Снегирь

Снегирь

Стихи

* * *

Январь, этот белый и длинный пустырь,

Меня изводил бесконечьем,

Пока не окликнул однажды снегирь,

К окну прилетевший под вечер.

Горел темно-красный фонарь на груди,

Он пробовал нужные ноты,

Потом по карнизу отважно ходил,

Туда и назад — с разворотом…

Потом он играл? Или нет… Говорил…

И сумерки нас окружали,

Когда он под флейту слова находил,

Одетые русскою жалью.

И все отступало: и годы, и боль,

Теплели морозные ветры,

И снился ночами ковыль голубой

И сенокосное лето…

Меняя цвета предвечерних картин,

Февраль отгулял новоселье,

И первым, приветствуя ультрамарин,

Умчался снегирь мой на север.

Прощай, снеговой господин, алый князь,

Бегущий от солнца и юга,

Кому ты играешь на флейте сейчас

У заполярного круга?

* * *

Александру Денисенко

Конь заплачет, придет дядя Гриша

И погладит его по лицу:

«Ну, родименький, что ты, потише,

Хочешь, клевера принесу?..»

Их осталось в деревне двое —

Конь ослепший, когда-то гнедой,

И помеченный жизнью воин —

С самодельной сосновой ногой…

Конь копытами бьет по настилу,

Деревяшкою вторит дед,

Так и будут стучать до могилы,

Пока держит их белый свет…

Над конюшнею осень злая

Переводит в бураны дожди…

Их друг к другу мороз прижимает —

Надо зиму опять пережить…

Не поймут, чьи глаза, чьи ноги,

Стало много тягучего сна —

Рысака донимают дороги,

Дядю Гришу взрывает война.

Конь подругу во сне догоняет,

Задыхаясь, сбиваясь с пути;

Старшина по степи ковыляет,

Ищет ногу — не может найти…

И, обнявшись, все медленней дышат —

Конь с протезом? Гнедой человек?

А заснут, и завалит крышу

Беспробудный тяжелый снег…

Будет падать, лететь ежедневно,

Заровняет последний след…

Жил с конем дядя Гриша в деревне,

Жили-были… Теперь их нет…

 

На Песьей Деньге

Доброй памяти Галины Пинигиной


 

Иван Грозный, переезжая на коне речку около Тотьмы, уронил в нее монету. Когда ее попытались отыскать, махнул рукой: «Да пес с ней, с деньгой…»

Из легенды

 

В Вологодском краю, на угоре Фетиха

Предлагает мне женщина чай озорно:

Что-то шепчет воде притаенно и тихо,

Самовар раздувает, как в старом кино,

И брусничное ставит на скатерть вино.

Загорелым плечом, словно шелком, играет

И глядит, как играет на солнце река,

Точно денежки медные перебирает:

Говорят, что однажды монаршья рука

Обронила монету в нее свысока…

Сероглазо смущаясь, на «о» налегая,

Скажет женщина, мило губами лучась,

Осторожно мне чай по столу придвигая,

Что «вода в нем живая, а не покупная.

Брали утром в ключе у ручья»…

И глаголы откроют мне древние дали,

И соборы поставят свои паруса,

И за Деньгою колокол басом ударит,

И ребячьи добавятся в звон голоса,

И рассыплются эхом по длинным лесам…

А она с удивлением нежным и зыбким

Станет благовест в сердце свое опускать,

Улыбнувшись на звоны… И с детской улыбкой

Будет вовсе недетское видеть и знать.

Только мне не решится сказать…

 

* * *

Весь лес распахнут и прозрачен

И чист, как вымытые сени,

Здесь на спирту крутом, горячем

Настоен лист осенний

На деревах… А под ногами,

За шелестящими шагами

В сто тысяч крошечных мышат

Сто тысяч шорохов шуршат.

Лес переполнен светом, цветом,

Насыщенным, хоть отжимай

Июль, июнь и даже май

С веселых и пьянящих веток…

Пью у рябин бордо и охру,

Янтарь — у буйных тополей,

У клена восхищенно охну:

«Мне малость алости налей!»

И пьяный в осень до предела

Вернусь под звездами домой —

С душою новой, новым телом

И с разноцветной головой…

 

 

* * *

По декабрю метель метет, и снег подваливает,

По декабрю отец идет и снег похваливает.

Он все хвалил, он русским был: душа — рубашечка,

Возьмет гармонь, и песни — эх! Нарастапашечку!

По декабрю отец идет, к конюшне правится,

А лошадиный рад народ — встречает, хвалится:

Кто кошевой, а кто дугой, гнедой — объятьями,

Отец любил поговорить с коневой братией…

Потом во двор к себе идет и по порядочку

Все оглядит, топор возьмет «для физзарядочки» —

И ах! да ах! по чурбакам — витым, березовым,

Растет поленница в снегу и пахнет розами.

