буркнул Родион.

– И что теперь будет? – этот вопрос сосед задавал уже в сотый раз и жене, и тёще, и самому себе.

– Как бы войны не было! – суеверно повторил Родион слова жены.

– Точно, – согласился Никита, однако на всякий случай поинтересовался, – а с кем?..

– Да мало ли с кем! – резонно возразил Родион, – Они только того и ждут… Им-пе-риа-листы чёртовы!..

Оба мужика солидарно вздохнули, почувствовав себя горькими, беззащитными сиротами, и поспешно отправились к конторе промхоза. Там уже собрались все бригады лесорубов, и стоял наготове зелёный «Захар» с фанерным фургоном вместо кузова. Пятёрка мужиков курила на крыльце, другие, постучав о ступеньки тяжёлыми валенками, проходили в контору. Родион с Никитой тоже направились туда. Нервозность и суета царили кругом.

В «красном уголке» кучковались вальщики, сучкорубы и чокеровщики, охрипшими, прокуренными голосами толкуя всё о том же – что теперь ждёт страну?

– Это всё сказки, что он сгорел! – горячо доказывал маленький чернявый Пашка Рюхин. – Американцы ему бежать помогли, а ты думал! У них он теперь, пала, прячется… И думает – погодите, я вам всё припомню!..

– Кто? – деловито осведомился подошедший Никита.

– Гитлер, кто же ещё! – охотно бросил Пашка. – Вот теперь они его, пала, отпустят… Давай, мол, воюй с Советами!.. Мы тебе поможем…

– А что? Свободно! – согласно загомонили слушатели.

В комнату вошли директор с парторгом и профоргом. Мужики тут же прекратили дебаты – у всей начальственной троицы были одинаково скорбные и сосредоточенные лица.

– Товарищи! – директор смотрел куда-то поверх голов и напряжённо хмурился. – Большинство из вас уже слышали скорбное… – он запнулся и поправился, – тревожное сообщение, что у нашего дорогого вождя, товарища Сталина случилось… – директор вновь поправился, – произошло кровоизлияние в мозг… Это, товарищи, очень тревожный факт, но врачи изо всех сил сражаются за его здоровье…

В уголке стояла абсолютная, гробовая тишина.

– За здоровье нашего любимого вождя… – в горле у директора запершило, он кашлянул и опустил глаза. Родион тоже почувствовал, что в груди у него стало горячо, и зачесались веки.

– Американские империалисты и их прислужники, конечно, радуются этому факту… – директор уже справился с собой и говорил так убедительно, будто империалисты вместе с прислужниками лично докладывали ему обо всём. – Но мы-то знаем, как сильна наша советская медицина! А мы, товарищи лесорубы, ещё сильнее сплотим ряды вокруг нашей родной коммунистической партии и своим стахановским, ударным трудом разрушим все происки врагов!.. – он искоса посмотрел на парторга, как бы ожидая одобрения, и тот первым ударил ладонью о ладонь. Следом захлопали все вокруг…

На деляну отправились очень охотно. Мобилизующая речь директора вселила в смятенные души лесорубов некоторую уверенность, однако не развеяла тревогу до конца. Родион сидел в углу фургона, раздвинув сильными плечами соседей, хмурился и молчал. Вся его сорокалетняя жизнь казалась ему короткой и однообразной, несмотря на то, что в ней была война, голод, холод, разруха, тяжёлый, совсем каторжный труд… Но только одно чувство, одна неотвязная, беспокойная мысль владела им постоянно – что будет завтра?

С этой мыслью он ложился, с нею же вставал… И хотелось совсем немногого – уверенности и покоя. А залогом этому могла быть только бесконечная, вечная жизнь вождя. Однако, как ни странно, именно при нём и не было спокойствия. Фургон трясло и покачивало, люди сшибались друг с другом, покрякивали и матюгались. До деляны было километров с полсотни, и лесорубы постепенно разговорились.

Начал, как всегда, Пашка Рюхин. Мужик он был тёртый, битый, в свои тридцать лет уже успел «отмотать» два срока по уголовке, объездил полстраны, живал и в Москве, потом завербовался сюда, в леспромхоз.

– А я его, пала, видал! – хвастливо улыбаясь и посверкивая латунной «фиксой», сообщил он слушателям.

– Самого Сталина?! А где? – посыпались завистливые вопросы.

– В Москве… На демонстрации Первого мая… – Пашка выдержал солидную, впечатляющую паузу. – Идём мы, пала, в колонне… Ну, флаги, плакаты тащим… (Тут рассказчик явно сочинял – с дружками-подельниками он удачно пристроился к подвыпившим демонстрантам, сноровисто обчищая карманы.) Проходим, бля, мимо мавзолея, а на трибуне, пала, все паханы!.. И Молотов, и Ворошилов, и Маленков, и Берия… Вот сукой буду!..

– А он? – нетерпеливо перебил кто-то.

