Журнальный мир

— Папа… пап…

— Да… что, Вера?

— Нам, блин, стих Пушкина наизусть задали…

— Ну… хорошо… и что?

— Где у тебя Пушкин?

— А в интернете слабо найти?

— Да, я могу… но, наверное, лучше — книга… у нас же есть?

— Есть, наверное.

Они засмеялись. Это был обычный разговор — в обычной семье, в обычной квартире. Отец был лет сорока, книжная полка у них в квартире была не очень большой… он доставал оттуда книги и читал довольно редко. Мама тоже. Дочь Вера была подростком, училась в одиннадцатом классе. Среднего роста, с длинными черными волосами, худая, симпатичная, хотя и не самая красивая девочка в своем классе… но у нее были огонь и энергия, она была активной, коммуникабельной, «тусовщицей», вечно смеющейся, — за это и нравилась мальчикам в школе.

— Так, — отец остановился у книжной полки, — так… где же тут Пушкин у нас? А?

Мама находилась на кухне, отдыхала после работы: смотрела телевизор и одновременно писала что-то в WhatsApp. Отец крикнул из детской, где была книжная полка — они стояли перед ней с Верой:

— Мать! Мать! Где у нас Пушкин? А?

Молчание. Наконец, они услышали ее голос:

— Хватит называть меня «мать»! Не знаю, где Пушкин… сам найди…

Отец изобразил на лице гримасу человека, который нарвался на окрик жены; они с дочкой засмеялись. Поискав, они обнаружили «Пушкина» — это был изданный еще в 90-х красный трехтомник. В первом томе и были помещены стихи.

Отец ушел на кухню. Вера уселась за свой стол… Том Пушкина был в ее руках, а на столе, помимо тетрадей и учебников, лежал большой белого цвета смартфон. Он постоянно вздрагивал — кто-то ей писал, и она могла бы ответить. Но — блин, нельзя. Надо учить. Она вздохнула. Итак, учительница по русскому и литературе сказала, что нужно выбрать любое стихотворение Пушкина и выучить его наизусть. «Только не берите самое короткое», — добавила она. Ученики досадливо ухмылялись и записывали задание в тетради.

«Ну, — думала Вера сейчас, — какое выбрать?» В начале тома она увидела портрет Пушкина: человек, одетый в костюм своего времени, смотрел на нее и улыбался. В его улыбке была какая-то легкость… или насмешка — над ними, потомками? Что вот, типа, они должны учить его стихи… Вера листала книгу, страницы переворачивались… дальше, дальше… Где-то на середине она наткнулась на следующее, под названием «Поэт»:

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Тоскует он в забавах мира,

Людской чуждается молвы,

К ногам народного кумира

Не клонит гордой головы;

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков и смятенья полн,

На берега пустынных волн,

В широкошумные дубровы…

Что это за извращение такое? Что за «священная жертва»? Что за «Аполлон»? Что за «святая лира»? Вера, держа книгу в руках, отправилась на кухню к родителям. Она понимала, что отлынивает от выполнения домашнего задания, сбегает, но шла.

— Родители… я хочу у вас спросить…

— Да?

Она с лицом человека, который хочет показать маразм школы, сказала:

— Вот я вроде выбрала… но ничего не понимаю в этом стихотворении. Вот зачем нам Пушкина этого задавать? А?

— Ну… — ответил отец, — читай.

Она прочла — без выражения, смеясь над текстом. Отец, который и сам читал классику редко, тоже засмеялся. Мама, которая читала чуть больше него, сказала:

— Это, типа, про вдохновение, дочка. Наверное, Аполлон этот, типа, посылал вдохновение поэтам.

Она стала искать что-то в смартфоне, нашла и уточнила:

— Да… вот… Аполлон — бог, который посылает вдохновение поэтам в Греции.

— А при чем здесь Греция? — возмутилась Вера.

— Ну… греческие поэты очень известные… это классика… не знаю там… — мама начала вспоминать, — Гомер…

— А-а, — отозвалась Вера.

— А-а, — протянул отец. — Гомер Симпсон? — и они с дочкой засмеялись.

Мама махнула на них рукой:

— Тебе все равно его учить надо. Прочти еще раз.

Вера сделала это, и мама начала объяснять дальше:

— Там смысл… в том, что, пока поэта не зовет бог Аполлон — чтобы он писал стихи — он, типа, самый обычный человек и даже хуже… Но как только лира — то есть вдохновение — приходит, то он уходит от людей и сочиняет…

— Уходит в «широкошумные дубровы»? — Вера громко засмеялась. И отец тоже, мама на этот раз к ним присоединилась.