А в доме, ясно, будут ждать, его выглядывать,

И озабоченная мать — обед подгадывать.

В избе уют и теплота… Иконка старая…

Он… руку сдержит для креста, как и при Сталине…

Засело прочно, не забыть, хотя и надо бы,

Да не дадут, напомнят всё с портретов взглядами

Отец, расстрелянный весной (и не сказали где),

И тесть, истерзанный войной, с тремя медалями.

Мать будет сало нарезать и борщ помешивать,

Отец же — руки потирать (сто грамм обещаны!).

У окон крепкая скамья для четверых ребят,

На ней как будто сыновья чин-чинарем сидят…

Да где? Разъехались давно — зови, аукай;

Отец мечтает — хоть бы раз на зорьку с внуками.

Позднее сядет сеть вязать, и петь захочется,

А после письма всем писать… И день закончится…

 

Поземкой долго снег несло, потом прояснело,

А солнце село за селом у дальней пряслины.

По декабрю отец ушел… Нас приморозило…

А родом был отец-сокол из Новорозина*.

 

* * *

Всё падают, сыплются звезды,

Сгорают то дальше, то ближе.

А может, и правда он создан,

Наш август, чтоб думать о жизни.

Сидеть на крыльце до рассвета,

Сжимая невзгоды в горсти,

Надеясь, что русское лето

Немного еще погостит

В березовых чутких селеньях,

Где вскинется звук в тишине,

Когда паутинку заденет

Мизгирь невесомый во сне…

И Родины лик покаянный

Проступит в любимом краю —

Так скорбно смущается мама,

Наверно, в забытом раю.

Всю жизнь через звезды просеешь,

Храня испытующий взгляд,

Заплачешь и пожалеешь,

Что снова родиться нельзя…

А звезды цветут, прорастая

Из бледно-морозных глубин,

И холодом сад задувает,

Где ты на рассвете один.

 

Степной дождь

Поскорее вбирайте, глаза, этот дождь вперехлест,

Эти тучи слепые над мокрою дикою степью,

И в ракитовых зарослях пляшущий проблеском плес,

И траву, и озер камышово-рогозные крепи.

Пожаднее, и уши, впитайте все звуки дождя,

Эти шорохи, шелесты, шепотов страстный захлеб,

Бормотание в лужах, которое, в плач перейдя,

Заставляет почувствовать зимний, внезапный озноб…

Да… И запахи нам не забыть прихватить бы с собой:

Раздувайтесь по-древнему, бывшие скифские ноздри,

И вдохните в себя и полынь, и сырой зверобой,

И шиповник под яром, цветущий так жадно и поздно,

И туман незабудок — легчайший и голубой.

Торопитесь, спешите, ведь некогда, некогда ждать —

Мимолетность воды так стремительно-неуловима,

Взмах ресниц — и уже обертоны другого дождя

Крутят бешеный ливень — азартно и неутомимо.

Все заполнено, сложено, спрятано в памяти… Так?

А теперь за работу, бродяжья степная душа,

Разбери этих запахов, звуков, цветов кавардак,

Чтобы влагой небесною дом в суховей задышал,

Чтоб бумага отволгла от строчек живых (не чернил) —

Тех, которых, мытарясь и мучаясь, ищем и ждем,

Чтоб зашедший сосед с удивлением трезвым спросил:

«Отчего у тебя на веранде так пахнет дождем?»

* * *

Он ходит и ходит у низеньких окон,

Где ставни рассохлись и краска пожухла

И где доживают, не плача, не охая,

Поникшие избы, чье время потухло.

А раньше стояли прямые, высокие,

На улицах, будто в густом сосняке,

Живицею пахло. А вечером цокали

Копыта по конному спуску к реке.

Он помнит крылечки, шесты голубятен,

Заносчивых турманов и вертунов,

Над речкой десятки порхающих пятен

И созывающий свист пацанов…

И как белохвостый любимый чубатый

На крышу отцовскую с неба слетал

И, доверяя, как старшему брату,

Потом на плече у него танцевал…

И как в сорок пятом, уже без шинелей,

Одни — на колясочках, он — без руки,

С махорочной братией пьяно шумели

На пристани старой у сонной реки…

Он все пережил вместе с улочкой древней,

Сапер угловатый с пустым рукавом,

Рубивший дома по соседним деревням

Одною рукой фронтовым топором…

С лицом медно-красным стоит на закате,

Хоть вечер, а солнце еще горячо…

И ждет не дождется — вдруг белый чубатый,

Воркуя, слетит на плечо…

 


* Новорозино — деревня в Новосибирской области, расположена на полуострове знаменитого озера Чаны. Образована украинскими переселенцами в 1857 г.