– Само собой! – Пашка выпрямился, развернул хлипкие плечи. – Стоит, пала, в самом центре… Высокий такой, бля, в шинели с погонами, фурага с кокардой, усищи, как у Будённого…

– А может, это Будённый был? – засомневался ещё один.

– Да ты чё, в натуре?! – Пашка приподнялся. – Чтобы я товарища Сталина не узнал?! Век мне свободы не видать! – Это клятвенное заверение окончательно убедило всех, что счастливчик Пашка и вправду видел величайшего вождя всех времён и народов.

Родион тоже с завистью смотрел на рассказчика, сожалея, что ему самому так и не довелось побывать в Москве. Постоять в нескончаемой очереди у мавзолея, походить по Красной площади…

– А Ленина ты видел? – спросил он Пашку. Тот повернул к нему чернявую, плутоватую физиономию.

– А как же! Сколько раз! Я в мавзолее, бля, каждый вход и выход знаю! – убедительно соврал он и, чтобы уйти от дальнейших расспросов, толкнул в бок соседа. – Дай-ка, земеля, закурить…

Глядя на него, закурили остальные, и фургон заполнился едким, вонючим дымом самокруток и дешёвых папирос…

Когда приехали на деляну, точнее, на верхний склад, над лесом занимался скупой, жиденький рассвет. Попрыгав на снег, мужики расправили затёкшие ноги, докурили, помочились и пошли к вагончику за инструментом. Родион достал свою бензопилу, залил в бачок горючку, завернул пробку и, водрузив пилу на плечо, отправился на свой участок. Следом потянулись Никита с топором на длинной ручке – он работал сучкорубом, и балабон Пашка – этот трудился чокеровщиком. Увязая выше колен в рыхлом мартовском снегу, мужики полчаса добирались до места.

Вокруг было тихо, только скрип снега под тяжёлыми валенками, учащённое дыхание да редкое подсвистывание красногрудых снегирей будоражили лесное царство. Родион вдруг почувствовал, что ему стало легче и спокойней, всегдашняя тревога на минуту забылась.

Он снял с плеча пилу, дёрнул стартёр, и заповедная лесная тишина сразу взорвалась резким, оглушительным треском. Взяв пилу наперевес, Родион подошёл к высокому, с раздвоенной вершиной кедру, и полоснул его по тёмному стволу. Пила завизжала свирепо, надсадно, жадно вгрызаясь в плотную вековую древесину. Янтарные опилки ложились веером на чистый, девственный снег… Никита с Пашкой не спеша курили. Их черёд пока не пришёл…

Наконец кедр обречённо качнул двухголовой вершиной, секунду постоял в скорбном, горестном недоумении, а потом обрушился на землю, как солдат, получивший в грудь девять граммов свинца… Никита привычно подошёл к упавшему ветерану, вскочил на ствол и ловко, как жонглёр, стал обрубать сучья и ветки. А Родион направился к соседней жертве…

Через час на снегу уже покоилось несколько обезображенных лесных великанов. Родион, войдя во вкус и азарт, не спеша оглядел поредевшее зелёное воинство, и взгляд его невольно задержался на громадной ели. Удивительно ровная, стройная, с непроницаемо густыми разлапистыми ветвями, отягощёнными гроздьями сверкающего снега, она стояла, как заворожённая…

– Вот это да! Сказка! – восхитились Никита с Пашкой, а Родион, движимый дотоле неведомым чувством нерастраченной любви и обожания, сказал мечтательно:

– На гроб бы её товарищу Сталину!..

Сучкоруб и чокеровщик согласно кивнули головами, но через минуту Пашка возразил недоуменно:

– Дак он вроде бы ещё не помер?

– Ну да, – подтвердил Никита, – в мозг у него кровоизлияние… Врачи борются…

Родиону стало жарко. Он сдвинул на затылок шапку, снял брезентовую рукавицу и вытер пот со лба.

– Да я не к тому… Пусть, мол, живёт вечно… – он смешался и запутался совсем. – Ёлка уж больно выдающая… Редкая, можно сказать… Вот я и…

Напарники кивнули, только как-то принуждённо, без особого энтузиазма, чем Родион ещё больше встревожился. После благодарного подъёма в душе вальщика гуляли тоска и страх. Что за чёрт дёрнул его за язык?!

– Мужики, может, вы чего не поняли? – сбивчиво затараторил он. – Я же не к тому, что, мол… А совсем наоборот… Пусть, мол, тыщу лет, а не вдруг чего… Ты же вон про Гитлера говорил! – Родион обернулся к Пашке.

Плутоватое лицо чокеровщика выглядело суровым и значительным:

– Ну, говорил, и чё?

– Жив он будто и всё такое… – на большого мужика было жалко смотреть, так он казался растерян и жалок. А бывший зэк заговорил голосом прокурора:

– Ты мне, пала, контру не шей! Не на того напал! Причём тут Гитлер? Я бы его, козла, своими руками придушил!..