— Да, — ответила она, — в «широкошумные дубровы».

— Вот этот стих я как раз и выучу… Какой маразм.

— Да, — ответил отец, — ломай систему тем, что выполняешь ее указания!

Они снова засмеялись. И Вера пошла учить. Все, теперь уже лазеек у нее не осталось.

— Пока не требует поэта… к священной жертве Аполлон… пока не требует поэта… к священной жертве Аполлон… бред какой-то… ну ладно…

Ругаясь на школу, на Пушкина, на государство, она учила… Стих был не очень большой, так что за час она его одолела.

«Литература» была первым уроком на следующий день. Первый урок — это всегда что-то тяжелое, а тем более «литература», да еще и с заданием по стихам. Перед уроком подруги Веры спрашивали:

— Ну что? Ты выучила?

— Да… выучила эту бредятину.

— А какой стих?

— «Поэт». А вы?

Подруги отвечали: кто — «Я помню чудное мгновение», кто — «Пророк». Вера, как выяснилось, выбрала что-то оригинальное, пусть и совсем не стремилась к этому.

Учительница Нина Сергеевна — женщина лет тридцати, в очках, не очень красивая, казалось, навсегда застрявшая в своих книгах, — начала урок.

— Ну что… будем сейчас слушать то, что вы выучили…

Она вызвала двух человек. Оба они рассказали «Чудное мгновение». Ребята смеялись — уже на первом чтении, а на втором еще больше. Да, так что «мгновение» никому «чудным» не показалось. Нина Сергеевна шикала на ребят и грозилась поставить им «двойки». Те замолчали, жалея, что смартфоны в школе на время уроков отнимались, и им некуда было залезать. Наконец, дошло до Веры. Она вышла к доске. Подумала, как это вообще все устарело: и ответы у доски… и стихи, выученные наизусть… и страх, что ты их забудешь… и чтение с выражением… все это из прошлого века, словно советский фильм про школу… а сам Пушкин — вообще из позапрошлого. Она немного стеснялась, но не больше, чем другие в ее ситуации. С другой стороны, в силу своей общительности она быстрее преодолевала это стеснение.

Вот — все сморят на нее. В конечном итоге, ей это нравилось. Пусть в классе была первая красавица — Маргарита, которую любили все парни, но Вера в иерархии находилась четко на втором месте.

Нина Сергеевна спросила:

— Ну, Ларионова? Какой стих ты выбрала?

— А-а… «Поэт».

— «Пока не требует поэта»? Отличный выбор. Наконец-то что-то другое.

Вера глянула на читавших перед ней одноклассников с усмешкой.

— Но ты… разобралась, о чем этот стих?

— Если честно, с трудом… мама помогла.

— Ну, хорошо, что разобралась в конечном итоге, — Нина Сергеевна обратилась к классу. — Так… сейчас вы услышите стихотворение, которое вам, может быть, сразу не очень будет понятно.

Учительница, как могла, объяснила им смысл того, что они сейчас услышат. Потом, наконец, дала команду Вере. Та начала читать. Поскольку требовалось делать это с выражением, то она старалась вкладывать хотя бы минимум эмоций, чтобы не расстроить Нину Сергеевну и не получить «четверку». Пока читала, старалась не смотреть в глаза одноклассникам, потому что знала, что увидит их насмешки над стихами. И тогда — о ужас, она ведь себя знает — сама засмеется…

Строки Пушкина — торжественные, патетичные — раздавались в тишине… каким-то жутким одиночеством на некоей вершине… Последняя строчка — «в широкошумные дубровы» — особенно была чревата смехом, и одноклассники с явным упреком смотрели на Веру, которая специально выбрала такой стремный стих — и ведь так оно и было. Нина Сергеевна все это заметила, но оценила, что Вера и класс себя сдержали.

Тяжелый первый урок кончился.

По субботам Вера и ее друзья собирались и тусили. Родители с этим боролись, с переменным успехом. Ведь некоторым ребятам уже было восемнадцать, Вера тоже перешагнула этот этап. И тусить она любила.

В субботу намечалась очередная вечерника. Эх… как это всегда ей нравилось! Сигареты, алкоголь… Во всем этом для нее было что-то такое жизненное, сильное — вихрь, который ее забирал. И ребятам это было нужно — после школы… учитывая, что в этом году грядут еще и «страшные ЕГЭ». И хотя они будут в мае, а сейчас на дворе ранний сентябрь, но подготовка, гонка уже начиналась.

