Современники об Андрее Битове

Современники об Андрее Битове

Сергей Довлатов:

«В молодости Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом состоянии. И как-то раз он ударил поэта Вознесенского. Это был уже не первый случай такого рода. И Битова привлекли к товарищескому суду. Плохи были его дела.

И тогда Битов произнес речь. Он сказал:

Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала выслушайте, как было дело. Я расскажу вам, как это случилось, и тогда вы поймете меня. А следовательно — простите. Ибо я не виноват. И сейчас это всем будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело.

Ну и как было дело? — поинтересовались судьи.

Дело было так. Захожу я в "Континенталь". Стоит Андрей Вознесенский. А теперь ответьте, — воскликнул Битов, — мог ли я не дать ему по физиономии?!..»

 

Владимир Соловьев:

«Битов жил на две русские столицы, но, даже перебравшись в Москву, остался до конца питерцем со всеми вытекающими отсюда последствиями. Патриот своего города Городницкий остроумно окрестил своих земляков национальностью, воспользовавшись клишированным анкетно-паспортным совкизмом. Скорее все-таки порода, чем национальность, и Битов был из породистых питерцев — по жизни и в литературе: в отточенном стиле своей прозы, в медитативных сюжетах на фоне "умышленного города", в психике своих героев. Как и они, он был со своим подпольем, комплексами и самокопанием…

Мы с ним скорее приятельствовали, чем дружили, но потом оказались в одной писательской тургруппе по странам Бенилюкса. Вот там мы и сдружились поневоле и все эти десять дней были не разлей вода. Сблизило нас, конечно, и окружение — сплошные мастодонты из литературного генералитета Ленинграда. Но не только: Битов не переносил и боялся одиночества, был в тягость самому себе. Писал он тяжело, хотя написал много. "Я на каторге словес тихий каторжанин", — мог бы он сказать вослед другому ленинградцу Виктору Сосноре.

Битов, когда наезжал в Америку, тесно якшался с русскими эмигрантами, давал для них творческие вечера и выступал на квартирниках у продвинутых русских. Диаспора платила ему той же монетой — не только звонкой. Здесь выходили его книги, которые не удостоились Гутенберга на родине, в том числе полузапретный "Пушкинский дом". Вплоть до огромного альбома его фотографий: "Ну, это уже чересчур", — застыдился «живой классик». После горбачевско-ельцинской оттепели наступили более сложные для литературы времена, а Битов к тому же был председателем российского ПЕН-клуба. Вот когда ему приходилось выкручиваться — не позавидуешь. Прежде ему как-то удавалось изловчиться и пройти между струй дождя — не совсем то же, что выйти сухим из воды. Сейчас для этого требовалось не только мужество, но и хитрость. Во время российско-грузинской войны появилась его подпись в поддержку акции Кремля. Бедный Битов потом всем доказывал, что подпись была поставлена без его ведома. В аналогичной ситуации, во время крымского кризиса, Битов решил пойти на обгон и вместе с другими випами науки и культуры печатно выразил свое несогласие с политикой Кремля. Старый, больной человек, он снова вынужден был мучительно искать компромисс между собственным мнением и лояльностью властям предержащим.

Андрей Битов прожил трудную во всех отношениях жизнь. За триумфальным потемкинским фасадом обнаруживается трагическая изнанка как личного свойства, так и общественного. Мне бы не хотелось, чтобы об этом забывали, воздавая ему должное как прекрасному русскому писателю».

 

Дмитрий Быков:

«…Битов был одним из очень немногих, кто прекрасно чувствовал свое время… Его время было — вторая половина шестидесятых и первая — семидесятых, когда, собственно, он и сделал все лучшее. Это время сложное, многослойное, тяжелое, вязкое, скучное снаружи, страшно интересное внутри: все характеристики его прозы. В это время можно было вписываться в систему и делать работу, а можно было самовыражаться без оглядки на контекст, что-то публикуя, а главное, держа в столе… Однажды он сказал фразу, которая нравится мне больше всей его прозы. Летели мы в самолете с какой-то книжной ярмарки, сидели рядом, я еще тогда пил понемногу. Самолеты я не очень люблю. Тут что-то в звуке этого самолета изменилось, я и говорю:

Андрей Георгиевич, что это?

Падает, наверное, — сказал Битов невозмутимо, попивая вискарик.

А как вы думаете, — спросил я, — вот я понимаю, конечно, что душа бессмертна, но куда денется мое "я"?

Твое "я", — сказал Битов, — не более чем мозоль. Мозоль от трения души о внешний мир.

Меня эта формула совершенно успокоила, и я отдался на волю Божию».

 

Павел Басинский:

«Я помню его в Ясной Поляне. В его комнате в гостинице всегда было тесно и людно. Потому что там, где Битов, там интересно. Там как бы центр умственной и творческой жизни. Он говорил самые простые вещи, но ты вдруг понимал, что в этой простоте и кроется самое сложное».

 

Валерий Попов:

«Андрей Битов со своим отношением к русской классике и очень хорошим знанием западной литературы стоял одной ногой в России, другой — на Западе. Его поэтому сразу очень полюбили на Западе, потому что он впитал в себя и Джойса, и Пруста. Своим творчеством он обозначил новую литературу и держал корону в этом жанре. И он был моим учителем значительной степени, и не только моим, но и всего поколения… Я видел многих, а он сразу примагничивал. Я смотрел на него, как он разговаривает, как строит отношения, как он агрессивен, уверен, напорист, конфликтен, и все это шло на пользу. И эта модель поведения как-то очень впечатляла, и она была до конца свойственна Битову и в творчестве, и в человеческих отношениях… Помню празднование его семидесятилетия. Это был очень неожиданный городской праздник. Я помню, около скульптуры Чижика на Фонтанке это происходило, и в какой-то момент на той стороне Фонтанки загорелись цифры "70", начался фейерверк, и с обоих берегов раздались аплодисменты».