Родиона пронял озноб. Запахнув плотнее полушубок, он резко дёрнул шнурок стартёра, мотор истошно взвыл, вальщик судорожно ухватился за ручки и с работающей пилой направился прямо к исполинской красавице. Сучкоруб и чокеровщик молча следили за ним.

Родион шагал тяжело и неуверенно, будто во сне, оставляя за собой глубокую снежную траншею. Напарники переглянулись.

– Не поняли, говорит! – зло сплюнул Пашка. – Всё мы, пала, поняли! Гитлера мне начал шить… Третий срок я мотать не стану! Не на того, сука, напал!..

Никита испуганно смигнул и отвернулся. Звук пилы стал пронзительней и злее – она цепко вонзила зубы в тело красавицы ели. Родион изо всех сил налегал на гладкие ручки, но пила плохо слушалась хозяина, поминутно застревая и спотыкаясь. Руки вальщика дрожали, голова горела…

Как же он сморозил такое?! Пожелал смерти вождю? Ему же хотелось сделать наоборот – пусть товарищ Сталин живёт вечно – и тогда не случится никакой беды. Тогда тревога, с которой он прожил всю сознательную жизнь, не будет такой беспредельной и ужасной…

Пила завязла, поперхнулась и смолкла. Вальщик резко дёрнул её раз, другой… Сейчас он походил на жалкого муравья, копошащегося у подножия гиганта. Пашка с Никитой нервно курили, искоса следя за действиями вальщика.

– Ты это, пала, молчи пока… – заговорщицки шептал бывший зэк. – У него всё ж таки двое детей… Настучать, пала, дело нехитрое… Понял, нет?

– Само собой, – невнятно буркнул Никита, и Пашка недоверчиво воззрился на него, однако промолчал.

Пила опять остервенело завизжала и плотоядно впилась в тело жертвы. Толстые, сырые опилки густо полетели на снег. Тулово диковинной ели было настолько могуче и неохватно, что Родиону пришлось подпиливать его вкруговую, протоптав у комля узкую тропу. Пила прогрызла ствол до половины, а исполинское дерево стояло, как часовой… Силы у мужика были на исходе. Он совсем потерял голову и бестолково топтался подле стойкого, несокрушимого противника. За ближним пригорком послышался надсадный рёв трактора. Сучкоруб и чокеровщик переглянулись:

– Трелёвщик едет!..

Перемалывая, отшвыривая снег железными ступицами, трактор показался на середине откоса, фыркнул, неуклюже развернулся и направился прямо к лесорубам. А великанская ель в это время резко дрогнула, будто у неё подкосились ноги, уронила комья снега с острой вершины… Ошеломлённый Родион стоял внизу, под густыми ветвями, и бестолково дёргал пилу…

– Бросай! Бросай! Беги! Мать твою!.. – осатанелыми голосами заорали мужики.

Вальщик отпрянул, втянул голову, развернулся… И гигантское дерево тоже развернулось, надсадно скрипя тысячепудовым телом. У мужиков от этого скрипа перехватило горло и мороз пополз по коже… Родион успел сделать три огромных прыжка, но ель, словно мстя человеку за боль и поругание, одним махом настигла беглеца, обрушив на жалкую фигурку всю силу и крепость могучих ветвей и неохватного ствола… Лесорубам показалось, что дерево даже подпрыгнуло вместе с несчастным Родионом. И тут же густая снежная пелена поднялась в воздух и скрыла всё…

– Ах ты ёшь твою двадцать! Как же это он?!.

Сучкоруб и чокеровщик потрясённо оглянулись – из трелёвщика выскочил тракторист Венька Зуев и, спотыкаясь, бежал к ним.

Снежное облако медленно осело. Поверженная ель распласталась на земле, приминая сугробы тёмно-зелёными ветвями. Она и лежачая была огромна, вселяя трепет и уважение, только лесорубам было жутко на неё смотреть. Они стояли, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой, старательно отводя друг от друга глаза…

– А хотел на гроб Сталину!.. – горько усмехнулся Пашка.

Тракторист собрался с духом:

– Пошли… Может, ещё жив…

Опережая один другого, мужики бросились к спиленному дереву. Кое-как разгребли густые ветви непослушными руками…

– Погодите, ребята, сейчас трактор пригоню, – не своим голосом прохрипел Венька, – так мы эту махину не сдвинем…

Лесорубы выпрямились, невольно отводя взгляды от обезображенного тела. Им казалось странным, что такого большого, сильного мужика прихлопнуло, словно муху…

Трактор выпустил струю чёрного дыма, резко дёрнулся и, гремя разболтанными гусеницами, покатил к вершине упавшей ели. Пашка двинулся следом, чтобы зацепить трос, а Никита кинулся искать топор…

Сквозь пелену серенького неба едва проскальзывали лучики мартовского солнца, и красногрудые снегири беспечно подсвистывали, роняя с веток шлейфы снежной искрящейся пыли…