Собрались они днем в огромной трехкомнатной квартире Вериной подруги, родители которой уехали на дачу. Вера вошла и тут же погрузилась в знакомый и любимый хаос. На всю квартиру раздавалась музыка: сначала хип-хоп, потом «транс». Вера была одета в модную белую кофту и обтягивающие черные джинсы. Она привычно со всеми поздоровалась. В квартире было человек десять, все слушали музыку, ели и выпивали.

Вера поначалу пила вино, потом перешла на коньяк. Парни и девушки что-то кричали друг другу, и она тоже кричала. Больше всех в этой тусовке выделялся один парень — Егор из параллельного класса, высокий, красивый; правда, на его лице было несколько досадных прыщей… Он все повторял на разные лады:

— Народ… заходите ко мне на страницу в «инста»… там у меня музыка…

Вера, перебив его, насмешливо спросила:

— Это что, Егор — твоя, что ли, музыка?

— Да нет… там классика хип-хопа… но, может, потом и что-то свое сделаю.

Она принялась его подначивать:

— А что — слабо сочинить самому?

— Нет… не слабо (все прислушивались к ним). Я даже сейчас отсюда могу записать что-то в «инсту».

— Давай!

Егор какое-то время собирался с мыслями (Вера подумала: «да какие у него там мысли?»), и, наконец, включил трансляцию на смартфоне. Его нетвердая пьяная рука держала телефон так, чтобы камера снимала его и всех остальных.

— Да блин — родители же запалят? — испуганно сказал кто-то.

— Нет, — ответил Егор, — они у меня здесь не в «друзьях».

А трансляция уже шла. Он громко заговорил:

— Ща будет мощный фристайл! Я твой последний байк… я твой — передний край… твоя собачка… и мне нужен твой лай… заходи забирай… заходи забирай… заходи… забирай…

Вера удивилась тому, что его голова еще так неплохо соображала. Егор закончил. Затем они начали смотреть видео на его странице — посыпались «лайки» и «комменты». Из чужих, сторонних комментаторов кто-то обзывал Егора матом, но были и те, кто хвалил, пророча ему будущее. А Егор, между тем, смотрел на Веру все пристальнее, «буравил» ее:

— Ну… я сделал это…

— Супер, — ответила она, — и что?

— Я сделал это… можно сказать — ради тебя…

Егор приблизился к ней. Она видела близко его улыбку… чувствовала запах парфюма и алкоголя… сидевшие рядом на кухне зрители охами и ахами поддерживали Егора и его «наступление». Вера чувствовала что-то сложное. Да, она хотела сближения с парнем, ведь у нее, хотя она и была совершеннолетней, секса еще не случилось. Егор был неплохим, она посматривала на него в школе… Она подалась лицом вперед, навстречу к нему. Они чуть, неглубоко поцеловались. Вера целовалась и раньше, но вообще для нее это была редкость. Поцелуй показался ей и приятным, и в чем-то противным. Ребята закричали:

— О-о-о… молодец, Верка!

Егор между тем продолжил «наступление»: он стал осторожно, но потом все смелее трогать руками ее плечи… бока… затем и грудь, которая не очень большими, но заметными холмами выделялась из блузки… Егор пританцовывал, двигался под доносившуюся из комнат музыку. «Зрители» продолжали покрикивать…

Дальше — Егор уведет ее в комнату, где в темноте они попытаются что-то сделать (но из-за алкоголя, скорее всего, ничего не выйдет). Вера чувствовала, что какая-то часть ее хочет вот этого, а другая — совсем не хочет. Тело, пусть оно и было полно алкоголя, требовало от своей хозяйки выбора, ответа. На ее глазах выступили слезы…

И вдруг… Вера начала говорить — громко, на всю кухню, так, что всем было слышно:

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Тоскует он в забавах мира,

Людской чуждается молвы,

К ногам народного кумира

Не клонит гордой головы;

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков и смятенья полн,

На берега пустынных волн,

В широкошумные дубровы…

Все присутствующие молча слушали. Строчки Пушкина раздавались здесь как что-то непонятное, страшное, даже жуткое, особенно последняя — «про дубровы»; ее Вера произнесла с сознанием своей полной силы, словно она изгоняла бесов из этой кухни, из этой квартиры.

Егор резко подался от нее в сторону:

— Что это за муть такая?

— Это Пушкин.

Вера проверила, в кармане ли ее телефон, нетвердыми пьяными движениями оделась в прихожей и ушла.