Журнальный мир

Юдифь и птицы

Это тени пурпурные — отблески голого тела.

Это мясо не съедено или вода не допита.

Всем спокойного сна в ожидании страшного дела.

Кто сказал вам, что Родина сладостней, чем Афродита?

Это утро без мыслей с миской дешевой похлебки.

Ненавидишь калек, потому что бесполы калеки.

Если дал тебе Бог золотые глаза эфиопки,

Отдавай себя людям. Во имя людей и навеки.

Эта пара браслетов, которые ласки не стоят.

Но пока есть кочевники, есть пополнение в школах.

Мы дождемся рассвета, когда наши ноги омоют

И когда наши песни сольются с наливками в селах.

Мы больны той болезнью, которую лечат веревкой

Или, в случае кризиса, грязной водою Фонтанки,

Так в звенящее небо безумные смотрят чертовки,

Как зеленая змейка в блестящее зеркало ранки.

Разлука

Лицо, которое люблю я,

Несовершенно, как судьба.

Морщины Цезаря, раба,

Боятся слез и поцелуя.

А горше всех, мрачнее всех,

Почти что капли на могиле,

Сверкает смех, танцует смех

И кондор властвует над Чили.

То экзальтация забавна,

То прямота смешней всего.

Потустороннее родство

Соединит меня и фавна.

Кто виноват, что я курьез.

Природы дикая помарка.

Меня среди беседок парка

Придумывал Иисус Христос.

Мы вместе никогда не будем,

Не покидай меня вовек!

Бесстрастный век, веселый век

Необходим жестоким людям.

Дневник сумасшедшего Вацлава

1.

Я был шахтером. И лилась вода,

Мои глаза седые заливая.

Моя сестра смешная и живая

Пасла великолепные стада.

Я был солдатом. Я боялся жить.

Погибнуть у меня не получалось.

Ко мне царевна в хижину стучалась

И подарила колдовскую нить.

Когда в трубе мелодия кончалась,

Ее клинок пытался повторить.

Я был рабом. Пылала госпожа

Преступной страстью к сумрачным славянам.

Закат зеленый мне казался странным.

От горя на помосте деревянном

Я танцевал, шатаясь и дрожа.

2.

Ро=мола, я снова вижу небо.

И оно прекраснее меня!

Голого сияющего Феба

Нежный профиль в полыханьи дня.

Я тебя состарил и измучил,

Но когда мы встретимся в аду,

В пасти самых безобразных чучел

Для тебя жемчужины найду.

А пока, как малого ребенка,

Ты меня в кроватке покачай.

И скажи мне весело и звонко,

Что не яд несешь, а только чай.

Я прозрел, но это не навечно.

Ничего я в жизни не узнал.

Гениальность так бесчеловечна,

Как великосветский карнавал.

3.

По комнате ходят духи.

По шелку гуляет мышь.

На книгах сидят старухи.

Я думаю, что ты спишь.

Целую твою походку.

Целую твое чутье.

Сотку из артерий лодку

И в сердце столкну ее.

И я обрету пространство,

Где вечно смогу играть.

Где будет счастливой мать.

И радостным — христианство.

Я розовый шелк пуант.

Я липкая краска грима.

Я счастье и маркитант,

Который проходит мимо.

Феникс и горлица

(Очень вольный перевод Шекспира)

Птицу златоголосую отпусти

К Дереву Смерти в Аравийском краю!

Слышишь, герольд стонет в свою трубу

О том, что крылья покорны. О том, что они чисты.

Вестников сторонись, темным визгом гоним,

Сизых совиных глаз, беспокойных примет.

Не доверяйся людям, знающим, что конец

Приближается, — никогда не приближайся к ним.

Выше Добра и Зла в небе парит Орел.

Вязок ему закон — деспот крыла раскрыл.

Наши жизни и смерть для него только пыль.

Как он ясен вверху. Как тяжел.

Научи свою паству слепо дерзить судьбе,

И безголосый певчий с мозгом больной блохи

Пропоет лебединую песню. Это смешно? Хи-хи…

Лебединая песня. Реквием самому себе.

Ты же, треклятый ворон, что дыханьем зачат,

Вечный траур ты носишь в жирных перьях своих.

Прилетать на поминки ты приучен. Привык

Дожирать то, чего не осилит Печаль.

Все это присказка. Сказка будет о том,

Что Любовью и Верностью мы удобрили грунт,

Что и Феникс и Горлица неизбежно помрут.

Хорошо, если в пламени. Лучше бы в золотом.

Золотое достойно их мужества быть одним

Существом безграничным, беззащитным, безу-

Мным. Даже тот, кто в обьятье находился внизу,

Недоступен для ада и для рая незрим!

Даже тот, кто разлукой доведен был до дна

Мирозданья, был ближе, чем поспешная тень:

«Наша ночь будет утром. А потом будет день.

Без тебя я с тобою, а с тобою одна».

Растворяясь друг в друге, приходя, преходя,

Обращенные в зренье, и при этом слепцы,

Вы пытали друг друга, и потоки пыльцы

На земле оставались пеплом после дождя.

Вы пытали друг друга, от сознанья тая,

Что стремитесь и болью породниться. Что в ней

Ваше общее сердце становилось двойней,

Навсегда отрекаясь от постыдного «я».

Разум был неспособен отрезвить, превозмочь

Вашу строгую ясность, беззаконную блажь.

Уличая счастливых в совершении краж

У разумных, он видел, что пора ему прочь,

Что, как бешенство, счастье излечить не дано,

И нездешним аршином измеряют его,

Что оно не безумно, а разумней всего,

И настолько бессмертно, что дотла сожжено.

Говорят, что воскреснет… Чепуху говорят.

На трагической сцене развлекается хор.

Не мольба и не просьба, не упрек, не укор.

Просто белые птицы. Просто птицы — горят.