 

Ольга Седокова:

«У Андрея Битова много замечательных наблюдений. Например, об уме, который равен нулю. Там, где неумный человек будет вспоминать и применять к новому поводу уже известные ему вещи, умный останется перед реальностью ни с чем, будет исходить из ничего, начинать с нуля. В своем роде это эхо к аристотелевскому удивлению, с которого начинается мудрость. Не хочу обидеть других наших прозаиков, у них есть другие достоинства, но такой нулевой ум — поэтический и философский — был только у Битова. Из такого ума происходит и особое изящество его письма».

 

Сергей Шаргунов:

«Битов пишет не книгами, не главами, не страницами, не абзацами. Пожалуй, даже не предложениями. Словосочетаниями. Эта литература пьянит, но ее справедливо называют умной. Особый ум, тянущий с донных глубин горчащие тайны. Став старцем, он, кажется, превратился в собственную прозу. Сонный глаз, сонная губа, сонный голос, сонная — то есть по правде-то волшебная — сила словес… Он мастерит самокрутку: тонкая бумага, рыжеватый табак. Он держит ее с таким видом, словно в ней средоточие его духа, и намерен — за словом слово — писать свою прозу дымом по воздуху».

 

Николай Александров:

«Битов совместно с Резо Габриадзе создали ряд скульптурных работ в жанре, который писатель называет "минимонументализм". Один из них — памятник Чижику-пыжику, который был установлен 19 ноября 1994 года на Фонтанке, у Михайловского (Инженерного) замка рядом с 1-м Инженерным мостом, напротив дома № 12/1. Считается, что недалеко от места расположения памятника, в доме №6 по набережной Фонтанки, с 1835 по 1918 год располагалось Императорское училище правоведения, студенты которого носили мундиры зеленого цвета с желтыми петлицами и обшлагами. За расцветку этого мундира, напоминавшую оперение чижа, а также за традиционные пыжиковые шапки студентов училища прозвали "чижиками-пыжиками", и именно о них была сочинена известная песенка. Однако памятник связан и с биографией Андрея Битова: на набережной Фонтанки находилась средняя школа № 213, которую окончил будущий писатель. Так что памятник Чижику — это в определенной степени и памятник Битова самому себе…»

 

Марина Смирнова:

«К счастью, все, кто знает Андрея Георгиевича лично, знают о нем как о человеке главное. Андрей Георгиевич всегда был беспощадно ироничным по отношению к себе. Но это не та ирония, когда, иронизируя над собой, человек на самом деле собой же любуется. Это ирония мудрости. Кто бы ни встречался с Андреем Георгиевичем, кто бы ни слушал его выступления — в Ясной Поляне ли, музее-усадьбе Льва Толстого, или у Пушкина в Михайловском, — все отмечали, что он никогда не говорит "просто так", всегда говорит со смыслом, но говорит об этом очень просто и всегда с долей иронии. Может быть, только говоря о Пушкине он предельно серьезен. Пушкин — святыня для него».

 

Игорь Свинаренко:

«Пожалуй, Битов — самый великий из живых русских писателей. Умен страшно, причем ум его не от эрудиции, не от образованности, а натуральный, природный. Ну а что вы хотите — человек всю жизнь только и делает, что думает… Его речь густа и глубока, то и дело приходится переспрашивать. Быстро устаешь. И тут ничего не поделаешь — не просить же его сбавить интеллектуальный накал».

 

Александр Гаврилов:

«Андрей Георгиевич Битов вообще был очень медленный. Не в том смысле, что двигался неторопливо или говорил обычно неспешно, а в том, что мыслил себя самого в совершенно другом понимании времени. Наотрез отказывался признавать себя профессиональным литератором…»

 

Юрий Карабчиевский:

«Битов открыл новую область исследования, при этом обнаружив абсолютный уровень в слове. Но главное, не в обиду будь сказано другим замечательным писателям, Андрей Битов — умный человек, а это редко бывает. В литературе, мне кажется, умных людей гораздо меньше, чем людей талантливых. Даже читая его не вполне удачные произведения, ты чувствуешь, что общаешься с умным человеком. Это очень лестно для читателя, это просто незаменимо».

 

Евгений Попов:

«…Битов — умнейший человек, и это исключение среди крупных русских писателей второй половины XX века. То есть я вовсе не хочу сказать, что Василий Аксенов, Виктор Астафьев, Фазиль Искандер, Василий Шукшин были глуповаты. Я о том, что создание прозы поверялось у них данным им от Господа даром прозы. А у творца многих прозаических шедевров Битова — даром ума и сопутствующей этому уму рефлексии».

 

Сергей Аман:

«Андрей Битов — один из немногих оставшихся от советской эпохи литературных гигантов. Он был свободен от идеологии тогда, а потому писал настоящую прозу. И сегодня его ощущения и суждения поражают нестандартностью».

 

Всеволод Багно:

«Его любили в моем поколении, до меня, после меня. Это, наверное, доказательство того, что будет в будущем — его любили молодые ребята… больше, чем кого бы то ни было из его поколения. А это значит — на века, скорее всего… Он для них абсолютный современник. Один из очень немногих, едва ли не единственный».

 

Владимир Березин:

«При внешнем отсутствии книг Битова до середины восьмидесятых они влияли на само существование русской литературы, как влияет невидимый магнит на расположение опилок на столе».